Александр Бушков - Тайга и зона
Но какая бы романтика в народных кафтанах не лезла Алексею на ум, её сметала неумолимая проза: в нос шибал пот немытого старческого тела, чесались комариные укусы на шее и на руках, над людьми вились голодные рои гнуса, гудели ноги, покалывало в правом боку, да и примитивно хотелось жрать.
Они спустились в низину. Под ногами запружинил мох, идти стало труднее, запахло прелыми листьями и сырой мшиной. Пошёл чахлый березняк – верное свидетельство того, что болото близко. А вот и захлюпало под ногами, между кочками травы показались лужицы «ржавой» воды с торчащими пучками жёсткой, мерзко шуршащей осоки. Ничего удивительного, что за много лет никто не натолкнулся на раскольничью берлогу – поди тут натолкнись, когда на десятки километров протянулся однообразный, как рельсовый путь, болотный пейзаж, поди тут сообрази, где надо сворачивать к какой-то там заимке – про то ведь указатели не поставлены и путеводные маячки не мигают… А тем более без большой нужды люди сюда не ходят. Опытный таёжник в болото и не сунется, а неопытные в такую таёжную даль забредают раз в сто лет. К тому же таёжный люд вообще предпочитал избегать этих сомнительных мест, особенно в последние годы. Тайга большая, есть где погулять и без этих болотин…
Дошли.
Собственно по болотине пришлось топать совсем немного, только до первой гривы. Затем уже перебирались с гривы на гриву, следуя указаниям старика. Грива – одно из слов, которыми старший лейтенант Карташ обогатил свой лексикон за время пармской ссылки: так в Сибири называют лесистые островки твёрдой земли посреди трясин… Теперь остаётся лишь уповать на то, что все эти словечки вроде «шишковать», «ломать жадеит», «грива» в дальнейшем по жизни напрочь не пригодятся…
Острова – пардон, гривы – тут располагались близко одна от другой, видимо, раньше они составляли один большой остров, со временем погрузившийся в болотную воду. Пришлось одолеть шесть или семь грив, пока не достигли нужной.
Карташ сперва дёргался, вспоминая охотничьи истории про то, что, дескать, на гривах, если вокруг них болото не слишком топкое, любит сшиваться разный зверь, в том числе и медведь.
Опытный, опять же, таёжник на гриву не сунется, если нет в том большой надобности, потому как ни к чему ему нежданные встречи с туманным исходом.
Однако кроме разноголосой птичьей сволочи никто им на островах не попался.
Углядеть жилище или иные признаки человеческого присутствия можно было, только ступив на тот самый обитаемый остров, что стал для раскольничьей семьи прибежищем и домом на долгие годы.
Повесть о том, как советская семья очутилась в лесах, старик Силантий им уже рассказал. На это ему хватило одного короткого привала.
Ушли они с женой в леса «аккурат в тот год, когда деньги меняли» (из чего слушателям не составило труда догадаться, что в шестьдесят первом). До того оба, то есть сам Силантий и его жена, проживали в посёлке Вычуга, что на берегу Шантары, и оба происходили из староверовских семей. Их поженили самым домостроевским образом – родительским выбором и родительской волей. Вопреки расхожим представлениям о непрочности подобных семей, они с женой жили в любви и согласии, душа, что называется, в душу.
Может быть, благодаря общей вере. Вот только детей им бог не давал.
Обоим было уже за тридцать, когда жена Силантия уверовала в то, что причина их бездетности – совокупный людской грех, в окружении которого они вынуждены жить. Безбожие, пьянство, разврат и всё такое прочее. И жена заразила своей верой мужа. Она же настояла на необходимости укрыться от греховной суеты, остаться наедине друг с другом в тишине и чистоте нетронутого божьего мира – за что Господь несомненно одарит их ребёнком. А дитё, когда вырастет, само решит, где ему жить.
Однако детей бог им так и не дал.
Но они прижились в тайге и возвращаться не стали. Да и не тянуло их к людям, пусть это и покажется странным. Напрочь не тянуло. Им было хорошо вдвоём… Может быть, даже слишком хорошо им было без людей, за эту гордыню господь их и наказал, не дав ребёночка. И особо господь наказал Силантия, забрав жену на небеса, а его оставив в одиночестве дожидаться своего последнего земного часа.
Почему в тот далёкий год они направились сюда? В староверских преданиях часто упоминаются здешние края. Говорят, что в этих болотах, начиная с петровских времён, старообрядцы не раз находили укрытие в те годины, когда власть учиняла гонения на праведную веру.
А именно эту гриву, сказал Силантий, крестясь двумя перстами, им с женой указал господь.
Будто взял за руку и провёл через болота. А когда ступили они на эту твердь, словно кто-то сверху шепнул, мол, оставайтесь тут, стройтесь и живите в спокойствии. Ну, в общем грех жаловаться, прожили в спокойствии.
Сейчас Карташ с любопытством оглядывал места добровольного таёжного заточения. На поляне, находящейся точно по центру острова, стоят две избы. Одна поменьше (это чёрная баня, объяснил старик Силантий), вторая побольше. Других отличий между ними не заметно. Тёмные брёвна сруба, проложенные мхом, крыша сделана из плах, по одному узенькому оконцу. Между изб рос толстоствольный кедр.
Наверное, из его собратьев, росших на острове, и изготовили сорок лет назад эти срубы.
Старика внесли в избу, положили на полати под закопчёнными иконами.
Алексей огляделся. Было заметно, что сейчас здесь не живут, а доживают. Запах плесени. Кругом пыль и паутина. Какое-то тряпьё в углу. На столе две деревянные миски, одна алюминиевая. Последняя, думается, принесена из прежней жизни – вместе с немногим прочим скарбом, захваченными в дорогу.
– Пойду взгляну на баньку, – сказал Геннадий, – в ней же ночевать придётся.
Гриневский сел на пенёк, стоявший рядом с лежанкой и служивший здесь стулом. Карташ пристроился на таком же пеньке возле стола.
Маша заинтересованно рассматривала иконы, на которых мало что можно было разобрать, настолько они были закопчены.
– Я ведь ведал там в лесу, что бог пришлёт мне добрых людей, – прошамкал Силантий.
– То есть как? – удивился Гриневский.
– Я бога просьбами зря не тревожил. А попросил единый раз сего дни: «Дай в собственном доме помереть». И знал, что сполнит он ту мою просьбу, потому как жизнью своей я то заслужил. Оттого вы и не прошли мимо. А думали, что случай.
– Так получается, случайностей вообще нет в природе? – чтобы не молчать, поинтересовался Алексей, с любопытством разглядывая муравьёв, вольготно бегающих по столу.
– В божьем мире, сынок, налажен порядок и всему положен свой срок. Солнце всходит всегда там, где ему положено. Трава растёт весной, а осенью усыхает. Твари божьи, бессловесные, тоже тому порядку подчиняются… И коли ты порядок тот понимаешь и принимаешь, то живётся тебе легко и помирается легко. А коли ты пьёшь, сквернословишь или вот дым через рот пускаешь, то тем заслоняешь от себя божий мир и отдаляешь себя от Бога, приближая к Сатане.
И помирать тяжелее, оттого что на душе грехи висят, как кандалы на каторжанине. Так вот случай – это божий подсчёт твоих дел на сей час.
Поможет он тебе или отвернётся, и ты останешься один, а то и вовсе в дружбе с Сатаной.
– Вы хотите сказать, дедушка, что мы, допустим, согрешили, – Маша озорно стрельнула глазками на Карташа, – и теперь бог от нас отвернётся?
– Он совсем отвернётся, когда от грехов душа твоя черна станет. А так лишь не поможет тебе, когда другому бы помог.
– Дедушка, а нечистая сила здесь водится? – Маша отвела взгляд от толстой пыльной книги, которую держала в руках.
– Тьфу на тебя! Нашла о чём думать! Выкини из головы нечисть. И запомни. Нет ей хода туда, где крест, вера и праведная сила…
От долгого говорения дед заметно притомился. А его ещё было о чём порасспрошать. Карташ поднялся, жестом остановил Машу, которая готова была пристать к старичку с новыми вопросами, подошёл к лежанке и присел на край.
– Расскажи, отец, как через болото пройти? Как найти завтра поутру твои ветки? Какие там метки, кстати?
– Вешки, сынок. Найдёте. Чую, угодное дело делаете, вот Господь нас и свёл. Всё расскажу.
Найти просто. Вот послушай…
* * *…Опять не спалось – да что ты будешь делать! То ли это выброс адреналина такой мощный… то ли мерзавец от археологии подсыпал в жратву какую-то дрянь. Только-только начинало светать, и сквозь щели в ставнях сочился мутный серый свет. Оттого предметы обстановки в комнате казались зыбкими, нереальными: стол с остатками ужина, пни заместо табуретов.
Он опустил ноги на вязаный коврик, встал, зашлёпал босыми ступнями к выходу. В сенях снял с гвоздя бушлат, снял с входной двери тяжёлый брус засова, на крыльце вдохнул всей грудью сырой рассветный воздух. Заря ещё не успела хорошенько заняться над лесом, западный окоем мигал последними гаснущими звёздами. Карташ спустился с крыльца и как был босой, в исподнем и накинутой на плечи куртке, сел на ступеньку, закурил.
