Сергей Зверев - Бастион: война уже началась
За скалой, вероятно, было озеро.
– Ты знал про этот домик, – догадалась я.
– Не спорю, – признался Туманов. – Как бы я его нашел? Видишь лужок?
Я обернулась. Справа, по-над трещинкой, между лесом и уродливой приозерной флорой, лежала полянка, по пояс заросшая всякой всячиной.
– Лет восемнадцать назад был в этих краях один мужик – дед Антип. Малость не от мира сего дядька. Сам из русских, но работоспособностью обладал – поистине сверхтитанической. Каждый божий день на своих двоих приходил из Бирюлино (а это, между прочим, десять километров), рыбачил, косил на лужке сено для коровки. Так и таскался с мешками – туда, обратно. Мы еще над ним потешались – мол, дед, ты часом не шпиен? Бродишь тут, вынюхиваешь… А он ничего, терпел, посмеивался. Сеньке Кротову карася подарил – во! Аж на три кило…
– В Бирюлино своего сена нет? – недоверчиво спросила я.
– Да ты не понимаешь. Отчего коровы мрут? Отчего мясо ядовитое по всему глобусу? От кормов – уясни. От э-ко-ло-ги-и. А здесь – чистота. Натура целебная, благотворная. Травы – не травы, а для буренок сплошной нектар. А вода… Пойдем, покажу красоту.
Посмотрев по сторонам, он потащил меня через кусты на скалу, где возвышались над озером три одинокие сосны.
– А в общем, ты права. Мужик с приветом. Да и солдатики изгадили тут обстановочку. В первый год службы мы прибегали взмыленные и убегали взмыленные. Физподготовка такая была – по диким тропам, как козлята. А потом – остепенились, приходили пешочком, валялись на бережку, купались до посинения. Но во владения деда Антипа – ни ногой, боже сохрани портить отношения. Хороший был дядька… Не поднимайся, Динка, лежи. Высунь голову.
Я приподнялась над замшелым обрывом. И затаила дыхание. Боже святый, красотища – обомлеть… Сущая буколика с картинки.
Водоем, идеально чистый, блестел в лучах светила и сказочно переливался всеми оттенками голубого. Ветерок морщил воду. У дальнего берега, в тихой заводи, играла рыба – легкие удары и круги… Ивы кручинились, кланялись, полоскались в воде… Само по себе озерцо было небольшим – метров сто пятьдесят в длину, и имело форму фигуры, близкой к овалу. Мы находились на одной из узких сторон. Противоположный берег и часть левого занимал лесистый холм, обрывисто падающий к воде. На обрыве цвели ромашки. Остальное пространство заполняли высокие ивы и местами тальник, висящий над самым озером. По левой стороне громоздились камни – причудливые, словно собранные рукой зодчего в своеобразный, с юмором продуманный бастион. Местами он осыпался, местами погружался в воду – точно морской риф. По периметру озера, кое-где за изгибами тальника, тянулись полосы отлогого берега – и вправду, места, идеальные для купания. То есть заходи, где хочешь, – и везде найдешь благодать.
А справа, под скалой, притулился тихий заливчик. С двух сторон – бархатный камыш, пучки осоки, с третьей – невысокая скала, покрытая мхом и какими-то рыжеватыми кустиками с зубастыми листочками. По скале журчала вода – ручей, вытекая из леса, впадал в озеро.
– Ну и как? – справился Туманов.
– Неплохо, – сказала я. – Кабы не война.
– Это точно, – хмыкнул он. – Кабы не война. Так пойдем же, сестрица по оружию, сделаем паузу в войне.
Мы скатились в трещинку. Туманов резким ударом приклада сбил ржавую щеколду – она отвисла вместе с замком.
– Грешно, – прокомментировала я.
– Да нет, – он отмахнулся. – Много лет прошло. Лужок бурьяном порос, замок проржавел. Преставился дед Антипушка. Царствие ему небесное. Он и в те годы стареньким был.
Фанерная дверка с душераздирающим скрипом отъехала в сторону. Из домика пахнуло сыростью. Туманов встал на пороге.
– М-да. Номерок не вполне президентский.
– Полна коробочка? – ехидно поинтересовалась я, оттирая его плечом.
Домик не таил во чреве чего-либо интересного. Ни старых кладов, ни костей в истлевших власяницах. В углу лежала стопка протухших мешков, в другом стояла коса, свернутый бредешок. На полу – догнивающие удила. К левой стене был прислонен самодельный топчан с дощатым настилом и бревнами в качестве подпорок. На топчане стоял горшок с какой-то затвердевшей массой.
– Прикорм, – с видом узкого специалиста пояснил Туманов. – Еще лет сто, и станет янтарем. Любил старичок это дело. Знающим был насчет порыбалить. С рыбой оно ведь как с женщиной: не прикормишь – не клюнет.
– А бывает, что и прикормишь – не клюнет, – дерзнула я.
– Бывает, – согласился Туманов. – Но если не прикормишь, определенно не клюнет. А в принципе тут неплохо, как твое мнение, товарищ? – Он вопросительно уставился в мою переносицу. В зеленых глазах заиграло предчувствие победы. – Если убрать все лишнее, натаскать соломки, то нам ничто не помешает на часок создать атмосферу тихого семейного праздника. Регламент позволяет…
– Пойду-ка я на водопой, – вздохнула я. – И в заводи помоюсь. А ты сторожи. Но близко не подходи, не подглядывай.
– Сходи, сходи, – разулыбался Туманов.
Я сняла с себя все. Чужую одежду, чужую обувь, свое нижнее, которое за неделю ужаса преобразилось в какие-то убитые лохмотья, достойные телес бродяжки. Вошла в прохладную воду, в илистое дно и… обомлела. Умерла от счастья. Забыла про все на свете – про то, что счастье сопряжено с риском, что оно недолговечно и что вообще счастье в кольце врагов – это никакое не счастье, а форменная фигня на палочке… Я упивалась этой свежестью, я пила эту вкусную воду и не могла напиться. Я погружалась в нее, выныривала, плескалась как утка, хихикала. Если бы мне сказали, что я сижу в пресловутой «ванне молодости» и что каждая минута, проведенная в воде, освежает меня на год жизни, я бы безоговорочно поверила. Потому что так оно и было! Я ощущала вернувшуюся из ниоткуда жизнь, я по каплям заряжалась оптимизмом, силой духа и еще какой-то смутной хреновиной, про которую когда-то или слышала, или читала, или… не помню. Сделав два шага от середины заливчика, я подошла к скале, похожей на голову спящего моржа, и подставила лицо звенящему ручью. О, это не описать… Просто надо после жаркой беготни найти ручей, подставить ему лицо, и тогда вам все станет ясно. Минуту ни о чем не думаешь. Потом тебя прошибает – а какая ты со стороны? Батюшки… А все ли у тебя на месте на сегодняшний день? Не шарахаются ли от тебя добрые люди? И что ты вообще собой являешь – не отсель досель, а в целом, несчастная женщина, подставляющая зубы и другие части тела тугой струе?.. (а про зубы я, кстати, и не зря. Потому что когда зубная щетка недоступна, меня всегда выручает моя находчивость). И очень характерно, что проходят годы, меняется отражение в зеркале, но желание быть красивой остается и нещадно тянет тебя за нервы…
Неожиданно я вспомнила про свою забинтованную ногу. Зачем? Тоже мне, украшение. Да там все заросло, как на кобыле… Я нагнулась вопросительным знаком и прямо в воде стала растерзывать бинт.
– Что это у нас, прекрасное дитя? – восхищенно прозвучало сзади.
Бросив повязку, я распрямилась. Нечего сказать, задушевный натюрморт…
– Место для вашей рекламы, сэр…
И со вздохом упала ему в руки. Он поймал.
Знать бы, где упасть…
Это я про соломку. Он нагрузил ее целый стог. Словно зимовать собрался. Поэтому не скажу, что было неудобно. По крайней мере, ощущения, что занимаешься любовью на палубе тонущего сухогруза, у меня не возникало. Я старалась. Я беспутствовала, как последняя падшая женщина. И так его любила, и эдак, и по-всякому. И банально, и оригинально… Лови момент, Диночка, твердила я себе, а вдруг это и есть твоя лебединая песенка? А вдруг тебе жить-то осталось в аккурат до красивого заката? Какой ты хочешь благочинности, девочка?..
– Нет, мы ведем себя безнравственно… – прошептала я, сползая с топчана на пол – благо он и там догадался подстелить соломки, а сверху – еще и набросить свой камуфляж с кобурой.
– Мы? – удивился он, рассеянно шаря руками в поисках меня.
– Мы… – выдохнула я. – Как люди воспитанные, меж собой незнакомые и не допускающие излишеств…
– Помолчи, – буркнул он.
– Я не могу молчать, – сказала я. – Послушайте, многоуважаемый шкаф…
Он засмеялся:
– Динка, заткнись. Ты меня отрываешь от кумара. Еще раз скажешь что-нибудь крылатое, я тебя выдеру.
– Тогда расскажи о себе, – потребовала я. – О жизни, о службе, что напрасна и вредна… Имею я право знать, с кем сплю?
– Сейчас выдеру. Как сидорову козу.
– Почему?
– Потому что нельзя быть занудой такой. – Туманов приподнялся и стал серьезен. – Что тебе рассказать? Жизнь службиста – это серый лист. Перед тобой пустоголовый, голый мент. Ярыга. Богатый, как церковная мышь. Начальники – враги, инструкции роботы писали, результат соответствует оплате: если мент с окладом три триста и поймает, адвокат за сорок тыщ отмажет. А мент пойдет следующего ловить… Правда, не привык, что меня самого ловят, – ну так уж повезло…
