Антикиллер-6. Справедливость точно не отмеришь - Корецкий Данил Аркадьевич
– Ужж-а-а-а-ззз! – жужжит Илона, хотя ей наплевать.
– Но как это возможно? – удивляется Ребенок. – Ведь там эксперты всякие, профессора, куда они смотрят?
– Их можно обмануть, – улыбается Абрикосов. – Это не так сложно, как кажется…
– Проще купить, – звучит низкий хрипловатый голос.
Это таинственный молчаливый гость. Его зовут Антон. Он пил с художником коньяк, когда Илона привела сюда их компанию. Он деликатно пересел на диван (чуть в стороне), почти не открывает рта, только пускает сигарные кольца и цедит свой «Камю» из огромного шарообразного бокала.
– Ты прав, Антон. – Абрикосов усмехается чему-то. – Проще купить. Гораздо проще. В нашем мире все продается, и все имеет свою цену.
– Ни фига! Джоконда не продается! – фыркает Илона.
– Потому что ее не выставляют на продажу. В этом просто нет нужды. Но есть приблизительная рыночная цена – 750 миллионов долларов. И есть страховая сумма… Что-то около миллиарда, не помню.
Миллиард. Космическая цифра. Но когда ее называет человек в хорошем твидовом костюме (он с самого начала был в костюме. Это вместо домашних треников, что ли?), попыхивающий душистой сигарой, подливающий девушкам превосходный французский коньяк и восседающий в антикварном викторианском кресле с подушечками из конского волоса, – это звучит уже как-то… Более весомо, что ли… Более приближенно к действительности.
– Мы живем в эрзац-мире и даже не замечаем этого… («Чего?» – пугается Оксана). Половина всех вещей, которыми мы пользуемся, – поддельные. Кстати, знаете, почему именно Китай стал чемпионом по подделкам? Это особенность китайской культуры, их ментальность, если хотите. У них принято считать, что только качественные, исключительные вещи достойны копирования. Это как бы дань уважения, своеобразный оммаж оригиналу…
– Чего-чего? – Оксанка опять паникует, таращится испуганно.
– Неважно. Китай – это страна, где подделка является чем-то вроде национальной философии… Кто-нибудь из вас был в Китае?
В Китае никто не был. Это и необязательно, потому что Китай уже везде. Там, там и там. Но только не в этом доме. Здесь все подлинное.
– Вы подлинная, – говорит Абрикосов и смотрит на Ребенка.
У печенья странный вкус. От него сушит в горле и хочется еще и еще.
– А я?! – возмущается Илона.
– У вас есть стиль. А что такое стиль? – вопрошает художник Абрикосов. – Это когда любая копия непременно окажется хуже оригинала…
Илона не понимает, оскорбили ее или, наоборот, возвысили. Это не важно. Наверное, все-таки возвысили. Все качается и плывет куда-то вниз. Стол, кресла, прикрытый абажуром теплый свет. Высоко-высоко над бренным миром…Только собака за окном воет противно.
Она услышала собственный смех, расцвеченный таинственным эхом. Откуда-то с высоты. Как птица, заблудившаяся в высоких сводах гостиной.
– Э, мать, коньячку еще накатим?
Конечно. Здесь так хорошо. Легко. Свободно. Абрикосов очень милый человек. А его молчаливый гость Антон – загадочная фигура. Они не знакомы, но она знает его по городу, по ресторанам, по клубам. Хотя он из тех, кто больше интересует Фила. Он постоянно в каких-то делах, с какими-то сомнительными людьми, постоянно с телохранителями, хотя Фил говорит, что это понты – самоучки с угрюмыми лицами не дадут ему ни одного шанса, если кто-то всерьез надумает его убрать…
Он властный, ему кланяются официанты, и одна девчонка – она сама видела – протирала ему салфеткой туфли от осенней грязи… Но он вхож и во властные структуры, на открытии Водного Дворца сказал такую речь, что все аплодировали! Они не пересекались, потому что ей самое-пресамое позднее, в полночь, надо быть дома, а у него только начинаются развлечения. И вообще, раз он из мира, который противостоит Филу, то она и не смотрела никогда в его сторону. Зато сейчас Антон ей почему-то нравится. Хищник. Настигая жертву, перебивает хребет и рвет на куски окровавленным ртом… И ей кажется, что сегодня он пришел сюда не случайно. Такие люди вообще ничего не делают случайно. Он не приходил, когда они забредали с девчонками, не приходил, когда она позировала – и вдруг пришел! Странно.
И тем более странно, что обычно они заранее собираются, за несколько дней, а сегодня Абрикосов позвонил, как ошпаренный, и пригласил всех праздновать победу! А победа эта связана с ней: картину, которую Арсений Изольдович рисовал целый месяц, с утра до вечера, так вот эту картину выставили в Музее изобразительного искусства и собираются вести по всей стране, а может, и за границу отправят, в Канны! И оценена она в три тысячи евро – это, правда, страховая стоимость, но обычно розничная не отстает намного, потом они выравниваются и истинная цена обгоняет – прет вверх, как на лифте! Но это Абрикосов сказал ей еще позавчера… И говорил, что на Антона это произвело сильное впечатление – он даже в музей сходил, посмотрел. Для него очень важно, чтобы именно у него была люксовая вещь. У него даже поговорка любимая есть: «Счастлив не тот, у кого все самое лучшее, а тот, кто умеет свое делать самым лучшим!» Портрет Миледи в музей не взяли, а ее взяли, вот откуда этот быстрый сбор, этот импровизированный домашний банкет, эти внимательные взгляды украдкой – непонятно, чего в них больше – восхищения или опасения, что что-то сорвется…. Может, он хочет украсть картину из музея?
И у него совсем другой взгляд, как будто уверен: сделает, что захочет, получит то, что возжелал, заставит выполнить то, что ему надо… Фил никогда так на нее не смотрел… Хотя на таких, как Антон, он наверняка смотрит еще похлеще и заставляет плясать под свою дудку… Вообще странно, что в одном городе, на одной планете, в одном пространстве существуют такие люди, как обитатели этого особняка – и как Фил, к примеру. Или это другое пространство? Другой мир? Наверное. Ведь здесь она может летать. А там, в том мире, – не могла.
Коньяк. Кусочек печенья.
Радость.
Оксана подмигивает, показывает глазами на душевую. А что? Необычный опыт можно и закрепить. Жизнь, оказывается, гораздо насыщенней, чем серые будни, и цвета в ней куда ярче… Но надо уходить. Если бы не Антон – другое дело. А так он сидит в засаде и ждет добычу. Фигушки тебе! Не по зубам!
Абрикосов вносит маленький подсвечник на блюдечке с круглой ручкой для пальца и вроде латунным абажуром с отверстием посередине. В нем горит маленькая свеча. Ставит на стол.
– Это уникальная вещь, 17-й век! – объявляет он, но без обычной торжественности. Голос напряженный, может, даже испуганный.
– Садитесь поближе, – приглашает Антон и кладет поверх дырочки в абажуре какой-то черно-красно-синий кристалл, а может, смолу.
– Это что? – спрашивает Илона. Она и Оксана садятся ближе к столу, кристалл выпускает еле заметный ароматный дым.
– Фимиам, – лениво говорит Антон. – Как это у Пушкина: «Фонтаны бьют, горят лампады, курится легкий фимиам….»
Запах приятный, и Катя забыла, что собиралась уходить. Она смотрит на Антона, а он на нее. Кто-то вдруг отпустил невидимую ниточку (лети куда хочешь!), ее подхватило, понесло. Закружило в потоках воздуха. Наверное, она упала бы. Но ее поймал Антон. Его пристальные умные глаза. Его сильные руки, от прикосновения которых тело бьет неудержимая, приятная дрожь.
– Я ничего не понимаю в этой мазне… Но на Миледи потратил почти миллион зелени… Она, конечно, понтовая… А ты не такая, ты удивительная… Недаром тебя в музее выставили… Все будут смотреть и любоваться….
Как-то так получилось, что они остались одни в комнате, и она сидит у него на коленях, и ей это нравится.
– Позвольте! В обнаженной натуре нет ничего стыдного!.. – голос Абрикосова доносится издалека, из другой комнаты, он еле слышен.
Ничего стыдного. Даже наоборот. И она голая, и он.
А у него руки палача – сильные, холодные, безжалостные. Но ей не страшно, напротив: у нее даже пальцы ног сводит – так ей хочется, чтобы он вошел в нее, даже не вошел: ворвался, как дикий необузданный зверь. Сладкая дрожь сотрясает ее всю, от пальцев ног до сосков и кончика языка. Сильные хищные руки мнут ее, гнут, как хотят, он хищник, а она жертва, причем ей это нравится… Выгибает. Мнет. Закручивает в узел. Заполняет ее внутри, вырывается наружу, она восхищенно стонет:
