Виталий Гладкий - Наследство из преисподней
По окончании войны я еще добрых полгода шастал по горам Афганистана, выполняя спецзадания. А когда "меченый" Горби развалил армию и спецов моего профиля начали пачками выкидывать в никуда, я без особых сожалений и переживаний сменил форму на гражданский костюм и приехал в Москву – уж не знаю зачем, ведь меня там никто не ждал.
Мне повезло – после долгих и унизительных мытарств я получил не только московскую прописку, но даже однокомнатную квартиру в "спальном" районе. В этом вопросе мне здорово помогли сослуживцы, мой бывший командир, Герой Советского Союза (по окончании Академии генерального штаба он занял высокий пост в столице), а также мое фантастическое упрямство.
О своих скитаниях в поисках работы распространяться не хочется. Через это прошли многие отставники.
Учиться в ВУЗе я тоже не мог из-за отсутствия финансов. А потому перебивался случайными заработками и запоем читал все подряд, лежа на старом продавленном диване, подаренном мне сердобольными соседями.
Наверное, чтение и безысходность и подтолкнули меня заняться литературным трудом. Моя первая повесть об афганской войне прошла "на ура", затем были другие, опубликованные в Воениздате, а потом я начал писать детективные и приключенческие романы, которые поначалу приносили неплохие деньги; по крайней мере, на жизнь мне вполне хватало.
О событиях в родном городе я мало что знал. Родители, продав квартиру, переехали в Подмосковье – поближе ко мне, где купили дом. (Впрочем, долго они не зажились: отец в девяносто четвертом умер от инфаркта, а мать ушла в мир иной спустя два года после его смерти неизвестно от какой болезни; скорее всего, от тоски по бате, которого очень любила). А других постоянных источников информации я не имел.
Но кое-что мне все-таки было известно – в основном из газет и от друзей моих стариков, которые, приезжая в Москву, останавливались на постой у меня из-за дороговизны гостиниц.
Так я узнал, что Зяма сильно разбогател и стал шибко крутым, у Зойки родилась дочь, а в городе развелось мафиозных банд больше, чем у собаки блох.
С годами воспоминания, связанные с моим родным городом, отошли на задний план и стали казаться мне фабулой одного из моих романов, где выдумки было гораздо больше, чем житейской правды. Время все лечит, даже несчастную любовь.
И тут на тебе – завещание Зямы.
Я долго не мог поверить в реальность происходящего. И не будь я на финансовой мели, никакие разумные доводы не заставили бы меня отправиться в это дурацкое путешествие, которое, по моему глубокому убеждению, не могло быть ничем иным, как напрасной потерей времени и средств.
Но голод не тетка, а утопающий хватается и за соломинку. К тому же меня (наверное, с похмелья) вдруг прошибла ностальгия по родным местам, подтвердившая навеянную воспоминаниями мысль, что старость уже не за горами. (Правда, эта блажь прошла уже на следующий день).
Решив, что терять мне все равно нечего, я пошарил по сусекам (то есть, занял на дорогу немного денег у коллег по ремеслу и соседей) и отбыл в заграничный вояж как старый солдат – с минимум личных вещей, огнивом и кисетом махорки (а точнее, дешевой зажигалкой и блоком сигарет)…
Поезд замедлил ход. Приближалась пограничная станция, где на сонных пассажиров уже готовилась наброситься голодная саранча наглых таможенников, способная сожрать что угодно и сколько угодно.
Глава 3
Ступив на перрон, знакомый до сердечной боли, я огляделся по сторонам и скорчил кислую мину. Как же так, приехал богатый наследник, а фанфар и хлеба с солью почему-то не видать?
Увы, группы встречающих товарищей на вокзале не наблюдалось. Да и кто бы мог это сделать? Ведь я никому не говорил, что еду с визитом в родные пенаты.
Впрочем, это обстоятельство меня даже порадовало. Я никогда не любил шумихи вокруг своей скромной персоны, даже когда стал известным писателем, и уж тем более не желал ее в такой интригующей и загадочной ситуации, как получение весьма странного наследства, свалившегося, словно снег на голову.
Сердечно распрощавшись с Антоном, который едва не насильно всучил мне номер своего телефона, написанный на салфетке, я вышел на привокзальную площадь и на какое-то время застыл в полной неподвижности – меня словно хватил столбняк.
Черт возьми, что случилось с городом!? Где кудрявые красавцы каштаны, окружавшие площадь и облицованный коричневым мрамором фонтан в виде огромной резной чаши, установленный более сотни лет назад, куда девались благоухающие клумбы с розами и премиленький, ярко раскрашенный киоск "Горсправки", возле которого парни привокзального микрорайона назначали девушкам свидания?
Все это исчезло, поглощенное бесхозяйственностью и плесенью наживы.
Привокзальная площадь напоминала восточный базар. Лоточники заполнили ее как рыба частый бредень.
Под ногами валялся разнообразный мусор, возле лестницы центрального входа роились попрошайки всех мастей и калибров, в тени чахлого кустарника в окружении разомлевших от жаркого солнца бездомных псов лежал пьяный мужик, а там, где когда-то находился фонтан, высилась куча дикого камня.
Что касается каштанов, то на их месте выросли ларьки и киоски со всякой всячиной. Они стояли плотной стеной и напоминали петлю-удавку, накинутую на уже посеревшую от удушья привокзальную площадь.
Интересно, кому помешал фонтан и куда его девали? Скорее всего, он понравился какому-нибудь большому городскому боссу, который и определил фонтан на свою дачу, а вместо него, для отвода глаз, решил построить нечто капитальное, например подземный сортир с евроотделкой – чтобы денежки ему приносил.
Высказав вполголоса все то, что мне думалось о капитализации общества, притом в совершенно нелитературной форме, я направился к стоянке такси, где меня встретила орава шоферюг самого разного возраста – от двадцатилетних юнцов с пушком на румяных щеках до мужиков пенсионного возраста.
Все они занимались частным извозом и обладали прямо-таки людоедским аппетитом, если судить по их расценкам.
– Сколько?.. – назвав адрес, спросил я у таксиста, усевшись в салон его старой "волжанки".
Мне попался мужик, которому уже стукнуло сорок лет. Он был худым и болезненным с виду, но на его аскетическом лице сияла улыбка.
Почему водила так радовался, я уяснил быстро – когда он назвал сумму. Шофер решил, что деньги у него уже в кармане. Пришлось таксиста разочаровать.
– Братан, – сказал я фамильярно, стараясь сдержать нехорошие слова, вертевшиеся на языке, – мне не нужно ехать в другой город. А до гостиницы всего пять километров, если считать от бампера твоей тачки.
– Значит, вы уже бывали в нашем городе… – Таксист сразу поскучнел.
– Бывал…
Я не стал вдаваться в объяснения, что меня преспокойно можно назвать аборигеном, лишь назвал свою цену, которая сообразовывалась со здравым смыслом. Водила тяжко вздохнул и кротко попросил немного накинуть.
– Бог подаст, – отрезал я грубо, продолжая играть роль крутого; но затем смилостивился: – Ладно, запрягай и поехали, грабитель. Так уж и быть, подкину твоим детишкам на молочишко.
Повеселевший таксист резво вырулил на проезжую часть улицы, и мы взяли курс на центр города. Я смотрел по сторонам и меланхолично улыбался. Из-за интенсивного движения мы еле ползли и часто застревали в пробках, так что времени на созерцание и разные мысли у меня хватало.
А были они большей частью ностальгическими…
Вот уж никогда бы не подумал, что я такой тонкокожий. Прошлое властно вторглось в мою душу, растрепав ее на мочало. Похоже, литературная деятельность превратила меня в сентиментальную размазню, человека, способного горько рыдать на сеансе индийского кино.
Но что поделаешь, когда каждая улочка и почти каждый дом, встречающиеся по пути, были мне хорошо знакомы и памятны. Туда я кого-то провожал, в подъезде того дома я с кем-то целовался (убей Бог, не помню, с кем именно), а вон в том скверике мне пришлось драться не на жизнь, а насмерть, отмахиваясь от целой кодлы пацанов железным прутом…
Было, было, было… Да быльем поросло. Где мои семнадцать лет… Или как там в песне поется? Как жаль, что время нельзя повернуть вспять.
Нет, ничего менять в своей жизни я бы не стал. Кто думает, что можно изменить судьбу, тот, по меньшей мере, наивный человек.
Просто, будь у меня возможность прожить жизнь сначала, мне хотелось бы как можно чаще встречаться со своими стариками, чтобы дослушать их и досказать им то, что не успел за те годы, когда был в армии, когда она жили в двух часах езды от Москвы, а я никак не мог вырваться к ним даже на выходные. И не потому, что был по горло занят делами, а из-за примитивной лени.
Когда мы молоды, нам кажется, что нашим родителям нет сносу и что они, если и не бессмертны, то уж точно будут жить долго-долго. А потому их присутствие рядом с нами кажется таким же естественным, как глоток воды или чистого воздуха.
