Алистер Маклин - К югу от Явы
Иногда начинали шептаться на скамейках по правому борту. О чем беседовали бригадный генерал и мисс Плендерлейт, Николсон не мог даже вообразить, но они постоянно находили темы для разговора. В перерывах между разговорами они просто сидели и смотрели друг другу в глаза, и бригадный генерал все время держал в руках ее тонкую руку. Два-три дня назад Николсону это казалось немного смешным. Он представлял себе, как бригадный генерал, молодой, безупречно одетый, в белом галстуке, во фраке с фалдами и гвоздикой в петлице, с иссиня-черными усами и такой же шапкой волос (сейчас белых как снег), стоит у входа в ожидании красивого лакированного кеба. Теперь Николсон более не видел в этом ничего забавного. Все было очень спокойно и возвышенно. Эти двое ожидали надвигающийся конец без всякой боязни.
Николсон обвел медленным взглядом шлюпку. Незаметно было, чтобы со вчерашнего дня что-то сильно изменилось. Разве что все казались гораздо слабее, истощеннее, чем раньше, даже не имели достаточно сил, чтобы передвинуться в уголок с остатками хоть какой-то тени. Они все были морально раздавлены. Не требовалось особой наблюдательности врача-специалиста, чтобы заметить, что осталось совсем мало от неподвижности до безжизненности. Иные уже прошли почти весь этот путь. Они даже с трудом приподняли головы, чтобы получить свою дневную порцию воды, а двое-трое проглотили воду с большим трудом. Еще сорок восемь часов — и большинство из них будут мертвы. Николсон знал, где они находятся, потому что с ним все еще был секстант. Они оказались в районе маяка Нордуотчер, в пятидесяти милях к востоку от берега Суматры. Если в ближайшие сутки не поднимется ветер или не начнется дождь, то потом уже это будет для них вообще несущественным.
Положительной стороной происходящего было лишь улучшение здоровья капитана. Он вышел из забытья сразу после рассвета и был решительно настроен вновь не потерять сознание. Теперь он мог нормально говорить — нормально, как любой с пересохшим горлом, — и больше не кашлял кровью.
За последнюю неделю он много потерял в весе, но, несмотря на это, выглядел крепче, чем в предыдущие дни. Для человека с застрявшей в груди пулей вынести тяготы последней недели без всякой медицинской помощи и лекарств было чем-то таким, во что Николсон не поверил бы, не наблюдай этого сам. Файндхорн уже достиг пенсионного возраста, и его жизненная сила казалась чудом. К тому же Николсон знал, что Файндхорну не для чего было жить, он не имел ни жены, ни семьи, совершенно никого, и это делало его мужество и сам процесс выздоровления еще более удивительными. И все же было горько на него смотреть, потому что он все-таки оставался очень больным человеком и конец его был не за горами. Возможно, его поддерживало лишь чувство ответственности, а может быть, что-то еще, трудно сказать, что именно. Николсон понимал, что он и сам слишком устал, слишком равнодушен, чтобы о чем-то еще рассуждать. Все это не имело значения. Он закрыл глаза, чтобы дать им возможность отдохнуть от резкого сверкающего блеска моря, и спокойно заснул под дневным солнцем.
Проснулся он от странного звука: кто-то пил воду, но не цедил крошечную порцию горячей солоноватой жидкости, выдаваемой Маккинноном три раза в день, а делал большие булькающие глотки, как будто пьет из целой канистры. Молодой солдат Синклер держал у рта черпак. Диаметр черпака был двадцать сантиметров, и в него входило много воды. Солдат наклонил голову вправо и осушал последние капли.
Николсон как-то одеревенело поднялся на ноги. Тщательно выбирая дорогу, пробрался через распростертые на скамейках тела и забрал черпак из рук не сопротивлявшегося парня. Он поднял черпак, вылил себе в рот несколько капель и поморщился: вода сильно отдавала солью. Морская вода, нечего было и сомневаться. Парень продолжал глядеть на него широко распахнутыми безумными глазами с выражением жалкого вызова на исхудалом лице. На них смотрели несколько человек, смотрели с видом безжизненным и безразличным. Их это не волновало. Некоторые видели, как Синклер опускал черпак в море и пил из него. Но никто его не остановил. Они даже не захотели кого-то позвать. Может быть, думали, что это хорошая идея.
Николсон покачал головой и посмотрел на солдата:
— Это ведь морская вода, Синклер?
Солдат не ответил. Он только шевелил губами, не произнося ни звука. Безумные глаза, широко распахнутые, плоские и пустые, неотрывно смотрели на Николсона, ни разу не мигнув.
— Ты выпил ее всю?
На этот раз парень ответил. Ответил длинной монотонной цепью ругательств, произнесенных высоким дребезжащим голосом. Какое-то время Николсон молча смотрел на него, потом устало пожал плечами и повернул обратно. Синклер приподнялся с сиденья, протягивая руки к черпаку, но Николсон легонько оттолкнул его, и тот тяжело рухнул на сиденье, наклонился вперед всем телом, спрятал лицо в ладони и стал медленно крутить головой. Николсон помедлил и вернулся на свое место.
Прошел полдень. Солнце миновало зенит, и пекло усилилось. Шлюпка казалась вымершей, даже Фарнхолм и мисс Плендерлейт прекратили шептаться и погрузились в тяжелый сон. И вот после трех часов дня, когда даже самым стойким начало казаться, что они затерялись в бесконечном аду, наступила внезапная перемена.
Перемена, столь же драматическая, сколь и неожиданная, сама по себе была такой незначительной, что поначалу истощенный разум даже не воспринял ее, не отметил и не оценил ее значения. Первым заметил ее Маккиннон и сообразил, что она означает. Он сел выпрямившись возле грот-паруса на корме, моргая от блеска отражаемого водой солнца и оглядывая горизонт с севера на восток. Потом впился пальцами в руку Николсона и разбудил его.
— В чем дело, боцман? — быстро спросил Николсон. — Что случилось?
Но Маккиннон просто сидел, молча глядя на старшего помощника, и его потрескавшиеся кровоточащие губы растянулись в ухмылке полнейшего счастья. Какое-то мгновение Николсон с недоумением смотрел на него, соображая, уж не свихнулся ли и Маккиннон в конце концов. Затем до него дошло.
— Ветер!
Его голос прозвучал всего лишь легким дребезжащим шепотом, но лицо, которое уже ощущало первое пробное шевеление бриза, более прохладного, чем адская жара предыдущих минут, — лицо выразило все его чувства. Подражая Маккиннону, он впервые в жизни фамильярно хлопнул улыбающегося боцмана по спине.
— Ветер, Маккиннон. И облако. Видите? — Он указал рукой на северо-восток, где вдалеке над горизонтом начинало подниматься фиолетовое облако.
— Я вижу его, сэр! Двигается в нашу сторону. Это точно.
— И ветер все усиливается. Чувствуете? — Николсон потряс спящую медсестру за плечо: — Гудрун, просыпайтесь. Просыпайтесь.
Она пошевелилась, открыла глаза и посмотрела на него:
— В чем дело, Джонни?
— Для вас — мистер Николсон, — сказал он с напускной строгостью, при этом восторженно улыбаясь. — Хотите увидеть самое замечательное зрелище на свете?
В чистых голубых глазах девушки промелькнула обеспокоенность. Николсон понял, о чем она могла подумать, и снова улыбнулся:
— Дождевое облако, глупышка! Замечательное, великолепное дождевое облако. Разбудите капитана!
Впечатление, произведенное появлением этого облака на сидящих в шлюпке, оказалось поразительным. Произошла полная перемена. За две минуты все пришли в себя, засуетились, нетерпеливо глядя на северо-восток и возбужденно разговаривая друг с другом. Правда, молодой солдат Синклер не обращал на это никакого внимания. Он просто сидел, уставившись в дно лодки в полном безразличии. Но он оказался единственным исключением. Остальные напоминали приговоренных к смерти, которым только что объявили о помиловании, и это почти что так и было. Файндхорн приказал выдать всем дополнительную порцию воды. Вытянутая туча уже ощутимо приблизилась. Ветер крепчал, прохлада касалась их лиц. К ним вернулась надежда, и их захлестнула радость жизни. Николсон смутно сознавал, что это возбуждение и физическая активность имеют чисто нервное, психологическое происхождение и, хотя люди об этом не догадываются, это истощит остатки их сил, лишит запаса прочности и тогда любое разочарование, любая измена внезапной удачи будут равносильны смертному приговору. Впрочем, такое казалось маловероятным.
— Сколько еще ждать, как вы думаете, мой мальчик? — спросил Файндхорн.
— Трудно сказать. — Николсон бросил взгляд на северо-восток. — Около полутора часов, возможно меньше, если ветер усилится. — Он посмотрел на капитана. — А каково ваше мнение?
— Меньше. Ветер определенно усиливается, как мне кажется.
— "Я принесу свежей воды для жаждущих цветов..." — торжественно продекламировал второй механик, потирая руки. — А цветы замените фамилией Уиллоуби. «Дождь, дождь, славный дождь...»
— Еще рановато считать цыплят, Вилли, — предупреждающе сказал Николсон.
