Анатолий Афанасьев - Радуйся, пока живой
— Пикнешь — зарежу!
Пленник и не думал сопротивляться, от ужаса вспотел и начал икать. Гата забрал из дрожащих рук телефон и для порядка стукнул им его по башке.
— Не дрожи, придурок. Убивать после будем. — Племяннику пояснил: — Видишь, все они такие. Не люди, бараны.
Привезли добычу в Бутово, где Гата снимал двухкомнатную квартиру на третьем этаже. Таких квартир у него было две, вторая в Люберцах. И еще — небольшая, уютная дачка на Рижском шоссе в поселке литераторов. Количество лежбищ соответствовало его положению в группировке Кривого Ар-сана. Он седьмой год обретался в Москве, делал бизнес и многого достиг. Кроме недвижимости и двух тачек, у него на даче ютились шесть-семь рабов, но это так, шушера, беженцы из Казахстана. За них выкуп не с кого взять. По правде, эти рабы вообще не нужны были Гате, держал их опять же в соответствии со статусом одного из ближайших помощников Арсана.
Пленника открыто провели мимо старушек, сидящих возле подъезда, Гата обнял его за плечи, словно родного. На всякий случай еще раз предупредил:
— Заблажишь, блядь, — нож в брюхе.
Со старушками раскланялся — те счастливо закудахтали: еще бы, добродушный Гата нередко подбрасывал им мелочишки на пропитание.
Фирмача посадили в комнате на стул. Выглядел он жалко: лоб разбит телефонной трубкой, из носа капает, сам икает, мычит, да еще пьян вдобавок. Гата приступил к предварительному допросу.
— Говори, кто ты? Имя, фамилия, чем занимаешься. Не ври, проверю. Соврешь — убью.
Кудрявый звучно икнул, но нашел в себе мужество возмутиться:
— Вы не имеете права! У меня есть крыша. Позвоните, там подтвердят. У меня хорошая крыша, солнцевская.
— Ах, солнцевская, — Гата обернулся к Шахи. — Ну-ка, малыш, врежь ему по зубам, да покрепче.
— Но, досточтимый Гата…
— Ничего, ничего, привыкай… С ними иначе нельзя. Пока не врежешь, они наглеют. Это очень наглые люди, сынок. Как гадюки.
Шахи не посмел ослушаться старшего, подошел и небрежно вмазал кудрявому по харе, раскровянил губы. Пленник действительно взбодрился и охотно выложил всю свою подноготную. Зовут Клим Подгурский, директор фирмы «Папико», занимается дамским бельем. Магазины, два салона красоты. Никому зла он не делал, дань всегда платил исправно. Женат, двое детишек. Врагов нет. Но самое главное, ему приходится свояком известный во всем мире реформатор по кличке «Чубчик».
— Не врешь? — насторожился Гата. — Соврал — резать будем. Кишки пускать.
— Зачем мне врать? — с неожиданным достоинством отозвался фирмач, почувствовав, видимо, какую-то надежду. — Позвоните, я дам телефон.
Гата обрадовался, кивнул родичу.
— Хорошо угадали, сынок. Кого надо взяли.
Спросил у Подгурского:
— Сколько за тебя дадут?
— В каком смысле?
— В смысле выкупа, придурок.
— Почему сразу выкуп? Разве нельзя договориться по-хорошему? Мы же цивилизованные люди. Я на войну сто тысяч пожертвовал. Сам отправлял оружие, репутацией рисковал.
Гата пнул фирмача ботинком в брюхо. Тот надолго затих.
— Видишь ли, сынок, — растолковал абрек Шахи, — Взять выкуп — очень тонкое дело. Мало запросишь — себе в убыток. Много — отпугнешь. Надо точную цифру говорить, в десятку пулять. За такую птицу миллион в самый раз будет.
— Миллион? — восхитился юноша. — Долларов?
— Не рублей же, — Гата улыбнулся провинциальной наивности родича. — Миллион дадут за него. Упрутся, завтра пришлю его уши в пакете. На другой день — яйца. На третий — голову. Иногда приходится портить товар, чтобы в другой раз не сбивали цену.
Фирмач вяло задергался на стуле, Гата спросил:
— Бабу твою как зовут?
— Света… Пожалуйста, прошу вас…
— Врежь-ка еще разок, — распорядился Гата, и юный помощник уже с удовольствием выполнил указание. Затем Гата забрал у бестолкового фирмача документы, уточнил телефон, а самого отвел в подсобку, которая была оборудована именно для подобных оказий: во встроенном стенном шкафу на цементный пол брошена плетеная циновка. Лежать не полежишь, а сидеть можно.
— Моли Бога, — сказал Гата, — чтобы баба тебя не продала.
Фирмач заухал филином из тьмы, пытался что-то объяснить, но Гата захлопнул дверь и запер на задвижку.
Помощнику, который смотрел на него восторженными огненными глазами, счел нужным дать дополнительные наставления:
— Похищать людей — плохой бизнес, очень плохой. Шариат запрещает. Хуже наркоты. Конечно, это не люди, скоты, все равно не увлекайся, Шахи. Иногда, конечно, можно, для азарта, а так постоянно нельзя. Очень плохо.
— Миллион! — все еще не мог прийти в себя юноша. — За такую мразь — целый миллион. Не могу поверить.
Гата самодовольно ухмыльнулся:
— Сейчас поверишь… Их, конечно, стричь — полный кайф, — набрал номер, записанный фирмачом на бумажке, долго ждал ответа, потом сказал в трубку: — Это ты, Света?
Услышал подтверждение, подмигнул Шахи: учись, дескать, сынок, как вести важные деловые переговоры.
— Света, у тебя муж в беду попал, в плохие руки… Хочешь живого увидеть?.. У тебя деньги есть?.. Много надо денег, миллион долларов…
Гата терпеливо выслушал, что там Света тарахтела в ответ, сделал знак Шахи, чтобы тот налил вина из графина. Юноша с поклоном подал стакан рубиновой жидкости — благословенная хванчкара.
— Нет, — раздраженно бросил Гата в трубку. — Никого не касается, сколько у тебя денег, Света. Хоть один рубль. Надо Достать миллион завтра к обеду. По-другому плохо будет. У тебя мужа убьют, детей не будет, дома не будет, и сама скоро умрешь.
Женщина на другом конце провода, похоже, завелась не на шутку: Гата осушил стакан до дна, прикурил сигарету, потом снова заговорил рассудительно и весомо:
— Уговор такой, Света. Крайний срок сутки. Могу сделать тебе облегчение. Отдашь деньги по частям. Сперва двести тысяч, еще двести тысяч — и так пять раз… Поговорить с Климушкой? Пожалуйста, сейчас поговоришь…
Щелкнул пальцами Шахи, тот побежал, привел фирмача из подсобки. Клим Подгурский за короткое время заточения изменился неузнаваемо: постарел лет на десять, морда из красной стала сизой, во всем облике проступило уныние, будто уже лишился ушей. Услыша голос жены, самым позорным образом разрыдался.
Брезгливо морщась, Гата собственноручно отвесил фирмачу две быстрых пощечины.
— Дело говори, скулить после будешь.
С женой Подгурский объяснялся минут десять: умолял позвонить какому-то Иваньковичу, продать камни и какую-то «картинку», срочно оформить закладную в «Гута-банке» — и все это сопровождалось обильным слезотечением, хотя Гата одергивал придурка, а расшалившийся Шахи облил вином из графина, к чему наставник отнесся неодобрительно.
— Вино хорошее, зачем портишь? Лучше кольни шилом в глаз.
Наконец Подгурский, горько рыдая, передал трубку Гате. Гата выслушал Свету, поцокал языком.
— Хорошо, хорошо, женщина, мы же не звери. Двести тысяч вечером, остальные врастяжку. Пойдет уже процент… Только глупостей не наделай, Света, поняла, нет? Одно словечко лишнее — и головку — чик-чик! Тебе пришлем в корзинке, стыдно будет. Сама скоро умрешь. Жди, завтра позвоню… До встречи, дорогая!
Отключив аппарат, обратился к Подгурскому:
— Голос у жены приятный. Красивая, да?
— Очень красивая.
— Чья, где брал?
Затравленный фирмач платком промокал с кудрей вино.
— Вы же не верите, господа. Говорю же, родственница «Чубчика». Из хорошей семьи… У нас нет таких денег. Даже если все продадим, миллион не наскребем. Давайте рассуждать реально, откуда у нас миллион?
— Реально рассуждать, — вернул его на землю Гата, — тебе сразу надо пузо резать. Хочешь так, да?
Шахи заливисто заржал, как молодой конек на лугу. Он знаменитого московского родича и раньше уважал, а теперь, видя с какой легкостью тот кует казну, испытывал благоговение. Он был счастлив, что этот герой, непобедимый воин не гнушается учить его уму-разуму. Молодому человеку казалось, что он очутился в раю.
— За что убивать? — Подгурский никак не мог справиться с ручьями слез: подонки, дикари! Надо же так вляпаться, — Я всегда боролся за независимость Ичкерии. У меня есть доказательства. Квитанции.
— Говно ты жрал, а не боролся, — Гату перекосило от отвращения. — Уведи его, Шахи, от него воняет.
Молодой человек с хохотом, пинками погнал фирмача в подсобку.
На другой день утром, когда Гата позвонил на квартиру Подгурского, чтобы окончательно договориться о передаче первого взноса, женщина, узнав его, каким-то отрешенным голосом пропела:
— Минутку, сейчас с вами поговорят.
И тут же, не успел Гата психануть, в трубке возник солидный мужской баритон:
— Господин Атабеков, если не ошибаюсь?
Гата насторожился, почуя опасность. Он нигде не наследил, откуда неизвестный узнал его фамилию? На такое способна только одна организация в вонючей Москве, и если сучка посмела обратиться туда за помощью, он сейчас собственноручно приколет ее борова. Гата не боялся этой организации, прошли те времена, когда ее боялись, там, как и везде, половина ссученных, но он не терпел, когда клиенты наглели. Все можно простить, но не наглость. Если простишь русской собаке наглость, она обязательно укусит. Ее Надо сразу мочить, как только ощерит пасть.
