Александр Бушков - Пиранья. Флибустьерские волны
– Сам знаю, – сказал Мазур. – Что ты цепляешься, репей? Ну не можешь же ты всерьез думать, что я потек из-за очередной зайки? Никак не можешь...
Лаврик какое-то время шагал рядом, задумчиво улыбаясь чему-то своему, лицо у него стало грустное и напрочь отрешенное от суровых сложностей здешнего бытия.
– Это я в походно-полевых условиях провожу сеанс психотерапии, – сказал он наконец. – Чтобы придать тебе прежнюю железность. Ты уж прости, но я самолично, собственными зыркалками пару раз видел, как ты на нее смотришь почти человеческими глазами... Точно.
– Так ведь «почти», – ухмыльнулся Мазур. – Нюанс?
– Нюанс, – согласился Лаврик. – И все равно, «почти» в наших условиях – это перебор. Всякий должен быть невозмутим и тверд, как Железный Дровосек...
– Не вспоминай про Железного Дровосека, – глухо сказал Мазур.
– Почему? А... Но я же книжного имел в виду. Извини. Короче говоря, я тебе заранее делаю прививку от почти человеческих взглядов в адрес капитанской дочки. Думай о реалиях. О том, что все равно ни черта у вас не выйдет. О том, что она через пару-тройку годочков обязательно испортится. В том смысле, что профессия ее изуродует. Эта профессия, промежду прочим, человека уродует почище нашей. У нее будут замки и виллы, семь мужей. Вместо недотепы Билли Бата при ней будет состоять какая-нибудь двуногая акула, которая контракты и денежки из глотки вырвет. И она тебя даже не вспомнит. Уж я-то знаю, – сказал он, глядя под ноги. – В принципе, разница только в масштабах и ставках...
Он подцепил носком мятую жестяную банку из-под кока-колы и с дребезгом погнал ее по тротуару, мастерски поддавая, пасуя сам себе. Мазур, подхватив ритм, перехватил у него жестянку, и они долго гнали ее по мостовой, перетасовывая, отбирая, всерьез этим увлекшись на какое-то время – два взрослых мужика, устремившиеся по серьезным делам. В конце концов, банка неожиданно провалилась в ямку, откуда ее никто доставать не стал.
– А может, с ней будет по-другому, – сказал Мазур. – Не так уж мрачно…
– А где ты видел, чтобы профессия не уродовала человека? – пожал плечами Лаврик. – То-то... Будь пессимистом, родной, пессимизм облегчает жизнь, уберегая от разочарований...
Какое-то время они шагали молча, порой автоматически оборачиваясь вслед девушкам в символических платьицах. Мазур нисколечко не соврал Кимберли – жизнь в городе, если приглядеться, продолжалась как ни в чем не бывало, далеко не все казались настолько любопытными, чтобы жариться на солнцепеке у набережной и глазеть на теплоход, неподвижно торчавший вдали от берега. Разве что полицейских стало гораздо больше, они маячили даже там, где отродясь их не было. Пару paз они видели в витринах работающие телевизоры с той же картинкой: теплоход на якоре, снятый с высоты.
– Слушай, – сказал Мазур. – По-моему, пора, наконец, мне сказать – а камо это мы грядеши? Мы ведь недвусмысленно удаляемся от берега, в противоположную сторону топаем...
– А нам туда и надо, – сказал Лаврик. – Понимаешь ли, твой Флорес-Фуерес то ли стратег изрядный, и то ли трусоват малость. Он тут сидит с парочкой приближенных в домике на горе и руководит своими орлами по радио, с безопасного отдаления. Хатку уже обложили аккуратненько наши друзья. Сейчас мы туда войдем и задушевно поспрошаем генералиссимуса сраного о деталях – сколько, с чем, и прочее...
Мазур спокойно кивнул. Большего знать и не требовалось – он и мысли не допускал, что сеньор Аугусто станет запираться или вилять. Так уж в жизни повелось: все, кому они задавали вопросы по делу, рано или поздно начинали отвечать так охотно и многословно, что порой одергивать приходилось, чтобы уши не заложило от болтовни...
Как и следовало ожидать, они так и не вышли за пределы Старого города. Дорога поднималась в гору, где улиц как таковых уже почти что не было – только стояли там и сям, далеко разбросанные, без всякого порядка и номеров уединенные домики, то новые и роскошные чьи-то виллы, то кирпичные особнячки испанской постройки, то самые настоящие лачуги? Как-то все это уживалось вместе – извечные пасагуанские контрасты, местный колорит...
– Да вот, кстати, о нюансах, – сказал Лаврик. – Самое время... Короче, есть серьезные нюансы. У нас с тобой – не только санкция на штурм, но и категорический приказ, как именно это обставить. Если кратко, но исчерпывающе – решительно запрещено не только гасить клиентов, но и калечить. Максимум, что мы себе можем позволить – квалифицированный мордобой без повреждения костей и внутренних органов...
– Мать твою, – сказал Мазур. – У начальства что, неопохмеленное состояние?
– А это не начальство, – сказал Лаврик, глядя в сторону. – Ты, родной, не забывай, что наше начальство – еще не пуп земли. У нас, если ты запамятовал, во главе всего стоит руководящая и направляющая сила... В общем, гасить нельзя. Нельзя ломать кости и отбивать печенки. Более того, когда мы возьмем коробку, мы должны приложить все силы, чтобы доставить этих уродов на берег в безопасном месте и отпустить к чертовой матери... Тех, в домике, куда мы идем, это тем более касается. Категорически...
Мазур не задал ему ни единого вопроса. Все было ясно и так. Он достаточно пожил на свете и много лет прослужил отнюдь не по интендантскому ведомству. У подобного идиотского с точки зрения профессионала приказа было одно-единственное объяснение: этот долбанный фронт крепко-накрепко повязан со Старой площадью, о чем не должна знать ни одна посторонняя душа. Международный отдел ЦК КПСС, яснее ясного. Контора, дирижирующая по всему свету такими вот фронтовиками. Доводилось уже прикасаться к иным из этих симфоний...
– Вот такие у нас будут развлечения, – сказал Лаврик. – Вместо серьезной работы...
Мазур промолчал – поскольку все давно решено без него, и его мнение тут ничего не значило. Про себя он, конечно, сказал, что думал, но далеко не все, так, в общих чертах и самых смачных выражениях.
Героям Богомолова было все же легче, у них оказалось гораздо больше возможностей. «Даже если вас будут убивать, стрелять только по конечностям» – им даже печенку отшибать запрещено, не говоря уж о костях, гуманизм невероятного накала...
Глава шестая
Развлечения продолжаются
Смуглый человек выдвинулся им навстречу из-за раскидистого, пышного куста – их тут множество росло меж пальмами. Шагавший впереди Лаврик отреагировал абсолютно спокойно, а раз так, то и Мазур не стал дергаться, шагнул в чащобу вслед за Лавриком, переменившимся во мгновенье ока. Он двигался теперь бесшумно и без единого лишнего движения, как хищный зверь, не задевая ни единой веточки.
Незнакомец остановился, показал себе под ноги. Там, полускрытый широкими листьями, лежал на земле человек, связанный тонкой белой веревкой – надежно и красиво, смело, можно сказать. Упаковка была устроена с тем изяществом, что моментально выдает профессионала.
Мазур присмотрелся – ничем не примечательная рожа, лихие усики, добротно закрепленный кляп. Пленник был в полном сознании и, сразу видно, в крайне дурном расположении духа, как всякий на его месте.
Незнакомец, показав указательным пальцем в сторону, несколькими скупыми жестами обрисовал ситуацию. Ага, сказал себе Мазур, тут и гадать нечего – судя по жестам, насквозь знакомым, этот смуглый обучался своему делу в том же заведении, что и некогда Мазур. Быть может, премудрости спецназовской пантомимы они усваивали у одного и того же инструктора...
Переводя на нормальную человеческую речь, незнакомец докладывал, что в доме еще двое, а трое своих обложили означенное строение с разных точек. Самого дома Мазур пока что не видел, но, как явствовало из жестов, он был одноэтажным.
Не прошло и полминуты, как Мазур в этом убедился собственными глазами. Пройдя по кустарнику метров пятьдесят, они увидели впереди белое строение с плоской крышей, не лачугу, но и без выкрутасов, однако не приют респектабельного человека.
Ага! Слева показалась бесшумно перемещавшаяся фигура, а справа – целых две. Мазур их заметил только потому, что приучен был вмиг высмотреть объект, надежно замаскировавшийся среди подобного ландшафта. На душе стало чуточку спокойнее – по крайней мере, в сподвижники им дали ребят надежных, а ведь иногда такой хлам подсовывают, Мозговитого хотя бы взять, чтобы далеко не ходить...
Последовал быстрый немой разговор – обмен теми же выразительными жестами, моментально распределивший роли и установивший диспозицию. Все вместе они с разных сторон двинулись к дому, бесшумно, как призраки, с пустыми руками, что вовсе не делало их менее опасными...
Он был уже так близко, что без труда расслышал несколько тихих фраз на испанском. Не понял ни слова, но один из голосов был женским. Чтобы это определить, не нужно быть лингвистом. А второй, никаких сомнений, принадлежал его приятелю Аугусто, с которым они расстались так тепло.
