Ученье свет - Дмитрий Ромов
— Ну ты прямо как в воду глядел, — распахнула глаза Катя и посмотрела на меня, как на медиума. — Обалдеть. Но место прикольное.
Прикольное. Только мне вдруг стало неприкольно. Всплыли не такие уж давние воспоминания, и я увидел лица парней, с которыми здесь сиживал, Эдика Калякина. Вспомнил, как пару раз привозил сюда тощего малолетку, похожего на кукушонка, которого все так и звали.
Я сказал, успокойся и рот закрой…
Здесь даже пахло знакомо. К тому давнему запаху новой, яркой, бурной и необузданной жизни сейчас примешался запах увядания, тлена. Унылая пора, очей очарованье…
— Ты чего расстроился? — удивилась Катя.
— Всё нормально, Катюша. Всё нормально.
Всё могло бы быть нормально, Катя, но не стало. А сейчас… — я махнул рукой.
Я на тебе, как на войне
А на войне, как на тебе…
Мы сели на старые уродливые стулья за уродливый стол, взяли в руки старые ножи и вилки и заказали какую-то хрень, которую в новой жизни уже никто не ел и не хотел есть. За парой столиков сидели такие же как и мы попаданцы во времени, выглядевшие так, будто за дверью до сих пор бушевали девяностые.
Нам принесли идиотские салаты и идиотское жаркое. И запотевший пузырёк беленькой. На Катю, видать, нахлынуло, просто она не подавала виду. Но вино сегодня было заменено крепким и бескомпромиссным зельем, самым чистым, чтобы и память свою, вероятно, сделать такой же чистой и прозрачной. Чтобы не давила грузом раскаяния и не вышибала слезу после каждого выпитого глотка хмельной влаги.
Окончен бой, зачах огонь
И не осталось ничего
А мы живём, а нам с тобою
Повезло назло…
Катя быстро опьянела и привычно стала клясть свою судьбинушку и свою бестолковую голову, и Никитоса, и свою неблагодарную дочь, и Матвея, которому на мать плевать с высокой колокольни. И один-то у неё и остался искренний друг в этой жизни, которому от неё не надо ни постели, ни денег. И друг этот, кристальный и чистый человек, бескорыстный и незлобивый… Этим другом был я.
Американ бой, уеду с тобой…
Песни менялись, а настроение нет.
— Почему, кстати, ты не уедешь? — спросил я. — Ведь у тебя должны быть средства. Поезжай на море, в Сочи, в Судак, в Калининград.
— Издеваешься⁈ Какие средства? Они есть, но я не могу их взять. Я как те трое с консервной банкой в лодке. Или как дворовый Трезор. Лежу на сундуке с богатствами и охраняю. Но мне никто не даст и копейки.
— И где этот сундук с богатствами?
— Он… — прошептала Катя и пристально посмотрела на колдырей за дальним столом, — у меня в доме.
Она пьяно кивнула и показала указательным пальцем вниз, в сторону центра земли.
— Но там не деньги! Там документы!
— На кого ты писала завещание? — спросил я.
— Что? — захохотала она. — Я ещё не писала!
Значит убивать её Никита пока не собирался.
— Я говорю, там не деньги!
Там, Катя, документы на принадлежащие тебе компании. Не в банке же их хранить, правда?
— Только т-с-с-с!
Она кивнула и начала с чувством подпевать Каю Метову:
О-е, вот ты где, радость моя,
Как я рад повстречать снова тебя,
Есть такая нынче тема —
Позабыть про все проблемы,
Позабыть про все дела —
Только ты, только я…
Разговор свернулся, Катя окосела, и вскоре я вызвал ей трезвого водителя, а себе обычное такси.
Вернувшись в город, я не пошёл сразу домой, а, наверное, с час бродил по улицам, освещённым жёлтыми фонарями, смотрел на прохожих, на дома, на эту новую радостную и беззаботную жизнь. Просто смотрел и ни о чем не думал. Ни о Кате, ни о Никитосе, ни даже о Кукуше, и обо всех этих девочках, для которых вдруг писком последней моды оказалась дружба с недавно взошедшей звездой Серёжей Красновым.
А когда я нагулялся и надышался холодным осенним воздухом, отправился домой. Было уже довольно поздно. Я умылся, принял душ и завалился в постель. Утро вечера мудренее, пробормотал я и закрыл глаза.
И тут же открыл их снова. Потому что прямо в этот момент, прямо в эту секунду и в это мгновенье в прихожей начал трезвонить домофон. Он закурлыкал, забурлил в вечерней тишине, нарушая покой всего дома.
— Кто это может быть? — удивлённо воскликнула мама.
— Спроси кто, — попросил я.
Она подошла в розовой ночной рубашке к двери и сняла трубку.
— Да, — осторожно ответила она.
— Скажи, что меня нет.
— Серёжи нет. А кто это? Жан?
Твою мать! Жан!
— Скажи, что я есть.
— Нет, нет, Серёжа дома, проходите, — тут же заявила мама и показала мне кулак.
Она нажала кнопку и дверь внизу за окном протяжно завыла. Мама пошла надевать халат, а в подъезде раздались торопливые шаги, и к нам в квартиру ворвался Князь. На нем лица не было. Под глазами чернели круги, а смуглое лицо было бледным. Выглядел он затравленным, как волк.
— Это Жан, мама. Помнишь, мы раньше в одном классе учились?
— Конечно, помню. Мы же не так давно виделись.
— Проходи, — сказал я и показал на свою комнату.
— Может быть чаю? — спросила мама.
— Не, — прохрипел Жан.
— Поставь мам, пожалуйста, чайник, — ласково попросил я.
Мама пошла на кухню, а я затолкал его в гостиную и прикрыл дверь. Он прислонился спиной к двери и сполз по ней на пол. Уселся на полу, обхватил голову руками и произнёс:
— Песец, Крас.
— Ты чего, Князь? — наклонился я к нему. — Что случилось?
— Нам с тобой песец, — тихо повторил он…
12. Я не Казанова
Вид у Князя был такой, будто он и вправду ни на секунду не сомневался, что наступают финальные минуты его жизни. Последние времена. Никто бы не усомнился, глядя на него, что именно так оно и есть.
— А песец, — выдохнул он. — Это не только ценный мех.
— Давай рассказывай, что случилось, — сказал я. — Сейчас мама чайку сделает. Зафиксируйся на том, что пока мы пьём чай, точно ничего не случится. А дальше поглядим.
Он молчал. Уставился в одну точку и ничего не говорил.
— Ладно, хорош
