Олег Приходько - Горсть патронов и немного везения
С моста Викентий высмотрел набережную, по левую сторону утыканную бревенчатыми частными постройками, судя по показаниям Рыжего, сворачивать нужно было именно туда. Миновав мост и набережную Фадеева, уходившую вправо, Решетников свернул в проулок между красным кирпичным зданием с вывеской «Кимторг» и драматическим театром и оказался на грунтовой дороге в лужах и кучах золы, спускавшейся вниз к реке; это было тем, что требовалось: на желтом угловатом здании значилось «Ул. Р. Люксембург», дом был под номером 7, а значит, следующий — почти у самого причала — должен иметь индекс «а» или «б», так что пора подумать о нескольких первых вопросах к Панафидихе и дослать в патронник патрон: не ровен час в доме окажется сам Борис Евгеньевич собственной персоной да еще с подельничками.
Но дома с таким номером и индексом «б» не оказалось. Над водой, у самого понтонного причала, куда приставали «Ракеты» и «Метеоры», раскинулась стройплощадка, прилично огороженная двухметровым дощатым забором из свежетесаных досок и сетчатыми воротами в нем; внутри, несмотря на субботу, шли работы по возведению цокольного этажа, вертелся автокран, меж складированных кирпичей, кессонов и досок в целлофановых упаковках лениво прогуливался охранник в пятнистой форме, что-то отмечая в журнале. Дальше следовали дома 8, 9, 10…
Решетников вернулся назад.
— Где тут дом семь «бэ», не подскажете? — спросил у прохожего с двумя корзинами, полными грибов.
— Че? — недопонял мужик. — Бэ-то?.. Так вот, — указал на стройплощадку, — вот туточки и стоял, на этом самом месте. — И, довольный произведенным эффектом, зашагал дальше.
Решетников вышел из машины и направился к единственной прорехе в заборе, служившей калиткой. Толстомордый охранник лениво повернул голову и наблюдал за ним, раздумывая, сколько он может предложить за пару сотен импортного кирпича — по другой надобности посторонние сюда не захаживали.
— Тут недавно дом стоял, — кивнув в знак приветствия, сказал Викентий. — Не подскажешь, куда жильцов переселили?
Охранник соблаговолил повести бровями и мотнуть головой.
— А где это можно узнать?
— Только не здесь.
— Начальство тут какое-никакое есть?
— Нет. Суббота.
«Дело не в субботе, — подумалось Решетникову. — Дело в том, что сегодня тринадцатое число, будь оно неладно! Ванечку не застал, а теперь вот и это… Зря, получается, пилил сто верст?»
— Что здесь строят-то? — спросил на всякий случай.
— Коттедж строят.
Новомодное слово, коим отныне именовались дома, насторожило.
— А для кого?
— Не знаю. Для заказчика.
«Ну да, ну да, дурацкий вопрос, — подумал он, — для того, у кого деньги есть, что ж тут непонятного».
— А что за организация? Местная?
— Московская организация, — неприязненно ответил охранник и повернулся к нему другим боком. На шевроне, пришитом к левому рукаву, значилось: «Служба безопасности АО «Земля».
Теперь Решетников уже не жалел о потерянных верстах, и рукам сразу стало теплее. Ну конечно, а как же еще — раз Илона теперь при Майвине, значит, и кусок волжского берега за его фирмой. Не так, чтоб уж очень живописного, но при старании и деньгах замок построить можно — с видом на речпорт, да и от Москвы по нынешним меркам рукой подать. На полмиллиона потянет.
Он оценивающе поглядел на стопу мраморных плит под навесом.
— Шли бы вы отсюда, — посоветовал охранник. — Табличку видели: «Посторонним вход воспрещен»?
— «Земля», значит? — спросил Решетников.
— Не?
— Шланг через плечо!
Больше здесь делать было нечего. По тому, каким был дом на фотокарточках, Решетников рассудил, что прожила здесь Панафидиха много лет, давно вселилась, еще после войны, а может, и того раньше. Стало быть, соседи должны знать о ней. И вполне возможно, не только о ней, но и о Ямковецком.
Соседний дом был желтым, одноэтажным, старым — с просевшей верандой, осыпавшимся крыльцом, серыми бельевыми веревками поперек двора, на которых телепалось белье. Лохматая черная псина на цепи встретила Решетникова хриплым лаем. По реке, гудя, продвигалась баржа с углем. Из веранды вышла хозяйка — немолодая уже женщина в рабочем ситцевом халате, присыпанном древесной пылью и опилками.
— Здравствуйте, — приподнял шляпу Решетников.
— Здрасьте, — окинула она незваного гостя настороженным взглядом. — А вам кого?
Решетников подошел и остановился на расстоянии, с которого слышался запах вареных грибов.
— Я, собственно, по поводу вашей соседки узнать, — дождавшись, когда смолкнет собачий лай, произнес дружелюбно. — Вот, приехал из Москвы, а не знал, что она перестраивается. Не скажете, где бы мне ее найти?
Женщина цыкнула на собаку, спустилась к нему.
— А вы ей кем приходитесь? — спросила.
— Да никем, — ответил Решетников простодушно. — Привез привет от одной общей знакомой.
Решетников содрогнулся при одной мысли, что вот опять он, человек от роду прямой, как шпала, должен лгать и играть в какие-то игры — никчемные, ненужные, но тут же задавил в себе угрызения, враз осознав, что игра уже пошла и он уже вызвался водить; чутье и умение просчитывать ситуацию уступали нажитому горькому опыту, и этот опыт подсказывал, насколько опасным может оказаться развитие ситуации.
«Вир-pa дава-ай!» — донеслось со стройплощадки по соседству.
— Неужто из самой Америки привет привезли?
— Почему… из Америки? — опешил Решетников.
— От Людмилы-то?.. Нет?.. А-а, ну ладно. Все равно ведь уже передавать некому. Умерла Татьяна-свет-Константиновна. В августе еще умерла, седьмого числа. Скоро сороковины справлять будем.
— Вот как, — не нашелся Решетников. — Сама?.. То есть болела, что ли?
— Да как вам сказать, не так, чтоб уж очень. На давление жаловалась, сердце пошаливало в плохую погоду, да в шестьдесят два-то года у кого таких болячек нет? Никто не думал, что умрет. В четверг седьмого мы по ягоду собрались поехать в Лебзино шестичасовой электричкой. Я собралась, а она не выходит. Пошла, постучалась — молчит. Что за черт, думаю. К восьми часам смекнула, что дело неладно, разбудила соседа, он через форточку окошко открыл, влез, а она, Татьяна, уже холодная вся. Врачи говорили, часа в четыре гипертонический криз случился.
— А дом, дом на кого записан? Завещание она оставляла, не знаете?
— Как же не знать, мы вместе с ней к нотариусу ходили. Да вы зайдите, чего во дворе-то стоять, — женщина наспех отряхнулась, словно привечала свата, и поспешила в дом, хлюпая великоватыми резиновыми ботами.
Решетников вошел вслед за ней, машинально отмечая нехитрую обстановку: стол на веранде, покрытый несвежей клеенкой, электроплитка с кипящей кастрюлей на ней, ведро с водой на зеленой табуретке, сбившийся линялый коврик на недавно крашенном полу; в сенях — холодильник, лестница на чердак, комод. Комната, куда привела его женщина, служила и гостиной, и кухней; в распахнутую дверь в смежное помещение виднелась железная кровать, убранная голубым шелковым покрывалом, гора подушек, угол телевизора. У печи лежала охапка дров.
— Садитесь. Может, снимете пальто?
Это было совсем некстати — не хватало, чтобы она увидела пушку, — и Решетников раздеваться отказался:
— Извините, мерзну.
— Я сейчас печку затоплю, — взяла она тесак с притолоки и принялась крошить смолистую щепу.
— Давайте-ка я сам! — обрадовался Решетников занятию, позволявшему не сидеть за скатертью в верхнем. — Так что с завещанием? — напомнил осторожно. — Вас, извините, как величать?
— Полиной Евграфовной Подлесовой.
— Я Решетников Викентии. Сказать по правде, интерес к гражданке Панафидиной имею казенный, ни на что не претендую.
— Из милиции, что ль?
— Нет, не из милиции. Из страховой конторы.
— Да мне все равно, и ей уже тоже, — сказала женщина, наливая большой эмалированной кружкой воду в электрический самовар. — Дом Татьяна отписала на внучку свою Илону. Так ей наказала Людмила, когда уезжала, а больше никого не оставалось. Только он Илоне не нужен оказался — продала. Видно, за хорошие деньги продала — богато строить собираются. Ишь, суббота, а они строят, и в воскресенье будут — круглые сутки почти. Полмесяца, как начали, а уж и фундамент, и погреб, что твоя горница, и гараж.
Женщина жила одна — это Решетников смекнул по фотокарточкам на стене: муж в черной рамочке, взрослые дети с внуками, видно, живут в Москве, приезжают редко. Теперь не стало соседки, и этим объяснялась ее словоохотливость. «Хоть, в этом-то повезло», — подумал Решетников.
— А куда Людмила уехала, вы говорите?
— Как — куда? В Америку подалась. Сперва все в Москве обреталась, пока муж в тюрьме сидел, а в один день приехала: «Уезжаю, — говорит, — нашла хорошего человека, зовет с собой, и не отговаривайте — дело решенное». Тут же на развод подала, все оформила и укатила.
