Александр Белов - Похищение Европы
Саша в очередной раз, следуя ходу тоннеля, повернул под прямым углом направо. Он заметил выступ, образованный поворотом. За выступом была небольшая ниша, шириной как раз такая, чтобы там мог свободно поместиться человек. Это не могло быть случайностью.
Белов решил потратить пару минут и осмотреть нишу. Каково же было его удивление, когда на уровне пояса он обнаружил углубление. В углублении лежал семизарядный револьвер системы Лефоше — почти новенький, в смазке.
— Ах, значит, настолько все серьезно? — с удивлением произнес Белов.
Ему вдруг стало жаль купца Митрофанова. Саша представил, каково это жить, каждую минуту ожидая погони. Бедняга, наверное, не спал ночами — все боялся пропустить момент, когда его придут убивать. И все ради чего — груды блестящих побрякушек? Да-а-а… Какими же ничтожными кажутся люди и их поступки, особенно, по прошествии многих лет.
Нет, себе бы он не хотел такой участи — дрожать над украденными сокровищами, постоянно ожидая нападения. А потом бежать по подземному лабиринту и отстреливаться из-за каждого угла.
Глупо. Неужели человеческая жизнь — настолько пустячная штука, что ее не жалко потратить на такую ерунду?
Впрочем, у Ерофея Кистенева было совершенно противоположное представление о ценности человеческой жизни — не зря же он прослыл великим душегубцем, на щадившим никого ради медного пятака!
«В конечном итоге каждый получает только то, чего заслуживает», — решил Белов.
Внезапно он почувствовал нечто похожее на прикосновение холодных пальцев к разгоряченному телу. Саша замер, прислушиваясь к своим ощущениям. Странное чувство повторилось.
На миг Белову почудилось, что сейчас из-за поворота выйдет сам Ерофей — седой, высокий и изможденный, с горящими глазами и семизарядным «Лефоше» в руке.
«Призрак — он призрак и есть», — так, кажется, сказал Федор?
Белов рассмеялся, устыдившись минутной слабости.
— Чего это я? — сказал он громко. — Неужели боюсь?
Он двинулся дальше, отмечая, что с каждым шагом воздух в подземелье становился все более свежим и чистым. Сладковатая вонь осталась позади. За следующим поворотом он явственно различил слабое дуновение — значит, выход был уже близко.
Белов ускорил шаги и вдруг…
Под ногой что-то хрустнуло. Ступня будто угодила в капкан; Белов не смог удержать равновесие и упал.
Падая, он выставил перед собой руки; они наткнулись на какое-то подобие решетки. Или клетки — Саша не мог разобрать.
Он поспешил подняться. Подобрал мобильный (к счастью, телефон не разбился от удара) и нажал кнопку.
Слабый свет выхватил из темноты зловещий оскал. Белов мгновенно вскочил и принялся рассматривать то, что лежало под ним.
Скелет, укутанный в обрывки истлевших тряпок. То, что он принял за решетку, оказалось грудной клеткой — перекрестьем побелевших от времени ребер.
На скелете не было ни кусочка плоти, только вокруг черепа остались длинные белые волосы.
Белов попятился. Он уже понял, кто был перед ним. На дне тоннеля лежал сам купец Митрофанов. Или — Ерофей Кистенев, как будет угодно.
Подавив в себе первую вспышку отвращения, Саша оглядел скелет внимательнее. Он заметил какой-то посторонний предмет, торчавший между ребрами с левой стороны.
Белов осторожно взял предмет двумя пальцами. Это было длинное узкое лезвие — штыка или ножа, разобрать невозможно: металл был сплошь изъеден временем и ржавчиной.
Саша представил себе картину того, что случилось почти сто лет назад.
XXIVВысокий худой человек с густой седой шевелюрой нервно мечется по особняку. Возможно, он уже понимает, что это — конец, а возможно, на что-то еще надеется.
Но в городе не прекращаются волнения. Прежняя власть свергнута, и порядок навести больше некому.
Толпы людей с оружием рыщут по городу в поисках добычи. Они убивают всех, кто попадается на их пути. Ради денег, или часов, или золотой цепочки, а иногда — просто так, от злобы и от голода.
Электричество не работает; по ночам с холма, на котором стоит особняк, видны мириады огоньков — это горят факелы в руках разбушевавшихся разбойников.
Николай Васильевич Митрофанов, он же — Ерофей Кистенев, хорошо понимает, к чему все идет. Исчезла дубина. На улицах царит полная безнаказанность.
Сладкая вседозволенность, которой он упивался в течение нескольких лет, вдруг стала всеобщим достоянием. И это пугает Ерофея больше всего. Он-то раньше думал, что он такой — один. Сверхчеловек. Человек с несокрушимой жизненной силой. Человек, однажды схвативший Судьбу под уздцы и теперь полагающий, что ему можно все.
Но нет. Теперь он не один. И любой проходимец, у которого нет Сэрту, но есть топор, или кистень, или револьвер в руках, становится равным ему. И это — по-настоящему страшно.
Генерал-губернатор давно уже в Харбине — вместе с семьей. Разодранный в клочья мундир полицмейстера плавает в мутной воде Авачинского залива. Сам обладатель мундира (также разодранный в клочья) уже стал обедом для жадного минтая. Дома зажиточных петропавловцев стоят разграбленные, глядя на изменившийся в одночасье мир пустыми глазницами разбитых окон.
И только Ерофей Кистенев отказывается поверить в происходящее. Как же так? Почему это произошло? Сознание знает ответ. Безнаказанность. Ну хорошо, думает Ерофей. Пусть это случилось, но мне-то уж точно ничто не грозит. Ведь я… Я — тот самый, что похитил Европу. Я — всемогущий Зевс! Я — избранный! Я — сумевший оказаться в нужное время в нужном месте!
«Безнаказанность», — шепчет тот, кто стоит за его левым плечом. И теперь плюй не плюй, все равно уже поздно.
На рейде Авачинской гавани стоит японская эскадра, но японцы не решаются высадиться, опасаясь главного калибра Российского Тихоокеанского флота.
Бывшего флота, но не калибра. Он-то по-прежнему грозен и страшен.
Каждую ночь огоньки, снующие по городу, подбираются все ближе к холму. Митрофанов в смятении бродит по анфиладе и чутко прислушивается к любому шороху, раздающемуся во дворе.
Утро начинается с жуткого воя, и день умирает под те же звуки. Но теперь Ерофею кажется, что этот вой — вовсе не хитроумная придумка умелого архитектора. Это — голоса загубленных им душ. Они где-то рядом. Они жаждут его крови.
Часы тикают, и Кистенев знает, что они отсчитывают его последние… Что? Сутки? Часы? Минуты? А может быть, секунды?
Пытка неизвестностью слишком тяжела, поэтому, когда в центральный зал врываются черные фигуры, Ерофей чувствует что-то вроде облегчения. А потом — резкую обжигающую боль в левой стороне груди.
Он стреляет из своего «Лефоше». Один, два, три, четыре раза…
Черные фигуры с короткими криками и стонами валятся на пол.
Ерофей, зажав ладонью торчащий из груди обломок лезвия, отступает назад, в анфиладу.
Он закрывает за собой все двери и оказывается в последней комнате, где стоит печь. Последние два месяца Кистенев запрещал топить — ждал, что путь отступления может понадобиться в любую минуту. И вот он наконец понадобился.
Ерофей открывает заслонку. Кровь хлещет из него, как из недорезанной свиньи. Вместе с ней уходят силы.
Кистенев даже не закрывает заслонку изнутри. Он ползет по дымоходу, нащупывает выступающий из кладки кирпич и открывает люк.
Он падает в люк, обдирая кожу. Хватает заготовленный факел и спички. Тоннель озаряется радостным пляшущим пламенем.
Кистенев ползет по проходу, оставляя за собой жирный кровавый след. Он оглядывается и видит, как крысы, сбившись в кучу, лижут его кровь. Они бегают и визжат, предвкушая трапезу более сладкую и более сытную.
Ерофей до последнего вздоха не верит, что он умрет. Умереть может кто угодно, но только не он — великий Зевс, укравший Европу.
В «Лефоше» еще остаются патроны. Ерофей приберегает их для преследователей. Наконец он уже не может двигаться и просто лежит на полу, надеясь, что силы сейчас вернутся. Они обязательно вернутся, ведь он — равен самому Богу! Крысы начинают бегать по его ногам. Кистенев пытается их сбросить и понимает, что не может пошевелиться. Руки и ноги наливаются свинцовой тяжестью, но они еще чувствуют. Например, они чувствуют, как тысячи острых зубов начинают отрывать от тела маленькие кусочки.
Ерофей пытается орать, но у него получается лишь слабый вздох. Крупная крыса садится ему на лицо, с интересом заглядывает в глаза и потом вдруг впивается в щеку. Кистенев ничего больше не может сделать — только опустить веки, чтобы не видеть, как мерзкие твари с суставчатыми безволосыми хвостами пожирают его живьем. «Лефоше» холодит правую ладонь, но Ерофей не может поднять руку, облепленную десятками серых тел. Они кусают, разрывают и жрут. Жрут того, кто совсем недавно считал себя хозяином Камчатки, мира, самой Жизни, наконец! Крысы ведут себя, как люди — упиваются своей безнаказанностью и беспомощностью жертвы.
