Вперед в прошлое. Возвращение пираньи — 2 - Бушков Александр Александрович

— Я...

Мазур довольно сильно ткнул его глушителем в затылок:

— Парень, ты что, не понял? У тебя пушка к голове приставлена, и ты нам не очень-то нужен...

Хиггинс шагнул к сейфу, повернул сначала верхний ключ - направо, потом нижний — налево. Он не разведчик, окончательно убедился Мазур, он не пробовал потянуть время, предложить какой-то торг, прокачать обстановку парочкой вопросов. Он кто-то другой...

Так, в нижнем отделении черный ноутбук, в верхнем — стопки бумаг, футляры с флешками...

— Может, теперь уберете пушку? — чуть дрожащим голосом спросил Хиггинс.

— Сейчас, — сказал Мазур.

Перебросил пистолет в левую руку, правой достал из нагрудного кармана шприц-тюбик, зубами сорвал колпачок и вонзил иглу американцу в плечо. Тот почти сразу же стал оседать на ковер ручной работы. Мазур заботливо подхватил его одной рукой, уложил поудобнее. Касательно прочего содержимого сейфа у него не было никаких инструкций—но вдруг Лаврику и оно пригодится? Поэтому он распихал все по карманам пиджака, передал ноутбук напарнику, сказал:

— Белль, посиди тут, мы вернемся буквально через пару минут. Он еще долго не очнется, не беспокойся...

Судя по лицу Белль, она ни о чем не беспокоилась и ничего не боялась — стойкий оловянный солдатик, полноправный участник секретной операции. Ну, пусть посидит, пыжась от гордости, делу это нисколечко не повредит...

Они вышли на крыльцо, подошли к калитке. Часовой неторопливо шагал в их сторону, по их стороне улицы — удачно, зверь бежит прямо на ловца... Он их, конечно же, заметил издали, но беспокойства у него они не вызвали — а зря... Мазур, сунув в рот сигарету, попутно нажал кнопку на часах — и человек в комбинезоне, закрыв крышку люка, прыгнул в машину, фургон развернулся с места, неторопливо покатил к ним.

Все получилось идеально, они оказались на одной прямой — Мазур с напарником, часовой и фургон. Одним прыжком Мазур оказался возле часового, всадил ему в предплечье второй шприц, а тем временем дверь фургона откатилась в сторону, здоровяк в комбинезоне принял у Мазура бесчувственное тело, и, ухватив под мышки, отволок в задник кузова, где аккуратно и уложил.

Вокруг стояла тишина, никто к ним не спешил ни на своих двоих, ни на четырех колесах — никакой сигнализации, обошлось...

— В темпе! — кивнул Мазур напарнику.

Они бросились в дом, подхватили бесчувственного Хиггинса под мышки и поволокли к выходу. Не поворачиваясь, Мазур приказал Белль:

— Уходим!

Когда все, кроме Мазура, оказались в фургоне, он бегом вернулся в дом. Приоткрытую дверцу сейфа раскрыл нараспашку, извлек из внутреннего кармана пиджака лист бумаги, развернул и перочинным ножиком надежно пригвоздил его к деревянной панели стены. Хозяйственно погасив повсюду свет, тщательно прикрыл входную дверь, прыгнул в фургон, задвинул за собой дверь и скомандовал:

— Сматываемся!

Посмотрел назад: там уже раздвинули «гармошку», превратив ее в цельную на первый взгляд металлическую стенку — якобы заднюю стенку кузова. Она отгородила пространство примерно в метр, где сейчас и пребывали обе бесчувственные жертвы киднеппинга, а также находившаяся в полном сознании (и в прекрасном расположении духа) Белль. Ночью, как его инструктировали, на главном КПП, на главной магистрали, ведущей прямехонько в Мадалес, тормозят все без исключения машины. Проверяют документы, вдумчиво машины не обыскивают, но в кузов или в салон непременно заглянут. Документы у них в полном порядке, но внимание самого тупого часового привлекли бы два бесчувственных субъекта на полу. Да и Белль тоже. Машины аварийной службы по каким-то производственным надобностям порой и посреди ночи мотались в Мадалес, но красивая девушка, присутствие которой никакими производственными надобностями нельзя было объяснить, неминуемо привлекла бы внимание. Их, конечно, не задержали бы — и у Белль при себе внушительный набор документов, — но непременно запомнили бы. Вот и пришлось и ее спрятать в тайник. Без нее они будут для часовых очередными невезучими работягами, которым по воле начальства пришлось ночью переться в Мадалес. И вряд ли кто-нибудь запомнит их лица.

Примерно так все и произошло — часовой тормознул их, махнув светящимся диском на короткой ручке, второй проверил документы, заглянул в кузов, обшарил его бдительным взглядом, но не нашел ничего, способного привлечь внимание или возбудить подозрения. Только когда граница нефтепромыслов осталась позади, Мазур ощутил — в который раз в жизни, — как медленно отпускает сумасшедшее напряжение. Чертовски хотелось хлебнуть из горлышка чего-нибудь крепкого, но он не взял с собой ничего такого — при подчиненных не солидно, особенно когда пребываешь в адмиральском звании... Когда КПП остался в паре километров позади, и никто уже не мог их видеть, он приказал водителю:

— Прибавь-ка газу...

Тот молча нажал на педаль, и машина понеслась пол сотню километров по широкой шестирядной автостраде, пустой в это время суток. Говоря по правде, не было никакой необходимости так гнать, но Мазуру хотелось побыстрее оказаться в Мадалесе, где на аэродроме их ждал небольшой самолет, и он ничего не мог с собой поделать.

Все проделано гладко. Не останется никаких следов, в коттедже Хиггинса пригвождено ножиком к стене послание на испанском, в котором очередной Фронт извещает, что похитил очередную буржуазную свинью, которую на кусочки порежет и в таком виде пришлет назад, если не получит выкуп в сто тысяч долларов (место и сроки передачи денег будут объявлены дополнительно). По этой причине и понадобилось похищать часового, который тут абсолютно не при делах — чтобы его сочли сообщником герильеро (похожее иногда случалось). Мужик безвинно попал под раздачу — ну ничего, потом его уберут на другой конец страны, денег дадут, место подыщут, о семье позаботятся...

К Хиггинсу поедут завтра утром — когда он в положенное время не явится на службу. И завертится... На Белль, конечно, выйдут довольно быстро. Найдут у нее в номере классический фальшбагаж — красивый дорогой чемодан с парочкой завернутых в бумагу кирпичей. А связавшись с правлением в столице, быстро узнают, что никакой такой сеньориты Сантиванья работать на нефтепромыслы не посылали и впервые в жизни о ней слышат. После чего и ее, естественно, будут считать сообщницей герильеро — но вряд ли кто-нибудь когда-нибудь свяжет ее с лейтенант-коммандером военно-морского флота Исабель фон Рейнвальд...

Пьер, говорил Лаврик, останется вне подозрений. С этой девушкой они с Мадлен познакомились в гостиничном баре, и она, узнав, что они собираются в «Касабланку», захотела идти с ними — а что тут было такого подозрительного? Как не было ничего подозрительного и в том, что она ушла с Хиггинсом — вся «Касабланка» знает, что он в жизни не пропустит одинокую красотку.

Ну и, наконец, через день-другой дело официальным образом заберет в столицу тот самый отдел одной из контрразведок, что курирует нефтепромыслы, — а там его, есть сильные подозрения, вскоре съедят мыши. Так что все обошлось в лучшем виде...

...Адмирал был вальяжен, авантажен, чертовски импозантен — рослый, осанистый с красивой проседью в темных волосах и мужественным лицом голливудского положительного ковбоя. Вероятнее всего, за внешность и выбрали. «Фруктового салата» (как американские военные именуют наградные планки) у него на кителе было, пожалуй, побольше, чем когда-то у товарища Брежнева. Что вовсе не свидетельствовало о том, что он великий полководец или особо заслуженный морской волк.

У американцев во многом есть своя специфика — и в наградном деле тоже. Начать можно с того, что у них, вопреки широко распространенному заблуждению, нет орденов. Вообще. Ни одного. Все их награды — исключительно медали. В первые годы независимости, правда, учредили орден Пинцинната, но очень быстро его отменили из-за массовых протестов граждан новоиспеченной республики: все в один голос говорили, что ордена — атрибут презренных монархий, совершенно неподходящий для республики. С тех пор — только медали.