Дерзкое ограбление - Йонас Бонниер
– Иди переоденься! Я взял еще одни плавки, они висят в раздевалке, – сказал Петрович по-английски.
– Ты шутишь? – Американец был в искреннем недоумении.
– Ты не знаешь меня, я не знаю тебя. Ничто так не способствует дружбе, как общая нагота, – улыбнулся Петрович.
Клюгер покраснел. Кроме них здесь никого не было, да и день явно не располагал к купанию.
– Ты что думаешь, я гей?
– Ничего не думаю. Просто пойди и переоденься.
Клюгер раздраженно пожал плечами, но все же спустился по той же лестнице в раздевалку, где действительно оказался белый халат. Он разделся до трусов, затянул халат и вернулся к Петровичу. Американец демонстративно раскрыл свое новое одеяние, показывая югославу, что не прячет оружие или подслушивающие устройства.
– Садись, садись, – быстро сказал Петрович, и Клюгер уселся на скамейку уровнем ниже. – Ты уверен, что был один?
– Думаешь, я чертов любитель? – спросил американец.
Петрович не ответил. Позавчера Ясон, который пару часов назад помог ему с мотоциклом, нашел в его квартире на Уппландсгатан пять микрофонов. Еже два обнаружились в тот же день под столом на обычной базе Петровича в кафе «Стул». По непонятной причине полицейские вдруг решили подслушивать каждое его слово и следовать за ним по пятам. Лишняя осторожность не помешает.
Петрович оставил все жучки на своих местах: пусть лучше полиция думает, что он их не видел. Как можно отказать себе в удовольствии поиграть с ментами?
– Хорошо. Я – Зоран Петрович, приятно познакомиться.
* * *
Клюгеру Зоран Петрович казался типичным европейцем. Клюгер считал, что есть такой тип внешности – не скандинавский и не французский, не британский и не итальянский – просто европейский. Он связывал это с тем, что у всех европейцев очень маленькая голова.
– Я должен передать привет от Базира Балика, – сказал Петрович. – Я так понимаю, вы много работали вместе?
Тот факт, что Джек Клюгер работал на Балика, оказался для Петровича решающим: на этого человека можно положиться.
– Речь идет о ночном полете на малой высоте.
– Это я понял. У меня есть такой опыт, – кивнул Клюгер, обнажая белоснежные зубы. – Тысячи часов в афганских горах и ущельях. Это я умею.
– Черт, в этом ведь и есть смысл жизни – летать низко и приземляться мягко? – проговорил Петрович, глядя на залив.
Пенистые гребни волн накатывали на купальню, разбиваясь о пирсы.
– Может быть, – согласился Клюгер, – вполне может быть и так.
Вот почему он остался в Швеции: работа была всегда – пусть ничего масштабного и высокооплачиваемого, но на жизнь хватало.
С тех пор, как он сидел за приборной панелью вертолета в последний раз, прошло много времени. Он очень соскучился по полетам.
– А еще нужно держать слово и быть верным, – добавил Петрович.
Клюгер снова покраснел, на этот раз от злости:
– С кем, ты думаешь, ты разговариваешь, черт возьми?
Широкоплечий мужчина подался вперед, одним медленным вдохом дав Петровичу понять, что он за человек, лучше, чем рассказы Басира Балика. К тому же многое из того, что Клюгер делал для Басира, можно легко проверить, и, если это окажется правдой, можно не сомневаться в опыте американца.
Они договорились об оплате, и, поскольку времени оставалось совсем немного и резона что-то скрывать не было, Петрович рассказал все как есть, и Клюгер заверил его, что будет готов.
Правда, пилот умолчал о моментах смятения, которые наступали пару раз в неделю и из-за которых он с тех пор, как покинул Афганистан, не решался сесть в вертолет: он не мог ни предупредить эти приступы, ни совладать с ними. В такие моменты он не доверял самому себе. Хотя с тех пор прошло уже много времени, и чисто технически задача была легкой.
– Я хочу половину суммы авансом.
– Без проблем, – кивнул Петрович.
Они пожали друг другу руки, и Петрович поднялся. Чуть не потеряв равновесие, он отвернулся от залива:
– Черт, а тут высоко.
– Мне же не придется лететь с тобой? – спросил Клюгер.
Петрович рассмеялся:
– Иди переодеваться, ты первый. Я подожду, когда ты уйдешь.
Кивнув, Клюгер исчез на лестнице. Петрович подождал четверть часа, перед тем как тоже пойти переодеваться.
По дороге домой, к дожидающимся его полицейским и жучкам, он все же испытывал уже почти забытое чувство облегчения.
У Мишеля Малуфа снова есть пилот.
39
Начальник Государственной уголовной полиции Тереза Ульссон занимала просторный и красиво обставленный кабинет с видом на парк. В густых кронах деревьев за окном еще не было ни намека на красные или желтые оттенки. Ульссон подняла взгляд на вошедших в кабинет Турн и Берггрена:
– Каролин, Матс, проходите, садитесь. Ларс уже едет.
Одним из многих достоинств Турн – политика и карьеристки – была удивительная способность запоминать имена. «Когда-то она была прекрасным полицейским», – часто думала Турн. Впрочем, это уже давно в прошлом, сейчас же достаточно того, что она хороший начальник.
На том, чтобы на встрече присутствовал Херц, настояла Турн. Неопытный прокурор проявил некоторую покладистость, и Турн, поняв, что он не будет проявлять собственную инициативу, больше не опасалась, что он помешает их работе.
В ожидании прокурора они говорили о послах, борделе на Карлавеген и о том, какова будет реакция министра иностранных дел, когда придет время привлечь их всех к ответственности. Спустя десять минут в кабинете возник запыхавшийся Херц.
– Итак, – сказала Ольссон, – теперь я хочу услышать, что любопытного вы выяснили?
Турн коротко и четко рассказала о «Панаксии» в Бромме. Когда она закончила, прокурор выступил со своей первой просьбой, следуя наставлениям Каролин.
– Мы бы хотели забрать полицейский вертолет с базы в Мюттинге, – сказал Херц.
– Забрать?
– Дешевле будет переместить его на другое место, чем усиливать охрану, – объяснил Матс Берггрен.
Он знал, какой аргумент точно сработает.
– Но неужели вы правда думаете… – начала Ульссон.
– Ограбление произойдет пятнадцатого, – вставила Турн, – и у нас есть сведения, что грабители собираются вывести из строя единственный рабочий вертолет в Стокгольме. Почему же мы не должны его трогать?
– И куда его девать?
– Мы предлагаем на время поставить его на базе спецназа в Сёренторпе, – снова взял слово Херц.
Хотя этот вопрос был настолько очевиден, что даже не требовал обсуждения, Тереза Ульссон взяла небольшую паузу. Она привыкла основательно обдумывать каждое решение. Она сделала пометки в своем блокноте и только потом согласно кивнула.
– Мы одинаково думаем, – протянула она задумчиво, изучая Турн. – Я тоже собиралась поговорить с вами о спецназе.
Она намеренно сделала еще маленькую паузу, предлагая им вставить что-то, но все молчали.
– Как вы знаете, сегодня это расследование получило статус дела особой
