Эльмира Нетесова - Выскочка из отморозков
Сколько он шел, звал, кричал, пока наконец не услышал отдаленное:
— Борька-а!
На зов он летел сломя голову. Когда увидел костер, готов был плакать от радости. Ну и что, если вокруг него сидели зэки, они — люди, они кричали, звали его и очень обрадовались, когда парень пришел.
— Садись к огню и разуйся. Скорей ноги отдохнут, А знаешь, нам завтра жратву привезут. Видишь, второй конвоир возник. Курево привезут и хлеб, задышим, как паханы. А на сегодня колись ты! Сам Бог велел тебе поделиться с нами!
Вытащил из пачки сигарету дрожащими пальцами.
— Беркут, чего яйцы сушишь? Вали сюда вместе со стариковским выпердышем. Похаваем, и пусть пылит в зимовье! — позвал долговязый Шлейка.
Борька взял из рук Ивана миску с каким-то хлебовом. Уж чего только не напихали сюда люди, чтоб хоть немного согреть животы. Были здесь листья кислицы, заменявшие щавель, разные грибы, корни дикой саранки. Зэки ели, не присматриваясь к содержимому.
Охранник вытащил из миски корень лопуха, облизал его, выбросил через плечо, не оглянувшись. В ту же минуту кто-то захрустел за спиной, зачавкал. В лесу никакая еда не пропадала.
— Кто там хрюкает? — испугался Борька.
— Лесной бугор! А по-деревенски — ежик! Он ничем не брезгует. Хавает все подряд! На зиму жир копит. Жаль, что нам такое не дано. Спи всю зиму на боку и не дергайся!
— Нет! Я так не уломаюсь, кенты! Уж если всю зиму канать, то в Сочи иль Гаграх, только не здесь и не на шконке! — запротестовал Беркут.
— А по мне, один хрен, где кайфовать, лишь бы на воле!
— отозвался Шлейка и уставился в огонь тихо, задумчиво.
Только собрался Иван отвести Бориса в зимовье, как на голову упали первые тяжелые капли дождя.
— Придется тебе заночевать у нас. Иначе за пять километров пути не только до нитки, до самых мудей вымокнем. А мне еще и обратно идти. Считай, спать уже не придется. Утром сам увидишь тропку либо я отведу. Теперь вот лезь в будку. Там пусть не очень чисто, зато тепло и сухо,
— подтолкнул Иван Бориса и, позвав всех остальных, побежал от гаснущего костра, пригибаясь под хлесткими струями дождя.
Зэков было пятеро. Каждый, прежде чем войти в будку, выхватил из-под нее по нескольку поленьев. Быстро запихнули их в железную печурку. Кто-то развел огонь. Он постепенно охватил все поленья. Пламя разгорелось, окрепло, загудело. Буржуйка потрескивала, краснела, наливалась забытым теплом.
— Ну, как дома! Только вот мамки рядом нет! — вырвалось невольное у низкорослого рябого мужичонки.
— Да что ты, Гришка? Иль в доме у тебя «буржуйка»? — удивились зэки.
— Мы с мамкой самогонку гнали. Считай, всю жизнь из- за нее в сарае прожили. Все на новый дом копили. От зубов отрывали, а вот доведется ли в нем жить — неведомо! Может, так и загнусь в тайге, — скульнул мужик жалобно.
— Гриш! Слышь, разгильдяй, вонючка подлая! Ты в другой раз мусорам самогонку не сбывай. Толкани фартовым. Файные бабки поимел бы.
— А как в потемках отличить, кто бухнуть вздумал? Легавые или свои клиенты? Их всех только маманя в лицо знала.
— Почему ж тебя посадили?
— Я все на себя взял. Зачем мамке в зону? Она б в ней давно спеклась. Я, может, и одюжу, ворочусь. Хрен с им, что дом старый. Поживу в ем зато вольно!
— Так тебя за самогонку посадили? — изумился Борис.
— За нее! За то, что торговал ею, у государства водочную монополию подмочил, отнял, стало быть. Потому что моя была крепче и вдвое дешевле казенной водки. У меня сруками отрывали. И могли серед ночи клиенты прийти. Ну, кто-то позавидовал и сообщил легавым. Може, клиенты, кому мамка в долг давать перестала. Тоже всякие водились серед них…
Борьку в жар бросило. Вспомнил, и Степановна в лихую минуту продавала самогонку, чтоб купить хлеба. «А вдруг и ее ментам засветят?»
Аж виски вспотели и спросил, дрогнув голосом:
— Надолго посадили за самогон?
— Три года!
— Много! Сколько ж самогону нашли?
— Молочный бидон! Почти сорок литров. Так и просили на свадьбу. Я и обрадовался хорошим клиентам. Отдал им бидон, протянул руки за деньгами, они мне шлеп наручники, застегнули и пинком со двора. Вот тебе и разжились, — застонал мужик, за сердце схватился. — Две зимы еще осталось. Дал бы Бог силы выдержать и не загнуться в зоне.
— Ты хоть что-то поимел, успел навар взять.
— Какой там? Ведь мы помалу гнали. То впервой бидон собрали. До того — копейки получали. Не успели размахнуться.
Борька сжался в комок. Он считал, что в тюрьму сажают отпетых бандитов и убийц. Тут же деревенский мужик. На его месте мог оказаться тот же Никита или Евгений, да и сам Герасим. Борька знал, что никто из них никогда не покупает водку, гонят свою, правда, никому не продают. Но ведь соседи могут придумать и нагородить всякое.
— Тебя за самогонку, а меня и вовсе ни за что в зону запихнули. Сосед, куркуль проклятый, разобрал по кирпичу старый дом. На его месте другой, из нового кирпича стал строить. А старый возле моего забора сложил. Я так и понял, что он ему не нужен. Взял и обложил тем старым кирпичом свой домишко. Да так красиво и ровно получилось, как по линейке вся кладка удалась. А у соседа стена одна обвалилась. Я-то тут при чем? Сам нанял хреновых мастеров. Но в своей беде меня обвинил. Написал заявление в милицию, что я у него стройматериалы украл. И вместо старого новым его кирпичом свой дом обложил. Полтора года меня таскали в милицию. Я со зла весь соседский кирпич с дома снял. Положил обратно к забору. Но суд закрутился.
И меня обвинили в подмене кирпича. А посадили за то, что обвалившаяся стена могла засыпать соседа насмерть…
— Так ведь не засыпала!
— А он дом достроил? Довел до ума?
— Брехня, такого не бывает. Иль врешь, либо не договариваешь. За это не судят! — не поверил Иван.
— Ну, сосед просил меня помочь с кладкой стен. Я отказался, времени было мало. Тогда потребовал, чтоб оплатил кирпич, и такую загнул цену, что мне новый привезти дешевле было б…
— Короче, заелись два говноеда! Не сумели стрехаться. Знать, оба — гнилые параши! — отвернулся Беркут.
— Это он сволочь! — не соглашался мужик.
— И сколько тебе влупил суд?
— Семь лет! Скоро половина. Вернусь, весь дом гаду разнесу по кирпичу! В пыль сотру!
— Да хватит тебе темнуху нести! Кому пыль трясешь на лопухи? Под несчастного косишь? Не пролезет! Знаем, за что на зону влип! Не свисти. При чем дом и сосед с кирпичом? Заглохни! Не хочешь колоться и не дергайся. Но не темни! Не дави на сопли, сам их глотай! Пацана ты натянул! Малолетку. Думал, что бомжонок, а он домашний. Правда, из родителей у него одна тетка престарелая. Отец с матерью — алкаши, они не в счет. Тем и воспользовался ты — гнус, вонючая параша! Пацана чуть не вогнал на погост. А теперь из себя обиженника рисуешь? Захлопни пасть! Не то сам тебе горлянку вырву! — взвился винтом седой, с синюшным лицом зэк.
— Никого я не натягивал, не знаю пацанов! Да и зачем? У меня баба имелась!
— Замолкни, падла! Баба ширмой была! А ты, сука, — пидер, жопошник! Вали отсюда! Нет тебе места у печки рядом с мужиками! — Раздвинул пальцы вилкой, и брехун мигом отполз от печки.
— А ты как узнал о том, колись, Седой! Или этот хмырь к тебе тоже приставал? — прищурился Беркут.
— Я не пацан. Если б этот паскуда попробовал ко мне подъехать, яйцы вместе с кишками выдрал бы ему голыми руками!
— А чего раньше молчал?..
— Сомневался. А нынче днем он сам проговорился. Сказал, кто судил его! И день! Я как раз услышал о том деле в следственном изоляторе. Тоже суда ждал. Все зэки этого лидера кляли. Процесс был открытым. Второго в тот день не проводили. Вот и высчитал, кто он, по дате!
— Столько лет помнил? — изумился Шлейка.
— Засечешь. Свой день рождения еще не посеял. Тот — впервые в тюрьме провел.
— Ладно, Седой! Все сроки когда-то кончаются, выйдем мы на волю. У тебя хоть хаза имеется, где дух перевести? — спросил Беркут.
— Когда сгребли, все было. И хаза, и баба, и бабки, и баксы! Когда возникну, что уцелеет? Я ж не сдавал в общак. А бабы, сам знаешь, ждать не умеют и не любят…
