Сергей Донской - Жадный, плохой, злой

– Ага, достаточно, – подтвердил я, сплюнув под ноги тягучую слюну. Она была слегка розоватой.

– Может, отложишь прогулку на потом? – миролюбиво предложил Чен. – Тебе будет больно еще час, не меньше.

Сделав глубокий вдох, я сразу ему поверил, но притворился, что чувствую себя превосходно:

– Ты преувеличиваешь. Чтобы твои удары были ощутимыми, тебе надо пользоваться свинчаткой. Лучше двумя.

– Видишь, – Чен продемонстрировал мне растопыренную пятерню, – рука пустая. Хочешь, я ударю тебя раз, только раз, и ты очнешься у себя на кровати ближе к вечеру? Гулять приятнее при прохладе, не находишь?

Что я мог ответить? Принять предложение? С жаром отвергнуть его? И то и другое было глупо, поэтому я просто промолчал и двинулся дальше, увлекая Чена за собой.

– Где здесь корт? – спросил я, когда мы очутились снаружи и передо мной оказалось сразу несколько дорожек, убегающих в разных направлениях.

– Направо, – коротко сказал Чен.

Я послушно свернул направо и не спеша зашагал вперед, демонстрируя всем своим видом расслабленную задумчивость. Мой спутник следовал за мной, как на буксире. Его взгляд, устремленный мне в спину, был сродни прикосновению тесака, который болтался у него на поясе. При боевом мастерстве корейца эта деталь казалась совершенно излишней. Я понял, зачем он таскает с собой нож, лишь когда мы миновали аллею между стрижеными кустами и углубились в порядком запущенный парк, напоминающий лесную опушку.

Это произошло примерно на пятой минуте нашей экспедиции. Мои глаза успели уловить молниеносный проблеск, пронесшийся в знойном воздухе на фоне зелени, а потом впереди прозвучал пронзительный визг, начавшийся на невыносимо протяжной ноте и никак не желавший затихать.

Скулила обычная беспородная псина, перекатывавшаяся по траве и перебиравшая в воздухе лапами так отчаянно, словно все еще куда-то бежала. Только все для нее уже кончилось. Из ее левого бока торчала костяная рукоять того самого тесака, который таскал с собой Чен. Теперь он стоял рядом со мной и невозмутимо наблюдал за агонией дворняги.

– Чем она тебе помешала? – спросил я, скосив на спутника глаза.

– Ничем, – безмятежно ответил он. – Даже наоборот.

– Это как?

– Люблю собачатину. Тут полно бродячих дворняг, еще с прежних времен остались. Раньше их подкармливали, а теперь они меня. – Чен скупо улыбнулся и философски заключил: – Так устроен мир. Одни страдают, другие наслаждаются.

– Да уж, наслаждение! – хмыкнул я, стараясь не глядеть на несчастную псину, которая испускала дух на солнцепеке. Ее рыжий свалявшийся бок, обращенный вверх, часто вздымался, и торчащий в нем тесак двигался тоже.

– Ел когда-нибудь колбасу по-корейски? – спросил Чен, не отрывая взгляда от своей жертвы. Не дождавшись от меня ответа, он мечтательно заговорил: – Жирную, откормленную собаку садят на цепь. Три дня не дают ни есть, ни пить. Потом ставят перед ней ведро очень соленой воды…

– Почему соленой? – угрюмо поинтересовался я. – Пытка такая, что ли?

– Нет. – Чен тихонько засмеялся. – Это чтобы собака никак не могла утолить жажду. Она пьет, пьет, а напиться не может. Но зато вода полностью промывает ей кишки и желудок. Они становятся пустыми и чистыми.

– Вот как? – Я сделал заинтересованный вид, а сам внутренне подобрался, готовясь отключить корейского кулинара, как чрезмерно увлекшегося болтовней радиодиктора.

Полагаться можно было только на один удар, внезапный, точный и сильный. О второй попытке лучше было и не мечтать. Если мне не удастся вырубить Чена, то он проделает это со мной. Одни страдают, другие наслаждаются. Так он, кажется, выразился?

– После этой промывки желудка, – продолжал Чен, – собачку, наконец, кормят. И знаешь, чем?

– Солью? – предположил я, делая вид, что выковыриваю сигарету из пачки.

– Пловом! – торжествующе заявил Чен. – Искусно приготовленным пловом с мясом и специями. Изголодавшаяся собака набивает свое пустое брюхо до отказа. Она даже стоять потом не может, такой тяжелой становится. Ее кишки наполняются пловом сверху донизу. Это и есть корейская колбаса…

– А! – догадался я. – Плов служит начинкой?

– Да, – подтвердил Чен легким кивком головы. – Когда я был маленьким…

Он не успел рассказать, что делал с собачьими кишками, когда был маленьким, очень маленьким, еще меньше, чем теперь. Мой кулак стремительно ткнул его в шею, впечатав костяшку среднего пальца точнехонько под правую скулу.

Чен осел на колени, потом рухнул лицом вниз. Я попал в ту самую болевую точку, куда метил. Такой удар гарантировал пятнадцать минут полного беспамятства.

Отведя глаза от дохлого пса, я выдернул нож из его запавшего бока и несколько раз вонзил лезвие в землю, очищая его от крови. Склонился над тщедушным тельцем противника, похожего теперь на подростка, объевшегося несвежей корейской колбасы. Перевернул его на спину и пустил в ход широкий, острый клинок…

Очень скоро одежда Чена превратилась в тряпичные ленты, спеленавшие его по рукам и ногам. Из чувства милосердия я не стал затыкать ему рот заскорузлыми носками, а использовал для этой цели скомканный лоскут рубахи. Сверху наложил несколько завершающих витков упаковочного материала и отнес получившийся тюк подальше в кусты, где без лишних церемоний бросил его на землю.

Когда Чен открыл глаза, они были у него на удивление круглыми. Сородичи, пожалуй, и не признали бы его в таком обличье. Зашвырнув тесак как можно дальше в заросли, я тронул лежащего подошвой и сказал:

– Лежи и не рыпайся. Я скоро вернусь. О том, что произошло, никто не узнает, обещаю.

Мне показалось, что в глазах Чена блеснули слезы, но они меня совершенно не растрогали. Точно такие же стояли в мертвых глазах собаки, которой он не дал добежать по ее собачьим делам.

Приближаясь к корту, я не услышал ни перестука летающего из конца в конец мяча, ни азартных возгласов, ни шуршания торопливо перемещающихся по полю подошв. Уже не слишком надеясь обнаружить здесь Натали, я все же решил заглянуть на площадку для очистки совести.

Она была обнесена сетчатой оградой, доверху увитой виноградом, так что полюбоваться ею во всей красе я смог не раньше, чем протиснулся в узенькую калитку, поиски которой заняли довольно много времени.

Корт был пуст. Неизвестные садисты эпохи развитого социализма покрыли его шершавым асфальтом. Хотя в образовавшихся там и сям трещинах давно проросла трава, такое покрытие вряд ли можно было считать мягким. Неизвестно, как насчет спортивных результатов, достигнутых на этом корте, а сбитых локтей и коленок он наверняка повидал немало.

Дырявая сетка, протянутая через площадку, напоминала старенький невод, вывешенный на просушку. Рыбы в нем, разумеется, не обнаружилось. Зато на длинной скамейке, установленной вдоль корта, я увидел признаки человеческого присутствия и тут же заспешил к ним.

Пара дорогих ракеток с замшевыми рукоятями, упаковка новехоньких мячей, похожих на пушистых желтых цыплят, яркий пакет и пачка дамских сигарет – все это имущество явно принадлежало неизвестно куда подевавшейся Натали. В пакете, куда я сунулся чуть ли не с головой, никакой кассеты не оказалось. Всякая косметическая ерунда, зеленый баллончик дезодоранта «Фа», полотенце, ароматические салфетки. Больше всего меня озадачили предметы дамского туалета, небрежно запихнутые в пакет. Маечка-топик, которая запросто уместилась в моем кулаке, еще более миниатюрные трусики с кружевной оторочкой плюс белая юбчонка, надо полагать, та самая, о которой с вожделением упомянул паренек, которого я бегло опросил в доме.

С недоумением заглянув под лавку, я не обнаружил там ни кроссовок, ни даже носков. Выходило, что Натали отправилась куда-то голышом, но зато обутая, а значит, походка у нее при этом была по-спортивному пружинистой. Куда она могла исчезнуть в таком интригующем виде? И, главное, почему все-таки без ракетки?

Оставив вещи на местах, я завертел головой по сторонам и вскоре уперся взглядом в блекло-голубой дощатый щит, служащий новичкам полигоном для отработки подач. Он был высотой примерно в четыре человеческих роста, а между ним и оградой оставался узкий промежуток, в который при желании запросто смогла бы протиснуться целая вереница Натали. Переодевалась она там, что ли?

Заглянув за щит, я убедился, что отчасти угадал. Натали действительно находилась в этом укромном уголке. Правда, она была там не одна и одеваться явно не собиралась.

Затененная виноградными лозами компания состояла из трех человек, двое из которых носили приспущенные штаны и уже порядком примелькавшиеся оливковые рубахи с траурными повязками. Хотя третья фигура, принадлежавшая красотке Натали, не имела на себе ничего, кроме упомянутых выше кроссовок и белых носочков, именно она заправляла балом. Да как! Композитору, сочинившему оперетту «Веселая вдова», стоило бы полюбоваться ее стараниями, чтобы его мелодии получились по-настоящему бравурными и зажигательными. Рано старина Легар умер. Не дожил до эпохи полного раскрепощения женского пола.