Игорь Бурлаков - Столичный миф
В начале недели она мечтала о дне, когда, наконец, эти мерзкие праздники кончатся. Потому что очень плохо в такие дни носить траур. В трауре есть одна грань, потенциальный барьер. Когда печальный потенциал ниже порога — хорошо пойти в гости, выпить водки или «откупорить шампанского бутылку», перечитать «Женитьбу Фигаро» или, в конце концов, взять, да и поставить кассету со смешной, тупой и доброй американской комедией. И все будет хорошо. И снова жизнь будет в кайф.
Но когда порог преодолен — тогда чужая радость только раздражает. На душе тошно, сидишь и молча глядишь на пришедшего тебя поразвлечь друга. Слушаешь его болтовню и искренне желаешь дать ему в морду. И не делаешь этого только оттого, что знаешь, что и от этого тебе на душе легче не станет.
Но, вот, наконец, праздники прошли. Пустые дни протянулись резинкой, а потом рассыпались в пепел, и весенний ветер унес его прочь. А Аллочке легче не стало. Потому что все вокруг осталось по-прежнему. Все осталось как было, а скоро с дачи вернется одна большая свинья — ее маленькая сестренка. Зла на Инфекцию Аллочка давно уже не держала, но понимала, что видеть ее попервости будет ей нелегко. Ох как нелегко!
Говорят, в каждой приличной семье есть свой скелет в шкафу. Своя большая и жуткая тайна. С этой точки зрения Аллочкина семья за последние дни стала еще приличней. Прямо-таки катастрофически приличней. Аллочка сидела и перебирала в голове своих подружек. Неужели о каждой из них можно сказать что-то такое? Да… А если вопрос повернуть иначе: а о ком нельзя? Но даже и эта мысль Аллочку не развеселила.
Зато она вспомнила, что собиралась заварить чай. Бросила щепотку-другую мелких, трубочкой свернутых листиков из железной квадратной баночки в белый чайник, осторожно залила кипяток. Меланхолично пощупала давным-давно отрезанный кусок хлеба — совсем черствый. Совсем засох. Запихнула его в тостер.
Сказать честно, по большому счету, Аллочке было плевать на Лехиных шлюх. Они ей не конкуренты. Ни как женщине, ни как человеку: ресурсы не те. Другое дело, что Леха действительно не подарок. Но в этом смысле они все друг друга стоят — Аллочка была самокритична. Бог ей послал возможность немного побыть стервой. Ну кто от этого сможет отказаться? Кому бы это не понравилось… Любая женщина об этом может только мечтать.
Любая женщина часто об этом может только мечтать. Модные образы стервозности лишены. Один полюс — унисекс. Пожалуй, моду на нынешний унисекс создали голубые модельеры. Они не могут справиться с настоящей женщиной, вот и мечтают о доступном эрзаце, слабом ее подобии. Другая крайность — сексуальность в ущерб всему. Когда нет возможности на любовь, которая создает персону, то приходится заменять ее похотью, которая превращает человека в кусок мяса. Это печально, как и любое другое следствие нищеты и предрассудков.
Не использовать в женщине женщину — это все равно что ослепнуть на один глаз. Женщина глупа там, где умен мужик, и мудра там, где он бессилен. Слабаки называют это женской стервозностью.
Аллочка знала, что она права во всем. Посмотрела на тостер, потом осторожно тронула его пальцем. Положила сверху ладонь. Черт! Он же из розетки выключен!
Кто-то позвонил в дверь. Аллочка раздраженно встала, подтянула пояс. На ходу оглядела себя в зеркале: короткий кукольный халатик, розовая, волнами стеганная синтетика. Топорщится сзади. Нужно чуть распустить пояс. Ну, вот и все. Можно открывать.
На пороге стоял Леха. Он молча посмотрел на Аллочку, потом отодвинул ее к стене. Пошел в ее комнату. На пороге стукнулся о косяк. Остановился посередине ковра. Некоторое время Леха покачивался взад-вперед, колебимый невидимым ветром, а затем рухнул на пол.
Он рухнул так, что в серванте в стенке подпрыгнула на стеклянной полочке хрустальная ваза. У соседей внизу качнулась и заиграла зайчиками по стенам люстра. А Леха, свернувшись калачиком, подложив под щеку кулак, сладко заснул. Леха не был так уж сильно пьян. Просто мужику изрядно досталось за последние сутки. И это напряжение дало себя знать.
Аллочка подошла и тихонько села рядом. Положила руку на плечо. Вздохнула: дотащить Леху до постели она не в силах. Посидела немного, потом, убедившись, что ему хорошо на ее стареньком вытертом ковре, принесла подушку, подсунула ему под голову. Подумав, распустила шнурки на его выпачканных в глине башмаках.
Возможно, ее родители, ее тетка и ее подружки ее не поймут. Аминь. Скорее всего, Инфекция скажет себе под нос какую-нибудь скабрезность. Черт с ней, пусть живет. Аллочке нужен был Леха, потому что Леху она любила. Остальное — неважно. Ничего в ее жизни более важного нет. Пусть Леха делает все, что захочет. Пусть курит. Пусть пьет. Пусть путается черт знает с кем. Только пусть, пусть он будет с ней…
Леха спал. Аллочка закрыла распахнутую квартирную дверь, стараясь не шуметь. И отправилась на кухню готовить обед.
49
Окно Лехиной кухни смотрит на север. Солнце здесь бывает только ранним утром или поздним вечером. Днем серый сумрак. Не полутьма и не полумрак. И не полусвет. Сумрак, сумрак, без теней и резких границ.
В этом сумраке уютно себя чувствовать привидением. В сером воздухе призрака сложней вычислить. Особенно это приятно, когда фигура, скажем так, к совершенству не слишком близка, а на тебе надеты не доспехи и не безразмерный балахон, а всего лишь халатик да шлепанцы. Мягкая тень недвижно висела в центре кухни. И следила, как из телевизора осторожно выглядывает таракан.
Не так-то просто жить внутри телевизора. Недаром некоторые фирмы в гарантийном талоне на русском языке печатают предупреждение: гарантия аннулируется в случае повреждения устройства по вине попавшего внутрь насекомого. Внутри телевизора может уцелеть только интеллектуал, умеющий разбирать надписи на английском языке. А может, этот таракан был экстрасенс, и своими страшными усищами он чувствовал невидимое электричество. Но и интеллектуалам бывает нужда выйти на улицу. Может, ему захотелось есть, а может, его сегодня вдруг заинтересовал секс, а может быть, ему просто стало скучно и одиноко. Захотелось общения. Ни дыхания, ни тепла живого человека таракан не почувствовал. Оставив позади дюжину прекрасных теплых щелей, он выполз на разведку.
Посреди кухни бесшумно качнулся едва уловимый силуэт. С поджатой ноги прозрачная рука сорвала тапочек. Слышно, как босая пятка наступила на пол. Потом кто-то чертыхнулся: линолеум-то холодный. Но не было на кухне людей. Напрасно таракан водил усами. В кухне было только материализовавшееся ожидание. Его таракан учуять не мог.
Короткий удар. Мимо. Ай-яй-яй! Не попала. Еще удар. Шмяк! Вот и все. Тараканьего рая нет. Бог просто посмотрел на то, что от его чада осталось. Подумав, задул насовсем его тлеющий уголек. А пустой хитиновый остов упал на пол.
Она надела тапочек обратно на ногу. Раскрыла дверцу шкафчика под мойкой, вытащила веник. Аккуратно замела шестилапую тварь на розовый совок. Выбросила в мусорное ведро.
Минутку она еще постояла посреди кухни, просматривая своими острыми и хитрыми глазками все щели и щелки. Но тараканов в Лехиной квартире действительно больше не было. Этот был последний.
Миссия выполнена. Здесь ей больше делать нечего. Она победно хихикнула: свобода! И сразу ее едва видимый контур растекся. Внутри раскрылся замочек. Она распалась, мгновенно рассеялась по всей планете, по шести ее континентам, пяти океанам, почве, мантии и ядру. Облегченно влилась в мир, в его атомы, силовые поля, в свет, из которого неделю назад и была создана.
Эпилог
1
Весна, когда цыплят заводят, и осень, когда цыплят считают, разделены целым временем года. Надо сказать, самым теплым временем года. В этот сезон работать не хочется напрочь.
Конечно, трудовая жизнь летом на Москве не кончается. Трудовая жизнь летом на Москве продолжается. В семь утра начинают чистить тротуары дворники и часом позже встают к прилавку продавцы. Днем улицы полны машин и по строгому графику почти круглые сутки идут поезда метро. День за днем растут дома. Подземные трубочисты отключают горячую воду и готовят к зиме одну из самых мощных в мире обогревательных систем.
Тоже вопрос, отчего это в конце двадцатого века в столице ядерной сверхдержавы летом нет горячей воды? Пессимисты говорят, хозяева на кипяток для народа прижимисты, а туристы — что в высоких широтах без ежегодного ремонта нельзя и что даже в Стокгольме горячую воду летом отключают на месяц.
А в полях вокруг города зреет хлеб. А в каждой клеточке зеленого листа бьется жизнь. День за днем свет, воздух, соленая вода превращаются в сладкий сахар. Сплетается метровой длинны молекула ДНК. Мегабайт за мегабайтом смысл жизни ложится на ее тонкую нить.
