Сергей Гайдуков - Ядерный будильник
Если раздумья для Миши были довольно экзотическим времяпрепровождением, то для женщины средних лет по имени Морозова — той, что произвела столь сильное впечатление на Алексея Белова, — полуночные раздумья были делом вполне обычным. Она считала это неприятным симптомом старения, поскольку по молодости всегда предпочитала действовать, а не рефлексировать. Сегодня всё было ещё хуже, чем обычно, но Алексей Белов тут был ни при чём; брошенная им мимоходом «стерва» совершенно не расстроила Морозову, ещё чего не хватало — обижаться на слова каких-то сопляков. Просто по дороге с работы черт дёрнул Морозову заехать на почту, где когда-то давно завела она абонентский ящик для корреспонденции особого рода. Нужда в ящике давно отпала, но Морозова сохранила его — на всякий случай. И вот сегодня она ради интереса заехала на почту и обнаружила в ящике письмо, провалявшееся там, судя по штемпелю, пару недель. Письмо было от старого знакомого. Морозова прочитала его в машине, потом аккуратно порвала и развеяла по ветру. Однако порванный лист бумаги с немногочисленными словами подействовал как медленный яд — в половине третьего Морозова, в халате и тапочках, сидела на кухне и вспоминала то время, когда всё было совсем иначе. Письмо достало её именно из того времени. На экране маленького телевизора беззвучно дёргались какие-то фигурки, Морозова смотрела на них, но видела совершенно другое. И от того, что она видела, ей было и хорошо, и тоскливо одновременно. Порядком измучив себя этими картинками давно ушедших дней, она решительно выключила телевизор и взялась за успокоительное чтение — объёмную инструкцию к новой кофеварке.
Харкевич, который поспешно подарил ей кофеварку и просил считать это заботой о процветании бизнеса, зависящего в том числе и от утреннего настроения Морозовой, на самом деле имел в виду не только бизнес. Он ставил своего рода эксперимент — сможет ли он раскрутить эту женщину, используя такие традиционные методы, как знаки внимания, подарки и т. д. Прочие обычные подходы уже были использованы — с нулевой результативностью. К финансовому благополучию, личному обаянию или служебному статусу Харкевича Морозова оставалась абсолютно равнодушной. Алкоголь на неё не действовал, точнее, действовал, но очень медленно, и Харкевич отрубался гораздо раньше, чем тактика спаивания начинала приносить результаты. Эта осторожная осада длилась довольно давно, и неиспользованных способов в арсенале Харкевича оставалось все меньше и меньше. Форсировать события было абсолютно невозможно, потому что Харкевич дорожил целостностью своих костей и несотрясенностью мозгов. Поэтому он продолжал действовать в неспешном стиле и — как он прекрасно понимал — без особых шансов на успех. Почему же он это делал? Сам себе Харкевич объяснял это так: не могу видеть с собой рядом красивую бабу и не трахнуть её. Однако это была ложь, тем более опасная, что лгал он самому себе.
На самом деле Харкевич боялся Морозову. Он не мог видеть рядом с собой сильную, самостоятельную, умную женщину. Он знал, что не может её контролировать, и это его пугало до безумия. Объединявший их бизнес был штукой довольно опасной, хотя в той же степени и прибыльной. Харкевичу было бы куда спокойнее, понимай и контролируй он Морозову так же хорошо, как, скажем, Мамонта. Вот и вёл он эту изматывающую осаду, вот и расставлял ловушки, исходя из того основополагающего принципа, что когда женщина ложится с тобой в постель, то перестаёт быть загадкой и попадает под полный твой контроль.
Между тем Мамонт, в контроле над которым Харкевич ничуть не сомневался, вошёл в ночной бар и быстро прошагал к туалету. Здесь, встав под яркой люминесцентной лампой, он снял куртку и тщательно её осмотрел. Одно пятнышко на рукаве показалось ему подозрительным, и Мамонт тщательно протёр его намоченным в горячей воде платком. Только после этого Мамонт с чувством исполненного долга пошёл пить пиво. Никакие комплексы, воспоминания и опасения не отягощали его мозг. У Мамонта всё было просто и ясно. Велели — сделал. Сделал — отчитался. Отчитался — получил бабло. Получил бабло — дрожите, бабы и бутылки.
Это была ночь, и, как водится ночью, всё было слегка неясно, недоговорено и неопределённо.
Глава 22
Бондарев: тотальный отход
1
Бондарев хорошо запомнил этот день — яркие средиземноморские краски, колоритная местная музыка, отходящий паром, на нём — растрёпанный и все ещё не верящий до конца своему везению Селим. Рядом с ним — совершенно случайный турист в смешной панамке вертит видеокамерой направо и налево, снимая все подряд и время от времени помахивая в сторону берега незагорелой рукой. Бондарев не знал, то ли ему смеяться над нелепым облачением Директора, то ли злиться, что Директор спланировал и расписал по пунктам всю операцию, его, Бондарева, не спросив.
А может быть, это был и не Директор. Может быть, всё было спланировано и расписано на самом верху, на Чердаке. А обижаться на Чердак было глупо и бессмысленно. Чердак играл по правилам, которые Бондареву были неизвестны, а стало быть, оценивать действия Чердака он не мог по определению. Бондарев никогда напрямую не общался с Чердаком и не знал, кровожадные монстры там заправляют или высоколобые интеллектуалы, ветераны Лубянки или свежие выпускники Гарварда. Одно мог сказать Бондарев по этому поводу — на его памяти Чердак ещё ни разу не сглупил, ни разу не бросил своих людей в угрожающей ситуации, ни разу не вытер об него, Бондарева, ноги. Этого было достаточно. Для чего достаточно? Чёрт его знает. Бондареву было слишком много лет для пафосных клятв насчёт «отдать жизнь ради дела», пожертвовать здоровьем и чем там ещё можно пожертвовать. Он не собирался погибать или становиться калекой, но… Но если бы что-то такое случилось, то Бондарев не стал бы об этом сожалеть. Он знал, что делает правильное дело, и он знал, что за ним стоят правильные люди. Этим его жизненная философия начиналась и заканчивалась. Нельзя сказать, что данная философия отличалась глубиной, но Бондареву приходилось встречать сотни людей, у которых под ногами не было даже и такой основы.
Он в последний раз посмотрел на паром и медленно пошёл к центру города, пренебрегая такси, — Бондарев знал, что все лучшие мысли приходят к нему во время пеших прогулок. Директор не спешил раскрывать Бондареву все карты, а может, и не мог их раскрыть, потому что сам был не до конца посвящён — значит, придётся самому напрячь мозги и что-нибудь придумать. Какого-то точного направления мыслей у Бондарева не было, и он поначалу просто перечислил в уме все узлы, из которых состояла нынешняя ситуация. Чёрный Малик, турецкий разведчик Акмаль, олигарх Крестинский. Теперь понятно, что все они взаимосвязаны и что босс в этой компании — Крестинский, который кормит эту свору, подготавливая непонятно для какой цели. Ещё у нас есть легендарный Химик, который, с одной стороны, связан с Маликом (встреча в девяносто втором году), а с другой стороны — с Крестинским (неудачные поиски). Ещё у нас есть Селим, который не играет никакой существенной роли… Не играет? Нет, теперь у него есть довольно важная роль. Сначала он должен был своим исчезновением встревожить Акмаля и заставить того действовать, а значит, раскрываться, ошибаться и так далее. Но потом на Чердаке решили, что этого мало, и Селиму мгновенно придумали иную судьбу — он был как шарик на бильярдном столе, катившийся после удара кия, а затем против всяких правил остановленный рукой и запущенный в другую сторону. Шарик, то бишь Селим, вряд ли вообще понял, что с ним случилось.
Продолжив бильярдные ассоциации, Бондарев представил, как шарик-Селим, изменив направление, теперь катится в сторону шарика-Акмаля. Селим стукнет его, чуть-чуть, сильно не получится, но этого чуть-чуть должно хватить, чтобы шарик-Акмаль свалился в лузу. В лузу? Нет, это слишком простая комбинация. Акмаль — часть сложной системы, поэтому удар по нему внесёт колебания в работу всей системы. Селим заставит сместиться Акмаля, Акмаль в свою очередь заставит сместиться соседние с ним элементы системы — например Чёрного Малика.
Бондарев довольно кивнул — что ж, это похоже на истину. Но что же важного несёт в себе Селим, чтобы вызвать такую реакцию в системе? Бондарев перебрал несколько вариантов, но ничего подходящего в голову не пришло. Тогда он заново выстроил в голове узлы текущей ситуации. Потом ещё раз. Когда ничего путного в голове так и не родилось, он подумал — может быть, о каких-то узлах он подзабыл? Или, может быть, какие-то события, о которых Бондарев думает как об абсолютно посторонних, являются узлами именно этой системы?
Бондарев стал вспоминать посторонние вещи, в числе которых были убитый в Милане казначей Чёрного Малика, убитый и заброшенный в лесу полковник Фоменко, несколько убитых возле миланского аэропорта боевиков Акмаля… Бондарев нахмурился — что-то уж слишком много убитых. Потом он вспомнил мальчика Лёшу, которого сердобольный Дюк прочил в Контору — это было уж совсем далеко от дел Крестинского и компании… Стоп. Перемотайте назад.
