Андрей Воронин - Комбат в западне
«Наверное, бывший зек, — думал официант, — к чефиру привык, вот теперь и задумал тряхнуть стариной».
— Молодец! — Комбат хлопнул по плечу официанта, когда тот поставил на стол поднос — не раньше, иначе бы кипяток расплескался. — Андрюша, — обратился он к Подберезскому, — ты один, кто здесь толк в чае понимает, оценить меня сможешь, — и он быстро, взглядом, выбрал пачку цейлонского чая, подцепил картонную крышку ногтем и вбухал в кипяток граммов пятьдесят сухой заварки.
— Запах-то — приличный.
Один за другим побросал куски сахара и тут же вытащил из-под чашки блюдце, прикрыл сверху.
«Нет, не похож на зека, — подумал официант, — странный мужик».
— А теперь водку неси.
За соседними столиками разговоры смолкли. Обычно появление таких оригиналов отмечается в ресторанах тишиной.
— Чего смолкли? — громко сказал Комбат, оглядываясь по сторонам. — У меня свои дела, у вас свои.
Не хрен глаза таращить! — он приподнял блюдечко и вдохнул аромат свежезаверенного чая.
Уже все чаинки успели осесть на дно и кубики сахара развалились, исчезнув в темном напитке, но оставив по себе память на поверхности — в виде пенных прямоугольничков. Борис Иванович собственноручно разлил чай по стаканам и с достоинством, словно бы это был дорогой коньяк, угостил свою охрану. Альтов пил без особого удовольствия, а вот Андрюша Подберезский, приученный к зверской крепости заварки, которой пользовался Комбат, блаженно улыбался. Он понимал, Борис Иванович входит в роль и эта роль ему нравится.
— Послушай, Андрюша, — снова громко сказал Рублев, доставая из кармана портмоне, — ты у меня парень скромный, какого черта не напомнил, что я тебе обещал добавить жалованье?
При этих словах Рублев вынул все доллары, которые только имелись в бумажнике, и подышав на пальцы — чтобы стали влажными, отсчитал пять бумажек:
— На, держи.
— Что вы, Борис Иванович! Я думал, тот разговор ни к чему вас не обязывает…
— Держи, держи, Андрюша. Я если слово дал, всегда его исполняю, особенно, насчет денег. А этого дерьма, слава богу, пока хватает. Деть не знаю куда.
Андрей отпирался. А Рублев засунул бумажки в нагрудный карман его пиджака и покосился на бутылку водки, принесенную официантом.
— Холодная? — осведомился он, прикладывая к бутылке тыльную сторону ладони, поскольку кожа на его ладонях была такая грубая, что он не почувствовал бы разницы в температуре. При надобности мог держать в руках тлеющие уголья.
— Как положено, — отвечал официант, не отрываясь глядя на деньги, лежащие на столе.
Комбат засмеялся, сгреб их в ладонь и не глядя засунул в бумажник.
— Ас тобой рассчитываться еще время не пришло.
— Мы на службе, пить не будем, — запротестовал Подберезский, когда Комбат попытался налить в его рюмку.
— Да что я, алконавт какой-нибудь — пить в одиночестве? — возмутился Борис Иванович и тут же добавил. — Я вам деньги, сволочам, плачу, а вы…
— Ну, если это не в дружбу, а в службу — Ив дружбу и в службу.
И Подберезскому, и Альтову пришлось согласиться.
Рублев сидел перед тарелкой с салатом, положив на стол крепко сжатые кулаки со сверкающими перстнями так, чтобы все их видели и никому в голову не пришло усомниться, богат ли он.
— Да, кстати, — он за один мах подцепил вилкой половину содержимого небольшой вазочки и отправил в рот, — ты насчет икон договаривался?
— Дрянь там одна, дрова, — подыграл Подберезский, — ничего стоящего, Борис Иванович.
— А ты в этом понимаешь?
— Кое-что смыслю. Да и эксперта нанял.
— Еврея? — спросил Комбат.
— А как же. В русских иконах только евреи и разбираются по-настоящему. Я было договорился с экспертом из Патриархии, так он все о святости, о веках, о живописных школах. А как дело дойдет до оценки, ни черта сказать не может.
— Пару дюжин отбери, чтобы по одной не чикаться.
Иконостас в доме устрою.
Комбат бросил в тарелку скомканную салфетку, выпил залпом полстакана водки и сказал на весь зал:
— Пойду отолью.
Подберезский хотел было двинуться вслед за Комбатом, но тот остановил его:
— Хватит дурить, Андрюша! Что я в туалет сам не дойду? — и с гордо поднятой головой, видный в своем малиновом пиджаке за добрый километр, Борис Иванович двинулся к выходу.
Туалет располагался на некотором удалении от входа в зал. Архитектор, возводивший здание, наверное, был стыдливым человеком и спроектировал помещение так, что дверь с двумя нулями прикрывали облицованные мрамором колонны. Комбата смутило то, что на двери висело сразу две таблички: с изображением мужчины в цилиндре и фраке, и женщины в длинном вечернем платье. Раньше сталкиваться с таким ему не приходилось.
— Черт их тут разберет! — пробормотал он, толкая дверь ногой.
Но тут же выяснилась и причина такого странного соседства табличек. В просторной комнате стояли несколько диванов, никелированные блестящие пепельницы на высоких ножках. Здесь была курительная комната, а вот дальше налево и направо уходили коридорчики с нужными табличками над проходами; налево для мужчин, направо для женщин.
В туалете журчала вода, пахло дезодорантом и хлоркой. Целый ряд писсуаров — штук десять — растянулся вдоль стены. При желании сюда можно было запустить взвод солдат, но Комбат оказался здесь один. Уже стоя перед писсуаром, он услышал, как хлопнула входная дверь и послышались шаги. Входило человека три. Бориса Ивановича тут же насторожило, что все эти трое молчали. Обычно в таких ситуациях подвыпившие мужики «разговоры разговаривают».
Он покосился на окно, за которым просматривался вечерний город. При этом в стекле четко отражалась полупрозрачная входная дверь. Трое парней возникли на пороге. Двое из них подошли к Комбату и стали возле писсуаров, третий оказался за спиной у Бориса Ивановича.
«Рожи мерзкие», — подумал Комбат.
На запястье у одного из парней красовалась тюремная татуировка.
«Сработать-то сработало, — подумал Борис Иванович, застегивая штаны, — да только ребята, скорее всего, не имеют никакого отношения к делу, которым мы занимаемся».
— Стой смирно! — услышал он за спиной нервный возглас одного из парней.
С мерзкой улыбкой на лице тот, что стоял слева, протянул руку, чтобы залезть за отворот пиджака Комбату. Стоявший справа поигрывал ножичком. Ребята подобрались крепкого телосложения, к тому же у двоих из них в руках имелись ножи и они пребывали в уверенности, что провинциальный коммерсант дергаться не станет.
— Лапы убери! — прорычал Комбат.
И в этот момент острие ножа уперлось ему в спину.
— Дергаться станешь — пиджачок порежу. Лезь, Паша!
Комбат, скосив глаза, посмотрел на соседа справа.
— Козлы вы! — только и сказал Борис Иванович, делая резкий шаг вперед и пригибаясь.
Нож просвистел у него над головой. Комбат схватил того, который хотел залезть ему в карман, и бросил через себя. Послышался грохот. Борис Иванович развернулся к нападавшим лицом.
Паша лежал на кафельном полу, уткнувшись головой в батарею парового отопления — она-то и не дала полететь ему дальше.
— Что, денег захотелось? — недобро улыбнулся Комбат, переводя взгляд с одного грабителя на другого, как бы прикидывая, с кого бы ему начать.
— Режь! Режь его! — прошептал высокий, с узкой полосочкой усов под носом. У самого броситься первым не хватало смелости.
«А вот этот сможет, — отметил про себя Комбат, — отморозок!»
Лезвие ножа уже рассекало воздух, парень вертел перед собой холодным оружием так, как вертит фокусник стеком.
— Попишу!
— Себя не попиши!
Лежавший на полу начал уже подниматься. Он стоял на четвереньках и тупо глядел на капли крови, появляющиеся на белом кафеле, словно не веря, что это его кровь, словно бы не веря, что у него разбит нос.
— Крутые, да? — осклабился Комбат и бросился на чертившего ножом воздух.
Тот уже изготовился ударить лезвием, но в самый последний момент Комбат уклонился и ударил локтем того, который стоял неподвижно — высокого и более рассудительного. Но тот удержался на ногах и отскочив назад, принял оборонительную стойку.
— Сзади, Вася, сзади подходи!
Комбат решил не рисковать и абсолютно не скрывая намерений, нанес удар высокому в голову. Тот хоть и успел поставить по всем правилам блок, но вместе с этим блоком улетел к писсуарам. Борис Иванович, расправив плечи, двинулся на отморозка с ножом.
— Не подходи, попишу! — нервы у того уже сдавали и он принялся пятиться. — Не подходи! — он уперся спиной в стену и заелозил ногами по полу.
Комбат перехватил запястье, вывернул ему руку — нож зазвенел на кафельном полу. Не сильно, лишь для того, чтобы вывести противника минут на десять из строя, Борис Иванович ударил его в солнечное сплетение и чуть-чуть придержал, чтобы тот не разбил себе голову о край писсуара.
— Дерьмо вы, ребята, — сказал он, собирая ножи и документы.
