Леонид Влодавец - Шестерки Сатаны
— Дальше — самое существенное! — объявила Элен. — Все остальное только приложение к этому чертову сталагмиту. Закон подлости: ушей — два, глаз — тоже, ноздрей пара, бровей пара, ноги-руки — по две штуки, а эта штуковина — одна.
— К ней, правда, еще кое-что приложено, — заметила Люба, — тоже в двойном размере.
— Тем сыт не будешь, — проворчала Элен. — Дурацкая вещь — природа. Неужели трудно было еще один прицепить?
— Он бы только мешался, — захихикал я.
— Резонно, — сказала Люба, — а можно это лизнуть?
— Вот здесь, — объявила неугомонная Элен, — проходит естественная граница, ложбинка, как на сливе. Справа — мое! А слева — лижи, не протестую.
— Бардак! — восхищенно взвыл я безо всякой дипломатии, ощутив некое бессовестно-хулиганское поведение двух проворных язычков. Как будто специально тренировались!
— Не бардак, а бордель, месье Димуля, — наставительным тоном произнесла Элен, просовывая колено под ляжку г-на Баринова и обхватывая другой ногой сверху. Люба тут же продублировала ее действия. Шумно дыша и хихикая, они потянули каждая в свою сторону, немного поелозили животиками по крепким бедренным мышцам и, сталкиваясь лбами, еще раз набросились ртами на сталагмит.
— Бандитки… — пробормотал я. — Какая была когда-то тихая, добрая, милая Танечка, сама невинность, сущий цветочек…
— Ты бы еще сказал: «божий одуванчик», — проворчала Элен, — и вообще, мистер Баринов, делаю вам две тыщи второе серьезное предупреждение. Если вы не прекратите делать дамам похабные комплименты, то будете жестоко наказаны.
— Давай, и правда, его выпорем? — Алчно блеснули глазки Любы. — А то задается очень!
— Ну нет! — взревел я. — Мужское достоинство забижать?! Да я вас сам выдеру! Точнее, отдеру!
— Ой! — с жутким испугом пискнула Люба. — Нас будут пороть! Или даже трахать…
— Это прекрасно, дочь моя, — тоном старой аббатисы произнесла Элен. — Нет ничего великолепнее в этом мире…
— Но ведь эта штука всего одна, — посетовала Люба.
— Умелый человек решит все проблемы! — продекларировал я. — Гомо эдукатус! (Откуда вспомнил — сам не пойму!)
— Хорошо, что не гомосексуалист, — заметила Элен.
— Не надо путать латынь и греческий, — сказал я, обращаясь к ней, но при этом подхватывая Любу под ягодицы и притягивая к себе. — Говорят, что сталагмиты растут в пещерах?
— Ну почему именно я? — поскромничала Люба. — Может быть, разыграем на спичках?
— Потому что перед этим Элен была первой, — доверительно сообщил я, — поздно, милая!
— Да, действительно, — как ни в чем не бывало произнесла Люба, — не вытаскивать же… Но чем будет занята вторая?
— Я могу подождать, — великодушно сообщила Элен.
— Как раз совсем необязательно, — укладываясь вместе с Любой набок, заметил я и, дотянувшись до Элен, поволок ее ноги к себе.
— О, какие ненасытные эти мужчины! — со сладким вздохом пробормотала та, должно быть, ощущая, как мои не слишком бритые щеки покалывают внутреннюю поверхность ее ляжек. Г-н Баринов жадно уткнул лицо в нечто мокрое и мохнатое, словно голодный кот в свежего пескарика.
Нижняя половина моего тела занималась более традиционной работой, под сладкие вздохи Любаши.
— Остается только замкнуть наш любовный треугольник, — жмурясь и корчась от удовольствия, прошептала Элен. Она обнялась с Любой, нежно поцеловалась с ней взасос, а потом они стали тереться грудками, но и обо мне изредка вспоминали.
— Мистер Барин… — проворковал хмельной голос Элен. — Ты красивая, злая и неистощимая горилла!
— Нет, он — шимпанзе! — возразил точно такой же, только еще больше опьяневший от собственного бесстыдства голос Любы.
Мы, все жарче распаляясь, увлеклись игрой…
…К концу мероприятия стало жарко и влажно, даже душно, как будто кондиционер отключился. Отдуваясь, я распростерся на кровати, а растрепанные бабы прикорнули с двух сторон к моим плечам. Они лениво поглаживали меня с боков, пошлепывали и пощипывали.
— Теперь вы не будете выяснять, где чья территория? — не открывая глаз, спросил я.
— Нет, — мурлыкнула Элен, — это уже несущественно. Важно, что теперь мы точно знаем: были с тобой обе, и каждая по два раза кончила.
— Это я не считал, может, и больше.
— Скажи, а я похожа на твою Ленку? В постельном смысле?
— Похожа, конечно. И все-таки, — посерьезнел я, — какая-то разница между вами есть. Внутренняя, где-то в душе. Очень хочу понять, какая, но пока не могу сказать точно.
— Интересно, — нахмурилась Элен, — значит, ты все-таки чувствуешь разницу?
— Само собой. Ведь Чудо-юдо вас не дублировал. Он, по идее, хотел, чтоб получилась Таня с душой Ленки, и наоборот. А вышло совсем не так. Вы получились какие-то другие… Но очень похожие внутренне.
— То есть вышло, будто он продублировал наши души, но дал нам разные тела? — заинтересовалась Элен.
— Именно это и непонятно, — кивнул я, — если все, как говорится, по Марксу, и материя первична, а дух вторичен, то у вас не должно быть похожего сознания. Абсолютно. А у вас оно почти идентичное, как это ни смешно. Вы, понимаешь ли, смахиваете на две разные оболочки, начиненные одинаковым содержанием. И я, хотя вы очень не похожи внешне, только постепенно начинаю вас различать по словам и по манере говорить. И в памяти вашей, по сути дела, одно и то же, вот какой фокус получается! Вот ты, например, иногда кажешься несколько вульгарней и грубее, но зато намного сексуальнее и пикантнее. А она — чуточку скромнее и застенчивее, но заметно интеллигентнее, хотя ты явно в чем-то подражаешь ей. Но это, повторю, все очень слабо заметно, как говорят инженеры, микронные зазоры.
— У тебя глаз-алмаз, конечно, — согласилась Элен, — ты помнишь нашу первую встречу, когда ты подвозил меня до дому?
— Да, — подтвердил г-н Баринов, — помню. А ты что имеешь в виду?
— Я бы хотела знать, на кого по манерам походила та девушка, на меня или на нее?
— Сказать по правде, ни на кого. Там была совсем другая девушка. Со скрипкой, с поэтическим беспорядком в душе. Отрешенная от жуткого, грязного и кровавого мира. Вот такое было у меня впечатление. Просто я еще не знал, что у этой девушки в футляре «винторез», что за несколько дней до этого она достала с пятисот метров Костю Разводного, а еще через несколько дней вышибет мозги из герра Адлерберга…
— Но там ты видел ту внешность, которую теперь имеет Вика. Значит, она тебе тогда понравилась?
— Понравилась. Только не внешность, а душа. По крайней мере, та душа, которую я себе вообразил. А тело — это вовсе не дежурный комплимент! — мне всегда нравилось только это, — я погладил Элен по плечику.
— А Зинуля? — Вопрос воспринимался как провокационный.
— Что Зинуля?
— Ну, она ведь то же, что и я, в смысле телесном. Полная, почти стопроцентная копия. Я знаю, что ты с ней тоже спал. Раньше они были вдвоем и утешали себя тем, что ты любишь одно и то же. Теперь Зинуля там одна, а ты спал весь этот год с Викой, которая совсем другая… Как она это терпит?
— Это не ко мне вопрос. У нее надо справляться. Чужая душа — потемки.
— Даже своя — потемки. Моя, во всяком случае. Понимаешь, я перестала понимать, откуда что взялось. Например, мне кажется, что я любила тебя еще задолго до того, как кто-то из нас попал на остров Хайди. Я имею в виду 1994 год. Ведь там были и Ленка, и Таня.
— С Таней у меня там ничего не было, кроме пробежек со стрельбой и какой-то чертовщины в «Бронированном трупе». А до этого была только легкая групповушка на солнечной поляночке.
— А на кого походила та?
— На кого походила та… Пожалуй, больше на тебя, — я постарался произнести это поироничнее и даже игриво ущипнул Элен, — немного вызывающая нудистка или эксгибиционистка (я едва выговорил последнее слово). Такой концерт показала, что Джековым путанкам стыдно стало. Впрочем… Может, я и не прав. Ты тогда притворялась, какие-то цели перед собой ставила
— Там была та, — нахмурилась Элен, — которая сейчас Вика.
— Правильно. Но то, что мы сегодня чудим, — очень на то похоже.
— Но ведь тебе не это нравилось? Правда?
— Нет. Мне нравилась та, что читала Тютчева, сидя в скверике проходного двора. Я тогда даже представить себе не мог, что ты только что Адлерберга грохнула.
— Что делать? Я тогда просчитала, что вы можете меня достать на отходе, и решила повести себя интеллигентно. Побрызгалась дезодорантом, чтоб пороховой душок не унюхали, и уселась на лавочку. Правда, «дрель» была наготове. Тебе очень повезло, что ты не догадался.
— Здорово получилось, куда там! Особенно со стихами и с легким смущением. Ты всем видом показывала мне, что тут нечего ловить…
— Вот видишь, — Элен приподнялась на локте, — я как-то странно себя чувствую. Мне иногда даже неприятно то, что я говорю, но почему-то хочется сказать. Как будто кто-то за язык тянет. Полное ощущение двойственности… Вот видишь, у меня сейчас и язык иной, и, пожалуй, не хуже, чем у нее. Но мне не хочется быть проще!
