Михаил Нестеров - Черный беркут
– Погоди, ты о чем говоришь, Александр Ильич? Какие клыки?
– Я говорю о взаимопонимании. Но вначале выскажу тебе несколько тезисов или положений. Применение воздушного десанта, равно как и спецподразделений, представляет собой сложный комплекс боевой деятельности. Подобная операция должна быть основана на четком управлении и взаимодействии между десантом, военно-транспортной и боевой авиации и сухопутными войсками.
– Ты мне лекцию не читай, говори по существу. Я и без тебя это знаю. Сухопутные войска – это отряд Кавлиса, так?
– Совершенно верно.
– А боевая авиация – это гранатометы, которые, возможно, имеются у твоего майора. Не дури мне голову. Я еще раз тебе говорю: давай по существу.
– А я еще раз тебе напомню, Вадим: я сложа руки не сидел. Нельзя использовать в сложившихся обстоятельствах части ВДВ, а только их технику, если на то пошло, вертолеты. Или ты забыл, кто такой майор Кавлис? Он – заместитель командира бригады. Сейчас у него восемь человек, и мы просто обязаны скомплектовать группу поддержки «беркутами», его подчиненными, которые понимают друг друга с полувзгляда. Поэтому я и завел разговор о четком управлении и взаимодействии между десантом и сухопутными войсками.
– Сухопутного отряда, – поправил его Осоргин. – Расписал ты все, как художник, так и вижу перед собой картину «Мишки на Юге». Кстати, предстоящая операция получила название «Юго-запад».
Головачев пожал плечами: не в названии дело.
Осоргин некоторое время молчал, уставив задумчивый взгляд на чернильный прибор, который ему подарили ко дню чекиста.
– Допустим, я соглашусь, – наконец сказал он. – Но меня уже торопят, и сам я тороплюсь. Пока мы будем комплектовать... – Осоргин поймал насмешливый взгляд Головачева. – А ну, Александр Иванович, что там у тебя? – строго спросил он.
– Это не у меня. Ты сам приказал начальнику штаба держать «беркутов» в полной боевой готовности. Вот они и млеют в своих шкурах. Ждут приказа. Не сомневайся, боевую задачу выполнят. И еще как. Ведь это их комбриг сейчас в плену у Безари. Ох и злые «беркуты»...
– Ладно, ладно, не расходись. Я еще ничего не решил.
– Мое предложение тебе понравилось?
– Допустим.
– Тебе ведь не нужно согласовывать с начальством состав группы поддержки? Не нужно, по глазам вижу. А шанс спасти Орешина многократно возрастает. Ну, ты же ничего не теряешь.
– Повторяю: я еще ничего не решил.
– Ну так решай!.. Времени-то нет. Такую группу скомплектуем! В старом составе, матерые «чистильщики», прошли весь Северный Кавказ. Лучшие из лучших. Подразделение твоего ведомства. Чего тебе еще надо?
Осоргин покачал головой, пристально глядя на генерала.
На столе зазвонил телефон.
– Слушаю... Да, соедините. Аксенов на проводе, – сообщил он Головачеву. – Сам проявил инициативу. Беспокоится за родственника. Да, это Осоргин.
– Вадим Романович, – начал Аксенов, – у меня есть одно соображение. Только не знаю, понравится оно вам или нет. Однако вы сами сказали, что любой минимум информации по Николаю и его...
– Постарайтесь изъясняться покороче.
– Хорошо.
В течение полуминуты директор слушал следователя прокуратуры, записал что-то на листе бумаге.
– Согласен. Действуйте. Я позвоню ему. У нас с вами час разница во времени?
– Да, Вадим Романович.
– Значит, ровно в час Москвы пусть будет на месте.
– Спасибо. Всего доброго.
Осоргин положил трубку.
– Ничего определенного, Аксенов постарается выжать еще что-то, может быть, полезное для нас. Не без моей помощи, конечно. – Директор вызвал секретаря и вручил ему лист бумаги. – Ровно в час соедините меня по этому номеру.
– Все это хорошо, – заметил генерал, – но я вынужден вернуть тебя к прерванному разговору, который напрямую касался подразделения твоего ведомства. Что ты решил, Вадим?
Не говоря ни слова, Осоргин протянул Головачеву руку.
Генерал крепко пожал ее.
– Вот это другой разговор, Вадим. Сумеешь организовать спецрейс до Термеза?
– Ты меня спрашиваешь?
– Тогда организовывай.
– Слушаюсь, товарищ генерал-майор! – Осоргин скривил губы и отдал честь.
– Вольно. И свяжись с десантниками в Термезе, пусть оказывают полное содействие. Нам от них только вертолеты потребуются.
Директор тыльной стороной ладони потер подбородок.
– Три-четыре часа потеряем.
– Наоборот, выигрываем, Вадим, уверяю.
– Тебе легко рассуждать, с тебя не спросят. Кого ты рекомендуешь поставить во главе отряда?
– Старшего лейтенанта Аносова. Его заместителем – Равиля Яруллина. Я тотчас отдам им приказ по телефону.
– Я сам распоряжусь. Мне еще оперативную группу в Термез отправлять. Внесу кое-какие коррективы – не без твоей подачи, и в путь. Кстати, ты, Александр Ильич, можешь отправляться в Полярный, здесь тебе делать уже нечего. Все, что смог, ты уже сделал. – Осоргин посмотрел на лист бумаги перед собой, на котором было написано: Алексей Ремез. – А кто этот Ремез? «Беркут»?
– Бывший. Два года назад или около того ушел со службы. Длинная история.
– Какая у него специальность?
Головачев пожал плечами.
– Не помню, что написано в документах, а так – разведчик.
47
Таджикистан, юго-западный приграничный район
Последние сутки прошли для Орешина не так мучительно. Хотя с новой силой нещадно ломило все тело и огнем жгли раны на спине, но вернулась уверенность, что с Анной и Вовкой ничего не случилось: они живы. Израненный мозг, уставший от страшных картин, начал исцеляться, когда Игорь внушил себе, что Безари лжет. И принял внушение на веру.
Нет, все живы. И Стас, и Николай.
* * *Как договаривались, поехали скорым. Вовка любит без остановок. Выходит из купе, становится на откидное сиденье коленями и смотрит на пробегающие за окном деревья, дома. Дышит на стекло, рисует на нем замысловатые узоры, понятные только одному ему, глядит сквозь них, шарахается, когда мимо с огромной скоростью проносится товарный состав. И пытается сосчитать вагоны. Потом вбегает в купе.
– Папа! Семьдесят вагонов!
Невозможно на такой скорости посчитать вагоны, но маленький хитрец постоянно менял цифры: то у него шестьдесят восемь, то на два-три меньше.
– Вовка, а ты не врешь?
– Не, пап! Семьдесят раз в глазах мелькнуло!
Берет очередной бутерброд с колбасой и снова уходит на свой пост. Из купе он не воспринимал панораму за окнами.
Да, все уехали скорым...
* * *Совсем близко от Игоря прошел Безари. Шаг быстрый, уверенный, деловой. На пленника даже не взглянул. А еще вчера не преминул бы присесть и с издевкой продолжить нескончаемый разговор:
– Ведь ты не забываешь ее ни на минуту, да? Помни ее, она постоянно повторяла твое имя.
Эти слова в последний раз прозвучали вчера утром. В полдень пришел дряхлый старик, шамкая беззубым ртом, произнес:
– Уже бесноватый. Через три дня сойдет с ума... Загоняй обратно.
Загоняй. По-русски. Чтобы понял. Ах ты, мать твою в душу!
И подхлестнула несдержанность Безари: он все-таки ударил пленника. Злость, которую, как ни странно, Игорь ни разу не видел на лице полевого командира, исказила лицо таджика. Именно злость, острая неудовлетворенность. Собственная кровь смыла сомнения Орешина, внушение вмиг переросло в уверенность. Короткий разговор, который дался ему с кровью в горле, показал Безари, кто сильнее. Игорь постарался забыть, что несколько минут назад находился на грани безумия, что старик был далек от истины: до потери рассудка оставались не дни, а часы. Ошиблись оба: и немощный старик, и Безари. Глубоко ошиблись. Пленник встретит свою смерть в полном сознании.
Перелом наступил вчера, ровно в полдень. Миновали сутки. Мимо нарочито деловой, уверенной походкой прошел Безари. Орешин, повернув голову, видел, как бандит, дойдя до полуразрушенного глиняного сарая, повернул, исчезая из поля зрения. Но через полминуты показался у порога своего дома.
И солнце показалось пленнику не таким жарким, однообразный, унылый пейзаж стал приобретать цвета. Угасшие было глаза жадно выхватывали тона коричневато-желтых гор, ухо уловило далекое пение птицы. Вмиг подступила жажда, к которой невозможно было привыкнуть, но он тем не менее стал привыкать. Огнем опалило желудок; если бы Игорь сейчас стоял, он бы согнулся, упал на колени от нестерпимых болей в желудке.
Голова закружилась, рот непроизвольно открылся, готовый выкрикнуть: «Пить!!» Солнце вновь стало огненным, горы однотонными, мутными; еле слышный, неприятный свист птицы эхом отдался в ушах. Отчего-то именно он заставлял тускнеть сознание, выколачивал из глаз слезу, напоминая заунывное, погребальное звучание тамбура.
Неужели снова?
Нет! Нет...
Пить...
– Юуау-вьююуух, – слышится где-то в горах птичий крик. Он больно отдается в голове, кромсает душу, причиняет невероятные мучения. Но почему? Почему?.. Почему его, пленника, так донимает птичье пение? Наверное, потому, что он сам похож на птицу в клетке. Орленок... Нет, не орленок, какая-то другая...
