Высокие устремления - Михаил Рагимов
Ворон к горбуше подобрался, только прицелился клювом ухватить, его сивуч ластом как треснул по затылку! У Ворона глаза чуть не вылетели! Испугался, в небо взлетел. Летает над сивучами, ругается нехорошими словами, которые у темер-нюча подслушал, из-под хвоста сыпет.
Сивучи на Ворона обиделись — очень уж вонюче из-под хвоста падает. Решили мстить. А как? Ворон высоко летает, а у сивучей крыльев нет.
Долго думали — Ворон даже устал, улетел от них. И придумали!
Ворон-то, острова создал, человеки там живут, и вообще зверей много всяких… Решили сивучи большую волну поднять, чтобы смыло все!
Пошли к Кеглючину. Говорят, Ворон-то, совсем берега потерял! Из-под хвоста на твоих племянников сыпет! Надо ему отомстить!
Хорошо, отвечает Кеглючин, за племянников мстить надо. Особенно этому, с клювом. Я на мыс залезу, с него спрыгну — волна до небес поднимется! Смоет всю Ворона работу!
А рядом калан плыл. Не тот, что на бырбаанай много глины перевел, другой. Поумнее. Услышал. И к Ворону поплыл. Обидно же будет, если сивучи испортят то, что другой калан делал! Каланы, они дружно живут. Те, кто поумнее.
Еле успел умный калан! Волна уже к небу подниматься стала. Упадет — все смоет!
Ворон испугался! Всех, кто поместился, на спину посадил. И унаков, и лисиц, и росомах с медведями и оленями — даже кротов с полевками, и тех взял — они маленькие, легкие!
Тут видит, ма-хар земляная мышь бежит, бивнями дорогу расчищает, а под ним земля стонет. Посмотрел Ворон на нее — большая ма-хар! Тяжелее шести оленей! Понял, что если на спину залезет, волна всех смоет. И Ворона тоже. Жалко, а что сделаешь?
Глаза закрыл, чтобы ма-хар не видеть, от земли оттолкнулся, взлетел кое-как. Ма-хар внизу осталась. Хобот задрала, про Ворона нехорошее говорит. А что сделаешь? И ее не спасешь, и других погубишь! И уши-то не закроешь!
Тут волна на острова пришла, залила все!
Кто к Ворону на спину не успел — все потонули.
И земляная мышь в воде плавает, ногами гребет, хоботом про Ворона всякое нехорошее продолжает говорить… Вода стоит, уходить не хочет. Птицы устали, начали земляной мыши на бивни садиться, да на спину. Большая спина, мохнатая! Одна птица села, мышь ее и не заметила. Вторая села, третья… Много птиц село, тяжелые! Начали ко дну тащить.
Ма-хар трубит, просит птиц в небо взлететь. А птицы на нее злые — много гнезд потоптала, много яиц раздавила! Не взлетели.
Смотрит Ворон, даже кругов на волнах нет. Не выплыла ма-хар. Стала мышь земляная мышью водяной.
Глава 28
Нугра рядом…
Охотники спали, спрятавшись от ветра за невысоким валом из снега, укрывшись тонкой покрышкой из парусины. Ее выменяли у темер-нюча из Нугры прошлым летом. Три дюжины гусей отдали! Хорошая, легкая!
Дозорных не ставили — ни с кем войны нет, со всеми дружба, к чему зря в темноту таращиться? Любой зверь, пусть даже и учуявший кровь — три оленя мертвыми лежат, мимо пройдет! Ведь к запаху крови мешается запах унаков, возвращающихся с охоты. Любой зверь знает, что для унака лишней добычи не бывает! Потому и мимо пройдет, хвост поджав. А что зубами от ненависти к везучим клацнет, так то его дело! Сам дурак! Мог унаком родиться!
Вот и спали все четверо. Хорошо спали! Во снах жен видели. Кто свою, кто чужую, а кто и обеих сразу. Во сне все можно, хоть морскую корову видеть, никто нож в печенку не сунет, никто смеяться не будет!
Палонгу пришли под утро. В те часы, когда на земле темнота, словно ночь никогда не кончится. И спать хочется так, что и глаза не раскрыть… И сны самые сладкие, самые крепкие!
Неслышно ступая, окружили место ночевки, где унаки спали безмятежно, словно моржи в жаркий летний день, когда ветерок легкий-легкий, только комарей сдувать… Окружив, переглянулись, подняли копья, нацелив туда, где под вытертым парусом, припорошенным снегом угадывались тела. Кивнули. Ударили одновременно. Еще раз ударили, еще, руки снова пошли в замах… Разогнались бить до тех пор, пока последняя капля жизни не покинет изуродованные тела, запятнав утоптанный снег.
— Хватит! — приказал вожак, который все это время стоял чуть поодаль. Скосил взгляд на шамана. Тот приплясывал от нетерпения. — Хватит!
Палонгу остановили удар. Все, кроме одного. Тот не удержался, ткнул напоследок.
— Идите! — шаман заверещал, будто крыса, которой зажали хвост и подпалили шерсть. — Быстрее!
Воины заворчали, но отошли от охотничьей лежки. Из-под парусины текли тонкие струйки, тут же замерзая. Окружающая темнота делала красное черным.
— Идите, — повторил вожак, махнув ладонью в вытертой оленьей рукавице.
— И ты иди. Далеко иди! — не оборачиваясь, произнес шаман, застывший над трупами. Только ладони жили своей жизнью. На миг вождю показалось, что не пальцы — змеи! Он с трудом подавил желание схватится за топор и проломить череп под трехрогой короной. Судорога мучительно свела правое плечо. Вождь молча развернулся и пошел, догоняя воинов. Те же, почти бежали — никому не хотелось находиться рядом с местом, где шаман будет творить страшное…
Среди палонгу не было никого, кто мог бы назваться хорошим человеком. Только плохие! У каждого за спиной было то, что толкнуло на кривую тропу. Кто убил, кто украл, кто взял силой. Кто-то родился на Круглом, кто-то на Гусином, кто-то на других островах. Про то, кем и где раньше были, не вспоминали. Объединившая их грязь замазала все различия, сделав «палонгу».
Кто первым предложил назваться так уже и не вспомнить. Давно было! Многие умерли. Кто в драке, кто на охоте, а кто и сам себе горло перерезав, не выдержав тяжести позора. И жизни, когда ты — сам по себе. За тобой нет рода, нет деревни, а только пара дюжин таких же изгнанников, как ты…
Конечно, никто из тех, кто когда-то был унаком, не имел вытянутой, словно падающая капля, головы. И руки у всех были с пятью пальцами, а не с двумя. И детей не воровали — почти, разумеется, потому что всякое случалось. А вот прилипло и все.
Вожак, от звуков, что прилетели со спины, споткнулся — ноги сами подкосились, чуть не упал. С трудом удержался, чтобы не посмотреть, что же там происходит. Но лучше не знать, что делает с трупами остроглазый сухой старик. Лучше не знать!
* * *
Ветер, идущий с побережья принес запах дыма, еды и тепла. Близко деревня, близко! Шагавшие всю ночь и еще немного, палонгу, прибавили шаг. Впереди их ждал бой, который обещал смерть многим. А от страха не надо бежать, надо подходить к страху вплотную. И бить топором по лбу. Палонгу, хоть и опустились к трупным червями, оставались унаками по рождению.
Идущий впереди Паканин поднял руку, остановился, прислушался.
Остальные тоже замерли.
— Идет кто-то, за сопкой. Двое-трое, шаги легкие. Парни. Или девки?
— Девки лучше, — облизал губы, будто змея жало высунула, Койвун, — девки слаще. И шире.
— Тихо! — оборвал мечты вожак. — Поймать надо, раз идут. А там и проверим, кто шире, где уже.
— Мысль есть! Хорошая! — потер ладони шаман — и откуда только взялся, вроде бы плелся где-то позади. — Ловите их! Чтоб одна живая была!
— А если парни? — переспросил Койвун, снова облизнувшись.
— Тоже один нужен, а второго себе заберешь! Только не всего.
Койвун позеленел, отвернулся. Очень уж мерзко скалился беззубым ртом шаман — будто опарыши в дохлятине ползают. Плюнул, на унты попав, и побежал за Пакатином, который уже был у самого гребня.
Вожак за разведчикам не пошел — сами справятся. Стоял на месте, смотрел на воинов, уводил взгляд от хихикающего шамана.
И не сказать же, что с ним хуже стало. Нет! И добыча сама в руки идет, и непогода обходит, и болезней не было. Но вот глянешь, и словно тухлятины объелся, а выблевать не можешь… Надо было отказать посланцам с южных островов. Но поздно! Терпи. Сам виноват.
Пока думал, пока себя ругал и грыз, Койвун с Паканином вернулись. С добычей. С двумя девками.
— Кто такие, куда шли? —
