Слепой. Тропою белого дьявола - Андрей Воронин
– Оба-на! – обрадовался Витька. – Секи, Миха, чего я надыбал!
– Чего ты там надыбал? – не оборачиваясь, сердито спросил Мишка, все еще возившийся с заржавленным замком. – Дохлого окуня, что ли?
– Сам ты дохлый окунь, – презрительно ответил Страшила и, вооружившись веслом, подцепил мешок за лямку и подтянул к себе.
Во время этой процедуры воображение рисовало ему всякие заманчивые картинки. Откуда тут взялся этот мешок, гадать не приходилось – оттуда же, откуда и Колькин «душман», то есть из затонувшего вагона. Значит, мешок прибыл сюда, на бережок, из Афганистана или откуда они там еще были, эти нелегалы, – словом, из-за границы. Уже одно это делало находку заслуживающей самого пристального внимания. И потом, если верить тому же Кольке, душманы – все поголовно бандиты, разбойники. А какой бандит без оружия? Так, может, там, в мешке, кроме всякого тряпья, найдется и какой-никакой пистолет? Да что пистолет! Там даже автомат может оказаться, и очень даже запросто…
Тем временем к Витьке присоединился заинтересовавшийся находкой приятель, мысли которого, понятное дело, двигались в том же направлении. Вдвоем они выволокли небольшой, но увесистый тючок на берег. Веревка, стягивавшая горловину, намокла, и узел не поддавался. Тогда Мишка достал из кармана перочинный ножик и перепилил веревку. Сгорая от любопытства, мальчишки сунулись в мешок и разочарованно переглянулись: внутри не было ничего, кроме одинаковых, герметично запаянных полиэтиленовых пакетов с каким-то белым порошком. Было их там всего штук пять, и каждый с виду тянул где-то на килограмм.
– Мука, что ли? – скучающим голосом спросил Витька, подкидывая на ладони туго набитый, мокрый снаружи пакет.
– Или крахмал, – таким же скучным голосом предположил Мишка. – Вот так добыча!
– А чего? – немедленно занял оборонительную позицию Страшила. – Мука в дороге – хорошая вещь. Из нее лепешки можно печь, затирку делать…
– Лепе-е-ошки, – противным голосом передразнил Мишка. – А кто их будет печь, лепешки твои? Я, например, не умею.
– А я умею, – сказал Витька.
– Кулинар, – процедил Мишка с неимоверным презрением. – Вот приедем в Москву, бабок заработаем, я тебе передник куплю. А лучше уж сразу юбку, платок и эти… бигуди.
– А еще муку продать можно, – не сдавался Витька. – Бабусе какой-нибудь. В деревне, где магазина нету. Или на жратву поменяться – на хлеб там, картошку, молоко…
– Хм… А что, это мысль, – нехотя признал Мишка. – Поменяться – это можно. А то – лепешки…
– Какие такие лепешки? – послышался у них над головами знакомый голос. Друзья одновременно вздрогнули и одинаковым движением втянули головы в плечи.
Наверху затрещали кусты, посыпался потревоженный песок, несколько слипшихся комочков и пара мелких камешков упали в воду, взметнув небольшие фонтанчики, и на узкую подковообразную полоску береговой отмели спустился Мишкин брат, Николай Ежов, собственной персоной. Поверх камуфляжного костюма с неизменным треугольником тельняшки на нем была потертая кожаная куртка, купленная на рынке у вьетнамцев еще перед уходом в армию, а в уголке губастого рта дымилась сигарета без фильтра. Дым разъедал Николаю глаза, заставляя его щуриться, и от этого вид у него был совсем уже зловещий, прямо как у следователя, застукавшего парочку матерых рецидивистов на месте преступления. Хотя, с другой стороны, в некотором роде так оно и было, и все трое это отлично понимали.
– Та-а-ак, – отлепив от губы сигарету и длинно сплюнув в воду, многозначительно и зловеще протянул Николай, озирая представшую его взору картину. – Вот, значит, какие лепешки. Такие, значит, пироги… А я-то думаю, чего Иваныч мне про какой-то рубанок толкует? Ты, дескать, попользовался, а железку зачем не наточил? Когда это, говорю, я им пользовался? Да как же, говорит, вот только что, часу еще не прошло! Брательник твой, говорит, Мишаня, прибегал, в ноги кланялся…
Последние слова сопровождались затрещиной, от которой Мишка отлетел в сторону, запнулся о собственную ногу и с маху сел на песок у самого края воды. Витька попытался удрать, но не успел: стремительная и точная, как выпущенная снайпером пуля, оплеуха настигла его и бросила носом в перемешанный с сухими ракитовыми листьями, пахнущий речной тиной песок.
– Я-то сразу скумекал, откуда ветер дует, – прежним повествовательным, размеренным тоном продолжал Николай. – Иванычу, конечно, говорить не стал, а то этот старый хрен на весь поселок развоняется.
Он наклонился, взял брата за шиворот, рывком поставил на ноги и дал такого пинка в зад, что Мишка толком и не понял, как очутился на земле рядом с приятелем. Теперь оба лежали рядышком на животе, словно решили позагорать, не снимая одежды. Оказать Николаю хоть какое-то сопротивление им и в голову не приходило: Витька Страхов вообще был трусоват и не любил драться даже со сверстниками, не говоря уж о здоровом мужике, да к тому же бывшем десантнике, а Мишка слишком хорошо знал характер брата и понимал, что лучше не нарываться, чтобы не очутиться в больнице, а то и в морге. Колька-то – он ведь бешеный. Сперва прибьет, а потом опомнится, пожалеет, да поздно будет.
– Значит, в плаванье собрались, – констатировал Ежов-старший. – Умнее ничего не придумали, бараны. Да вас за это с дерьмом смешать мало! – Он быстро шагнул вперед, опять наклонился, ухватил приятелей за воротники и начал размеренно тыкать физиономиями в песок. – Ну, колитесь, сучата: поезд – ваша работа?!
Он приподнял Витьку, одновременно вдавив голову брата в землю так, словно хотел затолкать его туда целиком.
– Ну?!
– Мы нечаянно, – выплевывая набившийся в рот песок, проскулил Витька.
– Уроды, – сказал Николай и поменял приятелей местами, снова воткнув Страшилу разбитым носом в песок и предоставив слово брату: – А ты что скажешь, паскуда ржавая?
– Мы думали, ты сбрехал насчет костыля-то, – брякнул окончательно деморализованный Мишка.
– Вот уроды, – упавшим голосом повторил Николай и медленно выпрямился. – И как только таких уродов земля носит, а? Вы что, бараны, совсем ничего не соображаете? Куда вы собрались, валенки? Неужто не ясно: менты ваш костыль давно нашли, а теперь ищут того, кто его на рельсы подложил. Это кто угодно мог сделать, ясно? Кто расколется, тот и виноват. А вы – бежать… Раз побежали, значит, это ваша
