Сергей Зверев - Антидиверсанты
– А ты не подумал, что…
Он хотел еще что-то сказать, но промолчал, сплюнул и медленно сел обратно. Находился командир украинских спецов в странном состоянии, совершенно для себя нехарактерном. Это даже полной растерянностью не назовешь. Ночной бой со своими, почти полное уничтожение группы. О том, что его ждет в Киеве, даже думать не хотелось. Как он, опытный профессионал, офицер спецназа, в кратчайшие сроки угробил собственное подразделение? Почему сидит сейчас рядом со своими врагами, которых по идее должен захватить в плен и доставить в расположение ближайшей части? Почему не отправляет вызов по рации?
На эти вопросы майор пока не мог ответить. Ответ придет позже, и будет он настолько удивительным, что изменит всю жизнь Бориса Коваля…
Томсон, прислонившись к стене, прикрыл глаза. Страшной постстрессовой волной накатывала усталость. Применяя на практике свои собственные методы медитации, он старался хотя бы на несколько минут полностью уйти от всех проблем рейда. Отдых необходим не только мышцам, но и мозгу. В какое-то мгновение ему удалось достичь неплохого результата, но тут проклятая мысль, как древесный жучок, просверлила созданный бревенчатый каркас позитива. «Чего ты сидишь, Томсон? Сейчас самое правильное – прибить этих парней. И спокойно уходить. Генераторы с собой. Задание хоть и с большими потерями, но все-таки выполнено…»
Томсон прекрасно знал немало достойных офицеров, которые и во время сложнейших операций сохраняли в себе то, что можно определить словами «нравственная чистоплотность». Именно по этой причине, считал он, нельзя убивать ни в чем не повинных мирных жителей, брать их с собой в качестве заложников, использовать как живой щит в момент огневого контакта с врагом. Да и к противнику, если случай свел тебя не с какими-нибудь выродками в камуфляже, а с нормальными профессионалами, стоит относиться по-джентльменски. Одно дело – открытый бой, где ты ведешь честное сражение с равным тебе по силе, и совсем другое – допустим, допрос пленного. Многие коммандос в период рейдов не стеснялись заниматься изощренными пытками. Томсону пришлось наблюдать это своими глазами. До сих пор он помнил капрала Джексона, здорового мужика с тупым невыразительным лицом, которое наполнялось огнем неподдельного возбуждения в те минуты, когда тому доводилось мучить беззащитную жертву. Он лично отпилил бензопилой ногу у одного малайского партизана, который не хотел показывать путь на секретную базу повстанцев. Бедняга скончался от болевого шока и не предал своих товарищей, но Джексон все равно был рад – на морщинистой роже садиста играла веселая улыбка…
Томсон один раз даже пострадал от того, что отказался вести допрос с пристрастием. Это произошло очень давно, во время спецоперации на территории Ливии. Тогда нужно было срочно выяснить, где содержат нескольких пленных американцев. Захваченный в плен арабский офицер с одной из военных баз наотрез отказался раскрывать секретные сведения, смело выкрикивал проклятия в адрес США и славил режим ливийской Джамахерии и ее вождя Муамара Каддафи. Томсон не позволил другим членам группы начать пытки, и неизвестно, чем бы кончилось дело, если бы напарник стойкого офицера не сдал с потрохами всех, кого только знал.
Странно, но к этим двум людям, с которыми Томсон совсем недавно сошелся в открытом противостоянии, он теперь почему-то не мог относиться как к врагам. Уже не мог. Будто после того как они вместе грузили раненых в салон «Жигулей», изменился характер их взаимоотношений. Они словно бы побратались, перестали рассматривать друг друга сквозь прорезь оптического прицела. И еще одна странная, неожиданная мысль в последний час не уходила из его сознания. Связанная с тем грузом, который лежал рядом на траве, упакованный в вещмешок…
Митин тоже безуспешно пытался расслабиться, но, в отличие от Томсона, его размышления не были связаны с просчетами во время операции. Рефлексии по этому поводу нужно оставить на будущее. Еще будет время во всех подробностях оценить свои достижения и провалы, еще предстоит многоступенчатый «разбор полетов» и в ГРУ, и в своей родной части. Чего торопить события?
Как всегда в те мгновения, когда организм, только что работавший в невероятно напряженном ритме, требовал хотя бы краткого отдыха, в сознании высветился, как на фотобумаге, попавшей в проявитель, любимый образ. Вот отпечатались овал лица, волосы, мерно ниспадающие на обнаженные плечи. С каждой минутой все более ясной и четкой стала улыбка, совсем рядом засияли большие лучезарные глаза…
Через пятнадцать лет после женитьбы Митин внезапно изменился. От природы абсолютно не ревнивый, он в какой-то момент без всяких оснований начал на каждой мелочи ловить свою супругу, подозревая ее в неверности. Да так, что не смог остановиться ни через месяц, ни через полгода. И в конечном итоге потребовал развода.
Жены офицеров всегда отличались особенной стойкостью. Вот и Вика проявила свой железный характер.
– Как хочешь, Валера, – сухо резюмировала она, выслушав обвинения полупьяного Митина. – Ты принял решение, значит, наверное, все досконально продумал. Я тебя не неволю. Дочка у нас взрослая, замуж собирается. Я проживу одна.
Но это фатальное расставание оказалась не последним.
Прошлой весной Митин сделал попытку восстановить разорванные отношения. Купив роскошный букет белых роз, обрядившись в костюм, который он надевал раз в два года, мужественно приехал к Вике без предварительного звонка.
Этот эпизод уже в течение четырех месяцев согревал майорскую душу, в которой нет даже слабых намеков на сентиментализм…
Вика лично открывает дверь, но сначала и не думает впустить внутрь бывшего мужа. Принимает из его рук цветы, холодно улыбается:
– Спасибо, дорогой. Капитан спецназа неожиданно разбогател? Подарок из арсенала преуспевающего бизнесмена.
– Я уже полтора года как майор. Считай, что почти олигарх.
В квартире очень тихо. Тренированная интуиция спецназовца подсказывает, что внутри никого нет. Но этого мало. Митин пытается узреть, заглядывая через плечо Вики, есть ли там вообще приметы посторонних, «метки кобелей».
Вика чувствует этот потаенный интерес и отступает в сторону:
– Ты так и собираешься стоять на пороге? Раздевайся и проходи в комнату.
– Догола?
– Послушай, Митин, – Вика гневно встряхивает длинными волосами, крашенными в рыжий цвет, – я уже отвыкла от твоего казарменного юмора. Проходи, раз приехал.
Пробежавшись взглядом по обстановке квартиры, Митин быстро определяет, что живет Вика одна. Никаких следов другого мужчины не наблюдается. Это, конечно, не означает…
– Ты кофе будешь? Извини, больше угостить нечем. Могу только водки налить.
– А не откажусь!
Странно входить в дом, где некогда ты являлся полным хозяином, а теперь пришел как посторонний, не очень желанный гость.
Вика приносит из кухни початую бутылку, открытую банку шпрот и один стаканчик.
– А сама не будешь?
– Ты что, издеваешься, Митин?
Она останавливается у двери, сложив руки на груди. Да, очевидно, что приход бывшего мужа ее совершенно не «греет». Пожалуй, что даже неприятен.
– Ну, твое здоровье!
В тишине однокомнатной квартиры громко тикают настенные часы, висящие в углу.
Митин откашливается и неуверенно произносит:
– Я, понимаешь, подумал, а не вернуть ли нам, так сказать, то, что было…
– Какое интересное предложение! Как ты к этому пришел?
Ее взгляд не теплеет, в глазах не появляется надежда. Все напрасно?
– Да вот, бывает, сижу вечерами один, курю и все думаю… Думаю, что мы, наверное, сглупили тогда… Точнее, это я сглупил… Ведь ты все помнишь?
Вика резко отходит от двери, садится на диван, вытянув вперед стройные белые ноги.
– Да, я все помню! Очень хорошо помню! Как ты себя вел накануне развода, как таскался по бабам!
– Когда такое было?
– Ой, не надо…
Она усталым движением отмахивается, приглаживает волосы. Митин отмечает, что за время их разрыва Вика нисколько не изменилась. Пожалуй, даже похорошела.
Митин садится рядом с ней, обнимает за плечи, целует в шею.
– Я безумно соскучился по тебе, моя родная!
И чувствует, что ее застывшее скованное тело отзывается на его ласки. Сердце начинает биться сильнее.
«Она меня все еще любит! Какой же я был дурак! Любит! Любит!! Любит!!!»
Но в этот момент рождающаяся прямо на глазах идиллия нарушается резко и, кажется, необратимо.
– Я ведь, Викуля, попрощаться приехал. У меня на следующей неделе рейд.
Ее тело деревенеет, а губы едва слышно произносят:
– Да ты «крэйзи»…
Она вырывается из его рук, вскакивает, выбегает в кухню. Со стуком захлопывается дверь с матовым стеклом посередине.
Голос Вики, балансирующий на грани рыданий, вырывается оттуда обвинительным вердиктом:
