Прогулка среди могил - Блок Лоуренс

— Меньше. Я говорил с ним в субботу днем, это было до того, как мне понадобилась тысяча для Кассиди. Не помню, какую цифру я назвал. Скорее всего, тысячи полторы или две.

Он покачал головой.

— Вы можете тут что-нибудь понять? Я не могу. Вы звоните ему в субботу, и он говорит, что я вернусь только в понедельник, но вы можете тратить деньги, я вам потом отдам. Так он сказал?

— Да.

— Но почему? Я еще мог бы понять, если бы он не хотел давать вам мои деньги — вдруг я буду против. И чтобы не отказывать вам и не выглядеть скупым, он говорит, что у него ничего нет. Но ведь он, по сути, одобрил эти расходы и в то же время придержал деньги. Правильно?

— Да.

— Вы не дали ему основания думать, что у вас деньги есть?

— Нет.

— Тогда бы он мог решить, что, раз у вас они есть, вы вполне можете их выложить сами. Но если нет... Мэтт, я не хотел бы этого говорить, но мне это не нравится.

— И мне тоже.

— По-моему, он сорвался.

— Похоже на то.

— Он не показывается, говорит, что придет, и не приходит, я звоню ему, и его нет дома. Что это может означать?

— Я не видел его на собраниях вот уже полторы недели. Правда, мы не всегда ходим на одни и те же собрания, но...

— Но время от времени должны с ним встречаться.

— Да.

— Я даю ему пять косых на всякий случай, а когда случай пришел, он отвечает, что у него их нет. На что он их потратил? Или, если он врет, на что он их придерживает? Два вопроса, и на них, по-моему, может быть только один ответ. Нар-ко-тик. Что еще?

— Возможно, есть какое-то другое объяснение.

— Готов его выслушать. — Он взял трубку, набрал номер и стоял, стараясь держаться спокойно. После десятка гудков он положил трубку. — Не отвечает, но это еще ничего не значит. Стоило ему засесть дома с бутылкой, и он мог целыми днями не подходить к телефону. Я как-то спросил его, почему он хотя бы не снимает трубку и не кладет ее рядом с аппаратом. «Тогда ты будешь знать, что я дома», — сказал он. Хитер, мерзавец.

— Это болезнь.

— Вы хотите сказать — привычка.

— Обычно мы называем это болезнью. Думаю, это одно и то же.

— Он завязал с зельем, вы знаете. Он успел далеко зайти. А потом завязал и стал пить.

— Он так и говорил.

— Сколько времени он не пьет? Больше года?

— Полтора.

— Я думал, если человек продержался столько времени, это уже навсегда.

— Самое большее, сколько человек может продержаться, — это один день.

— Ну да, — нетерпеливо сказал он. — День, потом еще день. Я все это знаю. Слышал все ваши лозунги. Когда Пит только бросил пить, он все время проводил здесь. Мы с Франси сидели с ним, и поили его кофе, и слушали его болтовню. Он пересказывал нам, когда приходил, все, что слышал на собраниях, просто уши нам прожужжал. Но мы ничего не имели против, ведь он собирался начать новую жизнь. Потом как-то он сказал мне, что не может больше столько времени проводить у нас, — боится, что это помешает ему держаться. А теперь сидит где-то с дозой зелья и бутылкой виски, и это называется держаться?

— Вы же не знаете этого наверняка, Кинен.

Он повернулся ко мне.

— А что еще. Господи? Что он сделал на эти пять косых — накупил лотерейных билетов? Нельзя было давать ему столько денег. Слишком большое искушение. Что бы с ним ни случилось, это моя вина.

— Нет, — сказал я. — Вот если бы вы дали ему коробку из-под сигар, полную героина, и сказали: «Присмотри за ней, пока я не вернусь», — тогда это была бы ваша вина. Это такое искушение, против которого никто не устоит. Но он держится уже полтора года и знает, как надо держаться. Если бы с такими деньгами он почувствовал, что ему не по себе, он мог отнести их в банк или дать на сохранение кому-нибудь из наших. Может, он и сорвался, а может, нет, этого мы еще не знаем, но что бы он ни сделал, это не ваша вина.

— Я предоставил ему такую возможность.

— А она всегда существует. Не знаю, сколько стоит сегодня доза зелья, но на пару долларов выпить всегда можно, а выпить достаточно всего один раз.

— Но одного раза надолго не хватит. А на пять тысяч долларов он может гулять черт знает как долго. Сколько можно потратить на выпивку? Ну, двадцать долларов в день, если пьешь дома. Вдвое, втрое больше, если пьешь в баре. Героин, конечно, стоит дороже, но и тут больше, чем на две сотни, за день не вколешь, а чтобы дойти до прежних доз, ему понадобится какое-то время. Даже если он будет торчать, как свинья, пяти косых хватит ему не меньше чем на месяц.

— Он не кололся.

— Это он вам так сказал, да?

— А это неправда?

Он отрицательно мотнул головой.

— Он всем так говорит, и было время, когда он только нюхал, но потом довольно долго сидел на игле. А врал, чтобы не думали, будто дела у него так плохи. И еще боялся: если женщины узнают, что он колется, то побоятся с ним спать. Не то чтобы в последнее время он валил их, как домино, но зачем осложнять себе жизнь? Он считал, что они могут подумать, будто он колется чужими иглами, и испугаются, нет ли у него СПИДа.

— Но он не кололся чужими иглами?

— Говорит, что нет. И анализ сдавал — вируса у него не нашли. Только...

— В чем дело?

— Нет, мне просто кое-что пришло в голову. Может, он и в самом деле кололся чужими иглами, а никаких анализов не сдавал. Он ведь и про это мог соврать.

— А как насчет вас?

— Что насчет меня?

— Вы колетесь? Или только нюхаете?

— Я не наркоман.

— Питер говорил мне, что вы нюхаете примерно раз в месяц.

— Когда это было? В субботу по телефону?

— За неделю до этого. Мы пошли на собрание, а потом пообедали и поболтали.

— И он вам так сказал, да?

— Он сказал, что был у вас несколькими днями раньше, и вы были под кайфом. Он сказал, что спросил вас напрямик, а вы стали отпираться.

Кинен на секунду опустил глаза и тихо произнес:

— Ну да, это правда. Он спросил меня напрямик, и я стал отпираться. Я думал, он поверил.

— Он не поверил.

— Да, наверное. Мне было неприятно из-за того, что я ему соврал. Не из-за того, что я принял дозу. Я не стал бы это делать при нем и не стал бы вообще это делать, если бы знал, что он придет, но, если я время от времени приму дозу, это никому не принесет вреда, и меньше всего мне.

— Возможно.

— Как он сказал — раз в месяц? По правде говоря, вряд ли. Пожалуй, раз семь, восемь, ну, десять в год. Чаще никогда не приходилось. Мне не следовало ему врать. Я должен был сказать: «Ну да, мне было очень скверно, я оттянулся, ну и что?» Потому что я делаю это всего несколько раз в год, не чаще, а ему стоит чуть попробовать, как он сразу сорвется и пойдет на полную катушку, и не успеешь оглянуться, как с него снимут туфли, пока он будет спать в метро. Такое с ним уже случалось — проснулся в поезде в одних носках.

— Такое со многими случалось.

— И с вами?

— Нет, но могло случиться.

— Вы алкоголик, да? Я немного выпил перед тем, как вы пришли. Если бы вы меня спросили, я бы честно сказал, не стал бы врать. И почему я соврал брату?

— Потому что он ваш брат.

— Да, отчасти поэтому. А, черт возьми! Я за него беспокоюсь.

— Сейчас вы все равно ничего не можете сделать.

— Нет, конечно. Ведь не мотаться же мне по улицам и искать его. А то давайте поедем вместе — вы будете смотреть в одно окошко и высматривать этих сволочей, которые убили мою жену, а я буду смотреть в другое и высматривать брата. Не хотите? — Он скривился. — А пока, что я вам должен? Сколько вы сказали — две семьсот?

В кармане у него лежала пачка сотенных. Он отсчитал двадцать семь штук — почти все, что там было, — и протянул мне. Я спрятал их в карман. Потом он сказал:

— И что теперь?

— Буду продолжать, — ответил я. — Кое-что зависит от того, куда приведет полицейское расследование, но...

— Нет, — перебил он, — я не о том. Что вы сейчас будете делать? Пригласили кого-нибудь на обед, а может, у вас есть дела в городе?