Юрий Гаврюченков - Доспехи нацистов
– Ты тоже иди, – выделил я ему положенную порцию, – нечего тут узурпировать.
– Так невозможно, – заартачился Пухлый. – Брат ты мне или не брат, рад ты мне или не рад?
– Рад-рад, – прогнал я, – топай жрать и мне не мешай.
Пухлый что-то хрюкнул себе под нос, примостился на сидоре и застучал ложкой в котелке.
Накормив всю братию, я и сам смог перекусить. Мне нравится готовить и есть собственную стряпню.
Я уминал ужин, сидя у костра, и думал, что до темноты мы вряд ли успеем выйти к домику лесника. Впрочем, продуктов на завтра хватит. Мужики запаслись дня на три. Учитывая, что нас вдвое больше, нетрудно посчитать расход. В самый раз завтра сытыми потусоваться.
Я был в отряде за интенданта и суперкарго, чем весьма гордился. Тесак в бобровых ножнах повесил на ремень поверх КЗСа. Нож придавал солидности. Вдобавок, трататуй получился вкусным, ребята его оценили. Я повеселел. Действительно, счастье – есть. Есть самому и давать есть другим.
Решили заварить чай. Дима подхватил казанок и отправился по воду.
Вернулся он неожиданно быстро и с немытым котлом. Это я как начальник административно-хозяйственной части заметил в первую очередь.
– Какие-то хмыри в лесу, – сообщил он, – с оружием и в камуфляже.
Мы повскакали, лапая железо.
– Что за хмыри, – спросил Глинник, – охотники?
– Что за оружие? – лениво перебил Пухлый, более смекалистый даже в упыханном состоянии. Из всех нас только он остался сидеть.
– «Калашники».
– Может милиция, – ляпнул тупорылый Балдорис, – вдруг лесник настучал?
– Сколько их? – не вставая, продолжил задавать вопросы по делу Вован.
– Не сосчитал, – пожал плечами Дима. – Человек семь-восемь.
– Это уже серьёзно, – резюмировал Пухлый. – Куда они направлялись?
– В нашу сторону.
– Да что же ты сразу не сказал! – Пухлого с вещмешка как ветром сдуло. – Далеко они?
Мент не успел ответить.
– Вижу троих, – доложил Аким, – четверых… пятерых.
Пухлый уже затягивал на груди поперечную лямку. Самодельный рюкзак был сшит им как раз для подобных случаев. Иногда в лесу приходится быстро убегать.
Теперь и они нас увидели.
– Эй, кто вы? Стоять! – послышались крики.
– Вот уж на фиг, – пробормотал я, отщёлкивая пуговку трёшкиного предохранителя.
Ментам я сдаваться в плен не хотел. А кто ещё мог ходить по Синяве с «калашниковыми» – какие-нибудь добровольные дружинники из бригады народного ополчения, поднятые по тревоге шерифом? Навряд ли. Да и откуда у дружинников автоматы? Может быть, солдаты из ближайшей воинской части, взявшей нечто наподобие шефства над лесничеством? В любом случае, нотациями не отделаешься, за лесника спросят по всей строгости военного времени. Иного в Синяве не было уже пятьдесят лет.
Мысли эти промелькнули в мозгу меньше чем за секунду. Однако, сходным образом думал не только я.
– Ментов на х…й! – однозначно высказался Боря и открыл огонь из «дегтярёва».
Дружинники бросились врассыпную.
– О-о, какая попсня, – обалдело протянул Пухлый, когда дёготь смолк.
Он развернулся и побежал прочь. Мы за ним.
С солидным запозданием вслед нам заработали автоматы Калашникова. Началась война – явление в этих местах заурядное.
* * *– Выключи ты свой телефон, – посоветовал я Диме, – и лучше засунь его в задницу совсем.
Перепуганный мент собирался звонить коллегам, чтобы они как-нибудь приостановили прочёсывающих лес автоматчиков. Никому из нас засвечиваться таким образом не хотелось. К тому же было неясно, что за людей мы встретили. Сомнения возникали прежде всего из-за их одежды. Вольные стрелки щеголяли в разноцветной НАТОвской милитари, ношение которой не свойственно рядовым сотрудникам милиции и уж, тем более, солдатам срочной службы.
Балдорис предположил, что мы столкнулись с «новыми русскими», вышедшими поохотиться на людей. Лабас с его идеями был подвергнут анафеме. Пухлый заявил, что это такие же дураки вроде нас, только ещё глупее; какие-нибудь «зелёные следопыты», не сумевшие даже накопать приличного оружия, но затеявшие схожие с нашими манёвры. Спорить ребята не стали, лишь бдительно осаживали Димона с его «Моторолой». Покидать Синяву было разумнее, не вступая в контакт с органами следствия. Ночь пересидеть в дебрях, а с рассветом уйти из леса и от преследователей. К бесу Крутого Уокера! Связываться из-за него с отморозками никому на фиг не нужно.
Мы выбрали место для ночёвки, уклонившись от возможной встречи, как с милитаристами, так и с обиженными браконьерами.
Уже стемнело, и мы остановились у речки, не доходя до разрушенного моста. Взорванный во время войны старый мост колоритно торчал из воды. От него к Молодцово вела ухабистая заросшая дорога. До посёлка было идти часа три, не меньше, поэтому мы решили сделать привал.
Развели костёр. Набрали в реке воды. Пока она закипала, я отлучился похезать. На тропинке, по которой мы сюда явились, была замечательная ямка. Её-то я и наметил загадить. Пусть кто-нибудь ненароком наступит!
Едва я нацелился присесть среди папоротников, как передо мной вырос Пухлый. Должно быть, бесшумно шёл по пятам. Он превосходно умел это делать даже в литой резиновой обуви. Пухлый поигрывал акимовской пехотной лопаткой.
– Не занимайтесь экоцидом, деточка, – задержал он процесс дефекации, – не пачкайте природу своим калом.
– Навоз – это удобрение, – буркнул я, с подозрением косясь на лопатку. Уж не вздумал ли начинающий каннибал раскроить мне череп?
– Да. Навоз – удобрение. Но у вас, деточка, – кал!
– Чего ты хочешь? – раздражённо спросил я.
– Я хочу, чтобы ты не запакостил яму, – спокойно ответил Пухлый. – Ходи срать на мост, как это делаю я.
За Пухлым действительно водилась такая привычка. Когда мы бандой следопутов тусовались вблизи моста, Вован всегда бегал откладывать личинки туда. Но я не был в такой степени панком, чтобы гонять по ночнику к чёрту на рога. Тем более, когда чай вот-вот заварится.
– Почему я не должен срать в эту яму?
– Потому что я хочу её раскопать, – заявил Пухлый.
– Лады, – сдался я, застёгивая штаны, – а что мне делать?
– Настрогай кольев.
Пухлый деловито перевесил за спину автомат и принялся углублять выемку. Зашуршал, замотался высокий орляк, скрывая выброшенную землю.
Отойдя к лагерю, чтобы идущие за нами не заметили свежих затёсов, я срубил шесть прямых крепких веток и заточил с обеих концов украденным тесаком. Пухлый готовил ловушку. Интересно, на кого? Кандидатур было немного. Я обдумал их, справляя нужду, затем подобрал колышки и навестил Вована.
Землекоп закруглялся. Мы воткнули палочки в дно ямы. Накрыли примятым папоротником. Произвели вокруг маскировочную работу. Теперь со стороны казалось, будто по тропинке прошли в ряд несколько человек. Ямы заметно не было.
– Ja, годится, – оценил капкан Пухлый.
– Ну, и что мы сделали? – осведомился я.
– Насрали кому-то в душу. Причём, по-настоящему. Это тебе не природу губить.
– А толку?
– С рассветом немцы двинутся за нами. Они сейчас где-то неподалёку ночуют, – потянул носом Пухлый, – из леса гарью тянет. Тоже костёр развели.
– Какие-такие «немцы»?
– Немцы – это все, кто не с нами, – безапелляционным тоном пояснил Чачелов.
– Ты про этих… милиционеров? – уточнил я.
– Какие там милиционеры, – отряхивая руки, мы направились к стоянке. – Лесник по любому не успел бы собрать мусоров. Да и вряд ли бы сумел. Кто бы из местных ментов вписался на такое дело? Его не впервые обстреливают. Да и не менты это. Какие-то…
– Придурки вроде нас, – обречённо договорил я.
– Исключительные дураки!
– А что ты ещё о них думаешь?
– Я думаю, что они от нас не отстанут. Чисто по жизни. Захотелось им поиграть в партизан и карателей. Они и приехали в лес пострелять, а Боря им повод хороший дал. Теперь они нас преследуют. Наверное, придётся дать бой.
– Ты серьёзно?
– Если не получится уйти.
Я снова почувствовал обречённость. Что это – злая судьба или Фортуна на время отвернулась от меня?
– Что грустишь? – проявил неожиданное участие Пухлый.
– Все люди как люди, а я как хрен на блюде! – сокрушённо произнёс я, находясь под гнётом размышлений.
– С чего ты взял?
– А-а… бляди и вору долго оправдываться, – не стал я вдаваться в подробности своих злоключений.
– Не кисни, – ободрил меня Вова. – Прорвёмся.
– Не хочется, но придётся.
– И мне не катит стреляться с какими-то отморозками. Эх, лучше бы я женился на этой дуре с Рыбацкого! – вздохнул Вован.
Свою первую любовь он всегда вспоминал, когда дела шли наперекосяк. Была в жизни Чачелова печальная love story. Дама сердца, обитавшая в Рыбацком, никак не могла выбрать из двух Вованов, кого она больше хочет, – Рыжего или Пухлого. Наконец, более шустрый Рыжий сделал ей ребёнка и ушёл в армию, а Пухлый остался копать трофеи и размышлять у костра о превратностях судьбы. Потом тоже отдал Родине священный долг, но не настолько поглупел, чтобы жениться на матери-одиночке. Я бы тоже ни за что так не сделал, даже если бы попал на три года во флот. Но срочную я не служил. Хватило и военной кафедры.
