Виктор Степанычев - Отель «Ambassador»
Насчет ближайших минут Веклемишев явно ошибался. Прошло где-то около получаса томительного ожидания, прежде чем в дверях балагана под одобрительный рев множества зрительских глоток появился первый человек. И это был не кто иной, как «штурман» собственной персоной.
Вадим с трудом признал его в новом наряде и макияже. Вместо брюк и рубашки на гражданине присутствовало лишь подобие пышной юбки из материала, который Веклемишев с ходу окрестил мочалом. Пряди мочала были густо расцвечены разноцветными тряпочками. Аналогичные украшения типа подвязок красовались и на лодыжках и предплечьях «штурмана». Скудные предметы туалета вполне естественно дополнял пышный головной убор из птичьих перьев и густой макияж на лице. Красные и белые полосы, нанесенные в определенном, Вадиму неведомом порядке – елочкой, волнистыми и прерывистыми линиями, – сплошь покрывали лоб и щеки молодого человека. Производила впечатление и мощная мускулатура «штурмана».
В руках зулус держал два коротких копья. В том, что это боевое оружие, а не муляж, сомнений не возникало. Солнечный блик, пробежавший по остро отточенному лезвию наконечника, исполненному в виде полумесяца, подтвердил, что детям от этой игрушки следует держаться подальше.
«Штурман» издал громкий гортанный крик и, пританцовывая, пошел по кругу мимо очарованных его пластикой зрителей.
Танцор то высоко поднимал колени, откидывая назад торс, то, наоборот, сгибался в поясе так, что перья его головного убора едва не мели землю. В такт шагам он потрясал копьями, периодически выкидывая их перед собой и в стороны. Неорганизованные одобрительные крики и аплодисменты толпы очень скоро приобрели правильный рисунок. Одновременный выкрик многих десятков глоток «Ох-ха!» и последующий двойной хлопок ладонями мелодией назвать было сложно, однако ритм они держали строго, помогая исполнять танцору сольную партию.
Пройдя по кругу, «штурман» вышел на середину площадки и, покружившись на полусогнутых ногах, резко выпрыгнул вверх, а, приземляясь, с силой воткнул одно из копий в землю. На следующем такте он выбросил оставшееся в руках копье в сторону пленника, очередной раз выкрикнул что-то грозное на неизвестном Вадиму языке и застыл статуей в донельзя героической позе. Зрители поддержали воинственный демарш соотечественника громким отчаянным ревом и бурными, продолжительными аплодисментами, как в свое время писали в отчетах о партийных съездах.
Неожиданно, будто по сигналу, крики стихли и взоры всех людей обратились к двери балагана. Экзотический танец «штурмана», надо полагать – героическая увертюра к предстоящему спектаклю, на Вадима особенного впечатления не произвел. Его более заботил выход основных действующих лиц на сцену, точнее – одного самого главного лица. И, похоже, он этого дождался. Волнения не было, это скорее можно было назвать тревожным ожиданием, попал он в «десятку» или промахнулся. А промах грозил весьма серьезными неприятностями, практически – провалом. Вот уж тогда за целостность своего пенсне ручаться не стоило.
Зрители опять ритмично захлопали, но уже без криков и радостных беснований. Их лица были серьезны и торжественны.
Веклемишев не сводил глаз с темного дверного проема балагана. После полуминутных оваций на свет показались двое опять же с копьями, в «мочальных» туалетах, подобных тому, в котором явился на сцену предыдущий актер. Они заняли места справа и слева от дверей, потеснив в стороны находившихся на охране мордоворотов в партикулярном платье.
Следом за копьеносцами вышли еще двое в мочале, но без оружия. Они выволокли из балагана огромных размеров деревянный трон на помосте, установили его справа от входа, аккурат в паре метров от «Лексуса», и истуканами застыли за резной спинкой. Но и на этом выход массовки не закончился. Из двери балагана выпорхнули четыре дебелые черные девицы с опахалами на длинных черенках и окружили со всех сторон трон. Их наряды, за исключением добавившейся к пышному банному комплекту нагрудной повязки, ничем не отличались от мужских костюмов.
Овации усилились. К хлопкам ладонями прибавились утробные выдохи типа «Ха!» на втором такте и в ритм – притопывание ногами. Надо полагать, народ хорошо знал программу выхода в свет его превосходительства… или величества? Мамба-Шаку и соответствующий данному торжественному моменту ритуал.
Минуты три продолжалось народное камлание, по разумению Веклемишева, имеющее цель материализации «великого и ужасного». Наконец в дверях появился тот, кого терпеливо ожидали черные зрители и его белый пленник. Одеяние самого народного кумира не имело ничего общего с мочальными нарядами свиты. Злобно ощерившаяся клыками голова леопарда покоилась на макушке Мамба-Шаку, опадая шкурой на его спину. Из подобного же материала были изготовлены набедренная повязка и широкая портупея, спускающаяся с плеча к поясу. В руках «великий зулус» держал огромный посох из черного дерева с венчающим его черепом. Вряд ли последнее украшение было настоящим, уж слишком малым оно смотрелось. Хотя, как знать, вроде бы некоторые африканские народы умели высушивать черепа поверженных врагов до размера кулака.
Овации продолжились в ритме две четверти, только утробное «Ха!» превратилось в скандирование имени вождя: Ша-ку! Ша-ку!..
«Ну да черт с ними, с этим посохом и звериным прикидом зулусского Робин Гуда, – забеспокоился Веклемишев. – Поверни-ка личико, милок, чтобы тебя лучше можно было рассмотреть под мордой леопарда. Ну, еще… Ты на меня в окошко смотрел, теперь моя очередь. Вот теперь хорошо видно красавца. Черная физиономия с приплюснутым носом, шрам на левой щеке. Что и требовалось доказать… Так какой у нас план дальнейших мероприятий?»
А дальше все произошло совсем не так, как предполагал Веклемишев. Неустрашимый и мудрый Мамба-Шаку не удостоил пленника даже взглядом. Он подошел к трону, но не сел, а остановился и обвел зрителей тяжелым взглядом исподлобья. Крики и рукоплескания мгновенно стихли. Помедлив секунду, Мамба-Шаку резко выкинул вверх руку с посохом, ударил им о землю и начал говорить.
Веклемишев не понимал ни слова из речи «великого и ужасного». То, что это не африкаанс, было совершенно ясно. Вадим разобрался в командах «штурмана», которые звучали на этом языке, смеси английского, немецкого языков и нидерландского диалекта. Но то наречие, на каком сейчас говорил Мамба-Шаку, ему было незнакомо. Вероятно, это был язык зулу или, возможно, какое-то местное наречие. Ввиду отсутствия понимания того, что произносил оратор, Вадиму пришлось сконцентрироваться на его жестикуляции, для того чтобы попробовать разобраться, о чем идет речь.
Мамба-Шаку отрывисто выкрикивал фразы и отдельные слова, часто выбрасывая посох черепом в сторону зрителей. Пару раз и Веклемишев удостоился подобного жеста. Тон речи при этом был жесткий. И вообще в выступлении «мудрой мамбы» сквозила явная воинственная направленность. Скоро Вадиму надоело слушать то, что ему было совершенно непонятно, и вообще он устал от долгого стояния, а главное – от бессмысленности происходящего. Веклемишев пошевелил плечами, разминая затекшие мышцы, потянувшись, свел за спиной лопатки и неожиданно для себя и окружающих зевнул.
Сдавленный рык был ответом на его неподобающее поведение.
Вадим покосился на звук и обнаружил, что рычит и злобно при этом сверкает очами «штурман». При появлении Мамба-Шаку он ретировался с арены, заняв место неподалеку от пленника.
Веклемишев в ответ на недобрые проявления чувств соседа доброжелательно улыбнулся, за что получил предупреждение в виде недвусмысленного покачивания копьем. Ответить должным образом на недружественный жест «штурмана» он не успел, так как в это время выступление «великого и ужасного» закончилось, ознаменовавшись ревом множества глоток, что отвлекло внимание Вадима.
Мамба-Шаку с удовлетворением выслушал проявление чувств народа, качнул в знак одобрения леопардовой головой, после чего уселся на трон. Крепкие зулейки с опахалами, хотя жары особой и не было, стали усердно обмахивать ими грозного повелителя. К Мамба-Шаку наклонился один из двоих, стоящих за троном. Они перекинулись несколькими словами, после чего ряженый вышел на середину арены к воткнутому в землю копью и поднял руку, призывая к тишине.
– Братья! – торжественно обратился он к зрителям. – Наш вождь, неустрашимый Мамба-Шаку, напомнил всем нам, что зулусы – великий и гордый народ.
Толпа одобрительно загудела. Веклемишев с трудом, но понимал, о чем ведется речь, – оратор говорил на африкаанс.
– Мы помним добро и не прощаем зло. Этот белый, – ряженый выбросил руку в сторону Вадима, – причинил боль и страдания нашим братьям. И за это он должен понести самую суровую кару.
Зрители обратили взоры к пленнику и загудели еще громче. Вадиму крайне не понравились последние слова оратора. Конечно, черным браткам – братьям меньшим он накостылял, но не так уж и сильно, чтобы речь шла о страданиях и, соответственно, о суровой каре.
