Олег Маркеев - Цена посвящения: Время Зверя
— Работайте, не стану мешать. — Глеб направился к дверям. Остановился. — Да, по ЛДПР дайте что-нибудь почитать. Только не полное собрание Вольфовича.
Окна в комнате заложили кирпичом, а ниши использовали под книжные шкафы. Альберт Семенович провел пальцем по корешкам папок, вытащил нужную. Обошел стол и вручил ее Глебу.
— Последние данные по региональной активности. Раскладка по основным контрагентам, — пояснил он.
Глеб взвесил на ладони папку.
Вблизи от Альберта Семеновича пахло тяжелым потом диабетика.
— Почему в отпуск не проситесь? — спросил Глеб. — Могу устроить любой курорт по выбору. В любой стране. Все за счет фирмы.
— Зачем? У меня голова в ненормированном режиме работает. Вечно что-нибудь тут прокручиваю. — Альберт Семенович покрутил пальцем у виска. — Я уж лучше в этой келье посижу. Если не возражаете, конечно.
Запах, источаемый подмышками Альберта Семеновича, стал просто нестерпимым. Глеб умело подавил брезгливую гримасу.
— Завидую я вам, Альберт Семенович. Вы трудоголик не по принуждению, а по природе своей.
— А вы разве нет?
— Это не работа, а борьба за существование, — ответил Глеб, подбросив папку на ладони.
— Значит, в каком-то смысле мы — родственные души.
Вывод был довольно парадоксален, у Альберта Семеновича такое часто случалось. Глеб решил, что обязательно обдумает его на досуге.
* * *На третий этаж он поднялся по потайной лестнице, ведшей из «секретного коридорчика» прямо в его кабинет. Можно было торжественно войти на этаж по главной лестнице. Но для этого пришлось бы возвращаться в рабочий зал, а на челядь офисную, Глеб посчитал, он уже насмотрелся достаточно.
Третий этаж, отданный управляющему звену агентства, в прошлом был чердачным помещением с низенькими потолками и подслеповатыми окнами. Глеб приказал потолок снести, балки и стропила привести в пристойный вид, а промежутки выбелить. Получился уютный сельский домик в прованском стиле. Окна оставили, как были, только вставили стеклопакеты. Теперь свет проникал в помещение почти с уровня пола и красиво растекался по полированным доскам.
Глеб шлепнул папку на стол, снял куртку, повесил на спинку кресла.
— Ирочка, я на месте, — бросил он в селектор.
— Здравствуйте, Глеб Павлович, — бодро отозвался приятный голосок. — Кофе?
— С удовольствием. И чего-нибудь укусить.
Глеб стянул через голову свитер, бросил его в кресло. Разгладил взбившиеся жесткие волосы. Азартно, как собака бок, стал шкрябать бородку. Морщился от удовольствия и тихо постанывал.
В открывшуюся дверь проскользнула секретарь, неся поднос с кофейником и бутербродами.
Глеб скользнул по девушке взглядом, улыбнулся.
— Отлично выглядишь.
— Спасибо. — Ирочка зарделась.
Поставила поднос на стол.
Глеб схватил бутерброд с холодным мясом, стал жадно жевать.
— М-м, чуть не сдох от голода… Что у Стаса? — спросил он.
— Совещаются, — вздохнула Ирочка. — Четыре раза уже кофе подавала.
— Уволю, — добродушно обронил Глеб.
— Кого? — насторожилась Ирочка.
— Какая разница? — ухмыльнулся Глеб. — Доведете, вышвырну первого попавшегося.
Он присел на угол стола, стал расстегивать пуговку на манжете рубашки. Повел носом, потом еще раз. Вдруг хитро подмигнул Ирочке, все еще стоявшей напротив.
— За Стаса испугалась? — спросил он.
Ирочка еще больше зарделась, но отрицательно покачала головкой.
— С чего мне о нем беспокоиться, Глеб Павлович?
— Правильно, — согласился Глеб. — У него жена и три киндера имеются. Есть кому побеспокоиться.
Ирочка пожала плечиком и направилась к выходу.
Глеб не без удовольствия отметил, что походка у Ирочки сделалась нервно дерганой, как у молодой косули. Даже головку так же закинула.
«Запах! Они даже не подозревают, как их выдает запах», — щурясь, подумал он.
В мае он обратил внимание, что от Стаса, молодого папаши, не сделавшего в своей жизни ничего путного, кроме трех детей, все чаще и чаще стало пахнуть не подгузниками и присыпкой, а Ирочкой, ее квартирой и одеждой. Все бы ничего, но уже второй месяц он не чувствовал идущего от девушки характерного запаха, что появляется в канун полнолуния.
«Третью секретаршу испортил, паразит! — Глеб беззлобно усмехнулся. — Придется увольнять».
Он прикинул в уме, сколько у него проработала Ирочка. Решил, что достаточно.
Глеб расстегнул воротник рубашки, принюхался и поморщился.
Нажал кнопку на селекторе.
— Ирочка, ко мне никого не пускать. Час я работаю с документами.
— Хорошо, Глеб Павлович, — ответила Ирочка. — Звонил Добрынин из ЛДПР. Подтвердил время и место встречи. «С полем», два тридцать. Я еще раз проверила заказ. Все в порядке.
— Умница!
Глеб успел сунуть в рот еще один бутерброд, спрашивать пришлось с набитым ртом:
— Что еще срочного?
— Федотов из Администрации президента просил связаться с ним до двух дня по известному вам вопросу. Просил использовать второй телефон. Специально подчеркнул — второй, — старательно произнесла Ирочка, явно сверясь с записью.
— Сделаем. Спасибо. Час — никого! — Глеб отключил связь.
Наклонился, резкими движениями распустил шнурки на бутсах. Махом сбросил с ног. На ходу расстегнул и сбросил рубашку, вышагнул из джинсов. Белье сбросил на пороге комнатки, примыкавшей к кабинету.
Кроме прозрачного цилиндра с душевой установкой, дивана и низкого столика, здесь ничего не было. Даже навязанную дизайнером кадку с пальмой Глеб вытерпел лишь день, потом приказал выкинуть. О телевизоре, само собой, речи даже быть не могло. Комната отдыха, значит — комната отдыха.
Он забрался в кабинку и сначала долго жег тело упругими струями горячей воды. Потом переключил режим. Острые холодные иглы стали буравить тело. Он терпел, подрагивая тугими мышцами.
Вышел. Растерся докрасна полотенцем. Осмотрел в зеркале сухопарое тело, с по-волчьи втянутый живот. Понюхал подмышки. Никакого запаха горячей шерсти не было.
Глеб удовлетворенно чмокнул и отбросил полотенце.
Медленно выдохнул и без сил опустился на ковер.
В дни полнолуния возбуждение порой достигало такого пика, что никаких сил не было терпеть. А приходилось. Кругом были дурно пахнущие, растрепанные и растерянные люди.
Он полежал, вытянувшись в полный рост. Косился на прямоугольник окна.
В серой мути дня его глаза различали невидимый другим прозрачный лунный свет. Такой холодный и такой будоражащий. Сквозь высыхающую кожу, через жадно распахнутые поры в тело проникали льдисто-голубые кварки этого магического света. Еще немного, и свет заполнит каждую клеточку тела. И свершится великое превращение.
Глеб свернулся в клубок, прижав колени к подбородку. Зубы несколько раз тихо клацнули. Он дрогнул всем телом и закатил глаза…
Дикарь (Ретроспектива-3)
Дикарь пытался унять дрожь, а она все не сдавалась, продолжала колотиться в животе, накачивая в голову вязкую муть. Уже начало подташнивать, все сильнее посасывало под ложечкой, а рот наполнялся вязкой слюной. Если сглатывать ее, то во рту становилось приторно-сладко, и еще больше хотелось исторгнуть из себя накопившуюся в желудке жижу. В ушах нарастал комариный писк. И в глазах рябили комарики, блестя слюдяными крылышками.
Дикарь прилег на скамейку, свернулся калачиком и закатил глаза.
На взмокший лоб легла мягкая ладонь. У Дикаря дрогнуло сердце от родного, непередаваемо нежного запаха.
— Опять? — с тревогой в голосе спросила мать.
— Голова кружится, — прошептал Дикарь. — Сейчас пройдет. Немного полежу, и пройдет.
— Это у него от свежего воздуха.
Дикарю захотелось зажать уши, чтобы не слышать этого мерзкого голоса. Его обладателя Дикарь ненавидел до дрожи в животе, до головокружения.
В Лесу Дикарь просто убил бы этого мужчину. Лес разрешал убивать посягнувшего на твое логово, добычу и стаю. Если наглец не бросался наутек, увидев твой оскал, значит, он сам искал смерти.
Но здесь, среди людей, действовали другие законы. Люди трусливы, коварны, лживы, но слабы. Они придумали тысячу оговорок и правил, как отнять у себе подобного его добычу и самку, лишь бы только не схватиться за них в честной борьбе. Дикарь знал, тех, кто сразу бросается в драку за жизнь, люди сажают в клетки и превращают в жалких двуногих собак, вонючих от помоев, которые им скармливают. Он не хотел превратиться в тех, кого ему пришлось убить в вагоне.
Там, в Лесу, он был Дикарем. А здесь превратился в четырнадцатилетнего мальчика. У людей детеныш такого возраста не имеет права защищать себя, сам добывать пищу и оборонять логово. Он, как выяснилось, вообще не имеет никаких прав.
