Бой с невидимкой - Александр Александрович Тамоников
Лут оскалился придурковатой усмешкой, но не сказал ничего. Ничего не сказал и Павло. Он лишь сотворил неожиданный кульбит винтовкой, ловко перебросив ее из одной руки в другую таким образом, что винтовка завертелась колесом.
– Ап! – сказал Павло, перехватывая винтовку на лету, и усмехнулся жесткой, страшной усмешкой, похожей на звериный оскал.
– Ладно, – сказал Стась, – ладно… – Видно было, его впечатлил и поступок Павла, и его усмешка. – Вижу, ловкий ты хлопец. Значит, сделаем так…
Но договорить он не успел. Снаружи вдруг раздался топот, дверь дрогнула, сорвалась с петель и упала. Похоже, снаружи в нее саданули ногой. В комнату ворвались люди, причем это были не «ястребки» и не милиционеры, а люди в военной форме. Сразу же вслед за этим раздался звон выбитых стекол, и во все четыре оконца комнаты просунулись стволы автоматов.
– Ах ты ж… – растерянно произнес Стась, но при этом с его лица так и не сошла гримаса, похожая на улыбку.
Первым опомнился Лут. Он резко вскинул немецкий автомат, висевший у него на шее, но ни в кого выстрелить не успел. Первым выстрелил Павло. Он выстрелил туда, куда и было нужно – в плечо Луту. Лут заорал от боли и рухнул на пол. В тот же миг солдаты набросились на Стася и на Свирида Зеленюка. Один миг – и оба они с заведенными за спину руками лежали на полу. Степан Жук забился в угол и испуганно взвизгнул. Один из солдат подошел к нему, взял его за шиворот и уложил рядом со Свиридом Зеленюком и Стасем.
В хату вошел Евген Снигур с автоматом в руке.
– Там, – он указал за окно, – тоже все готово. Кого-то положили, других повязали… Ты-то – целый? – посмотрел Евген на Павла.
Павло ничего не ответил, подошел к лежащему на полу Луту, какое-то время молча на него смотрел, а затем сказал:
– А ты нам живым не нужен. Одним выстрелом я тебя подранил, а вторым – уложу сейчас намертво. Таким, как ты, жить не следует.
Он навел на Лута ствол винтовки и щелкнул затвором.
– Нет! – закричал Лут, судорожно пытаясь подняться. – Не стреляй! Я тебе расскажу… я все расскажу! Все, о чем спросишь… все, что знаю! Только не стреляй! Вот про этих… я расскажу тебе про них! – Он указал на Стася и Свирида Зеленюка.
– И что, ты думаешь, что выпросишь у них за это себе жизнь? – по-прежнему лежа на полу, спокойно, даже с некоторой иронией, спросил Стась у Лута. – Все равно ведь умрешь. Но не как герой, а как жаба на болоте, на которую мимоходом наступили.
– Поднимите их, – попросил солдат Павло Онысько, указав на Свирида Зеленюка и Стася, и ткнул пальцем в сторону Лута: – И этого поднимите тоже. Пускай он все скажет им в лицо.
Солдаты помогли подняться всем троим. Лут держался за плечо, сквозь его пальцы сочилась кровь. Свирид Зеленюк стоял с отсутствующим лицом, а на лице Стася все так же была озорная, ребячья улыбка-гримаса, навек приросшая к его лицу. Подняли и Степана Жука, но он был так напуган и подавлен, что ноги его не держали, и потому он вновь уселся на пол.
– Ну, говори, – сказал Павло, обращаясь к Луту. – И помни, что каждое твое правдивое слово – это лишняя минута твоей жизни. Вот такой для тебя счет.
– Скажу, – торопливо согласился Лут. – Все скажу… Вы только спрашивайте, что вам нужно, а я скажу!
– Жаба! – сквозь зубы, но с неизменной улыбкой произнес Стась. – Знал бы, что ты такая жаба, раздавил бы тебя сапогом и утопил бы в болоте!
– А ты, значит, – человек? – подошел к нему вплотную молчавший до сего времени Евген Снигур. – Он жаба, а ты считаешь себя человеком?
– А, самый главный «ястребок»! – сверкнул улыбкой Стась. – И ты тоже здесь – на собачьих харчах? Ну, с тобой-то у меня особые счеты! И это такие счеты, что как бы ты ни крутился и сколько бы ты ни жил, а мой верх над твоим будет всегда! Ну что ты на меня смотришь? Не понимаешь? И не поймешь. А только будет так, как я сказал!
– Это он! – вдруг выкрикнул Лут. – Это он… он!
– Что он? – взглянул на Лута Павло Онысько.
– Закрой рот, жаба! – крикнул в ответ Стась.
– Сам закрой! – парировал Лут. – Всю жизнь ты мне исковеркал… всю мою жизнь! Ведь это из-за тебя я гнию на болотах… ведь это же ты меня сманил! Будем бороться за самостийную Украину… Как же… Что, убивать безвинных хуторян – это и есть твоя борьба за самостийную Украину? Пахал бы я сейчас землю, сеял бы хлеб… Всю жизнь мне поломал…
– Говори, – сказал Луту Павло.
– И скажу… – Лут поморщился, по-прежнему держась за плечо, и взглянул на Евгена Снигура. – А ведь это он пожег твой хутор! И пострелял твоих родных. Это он.
После таких слов в хате воцарилась тишина – самая страшная, какая только может быть. Да, и тишина бывает страшной. Даже Степан Жук, и тот перестал поскуливать от страха.
– Что ты сказал? – спросил наконец Павло у Лута. – Что ты сказал?!
– Могу и повторить, – хмуро ответил Лут. – Это он пострелял его семью. Всех – и жену, и детей, и стариков. Пришел ночью и пострелял.
– Вот как… – растерянно произнес Павло Онысько. Он явно не ожидал такого поворота в разговоре и посмотрел на Евгена Снигура. Он не знал, что в ближайшую секунду может предпринять Евген – да и кто бы такое мог знать? Павло Онысько не знал даже, что он сам предпримет в следующую секунду, а что уж говорить об Евгене?
– А ты не брешешь? – задал он Луту совсем необязательный вопрос, но он его задал, потому что ему надо было хоть немного прийти в себя.
Но ответил не Лут, а Стась.
– А тебя что же, не было в ту ночь на хуторе? – спросил он у Лута, и тон, которым он задал этот вопрос, был почти спокойным, безмятежным – как будто Стась спрашивал у Лута не о страшном и непоправимом деле, а совсем о другом – например, не они ли в ту ночь были на гулянке у каких-нибудь развеселых девчат. – Ну так что же, тебя там не было? Что ж ты не говоришь о себе, жаба?
– И я был там, – упавшим голосом ответил Лут. – И еще двое… Но я ни в кого не стрелял! – Лут вдруг перешел на истошный крик. – Я не стрелял! А стрелял он! Улыбка!
– А ты, жаба, докажи, что ты
