Волевой порог - Александр Александрович Тамоников
В три часа ночи Коган вошел на территорию временного лагеря при комбинате. Одет он был в обычный поношенный костюм и выглядел как простой хозяйственник. Правда, что делать хозяйственнику в колонии посреди ночи? Оперативник колонии, немолодой, честный капитан, досье на которого Коган получил только вчера, встретил его возле курилки. Они отошли в сторону, подальше от фонаря, и остановились.
— Вы знаете, почему я именно к вам обратился, Арефьев?
— Ну потому, что я оперуполномоченный… — начал было объяснить капитан, но Коган его перебил:
— Нет, у вас есть еще один оперуполномоченный, у вас есть начальник оперчасти, есть вообще начальник колонии. Но я обратился именно к вам, потому что, выполняя мою просьбу, вы невольно будете в курсе моего дела, а мне нужно, чтобы эта информация не распространялась дальше. У меня есть сведения, что вы самый честный из всех сотрудников колонии человек, на которого можно положиться и к которому во время боя можно повернуться спиной и не опасаться удара заточкой в спину, или выстрела, или еще чего-то.
— Спасибо, конечно, за доверие, — нехотя улыбнулся полными губами капитан.
Коган еще раз посмотрел на оперативника, на его немного грузную фигуру. «Да, — подумал он, — такой мне в случае силовой операции не помощник. Но главное, чтобы у него голова варила и чтобы он дело свое знал хорошо».
— Мне нужна комната, но не ваш кабинет. Пусть это будет какая-нибудь кладовка, каптерка. И мне нужно, чтобы имелась стопроцентная гарантия, что никто не услышит моего разговора с заключенным и даже не узнает о том, с кем он встречался. Понятно?
— Понятно, товарищ майор. Есть такое помещение.
— Пошли! — кивнул Коган. — Вам я задачу поставлю после того, как кое с кем встречусь. Найдете способ поднять сейчас с постели того, кто мне нужен. Есть кого послать за ними из заключенных, а не служащих колонии?
— Конечно, — снисходительно ответил капитан.
…Окна были плотно зашторены. На них осталась даже светомаскировка. Коган сидел, развалившись, в старом кресле и курил, стряхивая пепел в консервную банку. Мужчина, сидевший перед ним в паре метров на расшатанном стуле, нервно мял кепку и старался не смотреть на папиросу в пальцах собеседника. Коган изучал лицо этого человека. Он знал о заключенном многое.
— Хотите закурить, Иван Савельевич? — Коган выпрямился и передвинул пачку папирос по журнальному столику в сторону заключенного.
Он подождал, пока тот закурит, блаженно чуть прикроет глаза после первых двух затяжек, затем спросил:
— Вы ведь биолог? Профессор Мухин?
— Это все осталось в таком далеком прошлом, гражданин начальник, что можно и не вспоминать, — горько усмехнулся заключенный. — Сейчас я разнорабочий, хотя неплохо научился обращаться с лопатой, тачкой, топором. Говорят, из меня получится неплохой плотник. Мне сидеть еще год. Надеюсь, что и не успею до конца освоить эту профессию.
Коган слушал, не улыбаясь. То, что говорил профессор, было злой иронией человека, который потерял все. Осужденный в 35-м за хищения в академическом институте, которых он не совершал, профессор Мухин не надеялся на правосудие, отчаялся вернуться в науку. Он потерял жену, которая умерла от сердечного приступа в первый же год его заключения. Он лишился двух дочерей, которые под давлением комитета комсомола университета вынуждены были публично отречься от отца. Через год он выйдет больной, сломленный, не верящий в справедливость и в людей. Наверное, это страшно — не верить вообще никому. Вообще.
— Иван Савельевич, я хотел с вами поговорить и обратиться к вам с просьбой, — начал Коган, увидев, как замер с папиросой в руке профессор, так и не донеся ее до своих губ. — Мне нужна ваша помощь как честного человека.
— Честного? Я вор, гражданин начальник, мне дали десять лет за кражу в особо крупных размерах. Почему меня вообще не расстреляли, я не знаю. Видимо, чтобы усугубить мои страдания, дать возможность пережить жену и лишиться при жизни дочерей. Я не могу быть честным человеком!
— Перестаньте, — поморщился Коган. — Мы оба знаем, что вы честный человек, что вас осудили по ложному доносу, чтобы свалить всю вину на вас. В моей власти добиться пересмотра вашего дела. Не обещаю, что это будет скоро, но снять с вас судимость и обелить ваше имя, вернуть вас в науку — это можно постараться сделать.
— Вы Господь Бог? — спросил профессор, поперхнувшись дымом.
— Нет, — ответил Коган и, помолчав, добавил: — Просто я тоже честный человек. Ну и имею немного возможностей. Есть к кому обратиться в Москве, к тому, кто мне не откажет в помощи.
— Я и говорю, — тихо ответил Мухин. — Вы Господь Бог. Чем я-то вам могу помочь, если у вас такая власть в руках?
— Власти у меня нет, но есть, как я уже говорил, возможности. И хватит об этом. А к вам я хотел обратиться вот с чем. Вы, как крупный ученый-энциклопедист, хорошо понимаете, что значат вольфрам и молибден для оборонной промышленности, для фронта, для победы. Я знаю, что у вас в отряде существует что-то вроде кружка интеллигенции. Это правда?
— Правда. Любое существо тянется к себе подобным.
— Есть среди вашего «клуба» люди, которым вы не доверяете, провокаторы?
— Как вам сказать. Такие люди есть всюду. Когда мы собираемся просто пообщаться, они приходят первыми. Мы их знаем, но, чтобы не портить отношение с администрацией, мы их не гоним. Пусть докладывают, нам скрывать нечего, это просто посиделки и беседы с умными людьми о культуре, творчестве, природе.
— Но когда вам надо обсудить что-то более личное,
