Андрей Таманцев - Рука Москвы

Я сначала ощутил себя полным идиотом, и лишь потом сообразил, что последние фразы предназначены не для меня, а для стюарда из бара, который возник из-за наших спин и готовился произнести суровую речь. И начал ее произносить. Разумеется, на государственном языке Эстонии. О том, что в зале ожидания воспитанные люди не курят. Чтобы понять смысл его слов, не нужно было знать эстонский язык.

Генерал Голубков суетливо закивал и стал искать глазами, куда бы выбросить сигарету, но я сделал ему знак сидеть на месте и извлек из бумажника десять баксов.

— Сто граммов коньяку, две чашки кофе и пепельницу, — сказал я стюарду, помахивая купюрой. — Вы понимаете, что я этим хочу выразить?

— Да, господин, — мгновенно перешел он на русский язык. — Кофе черный? Со сливками? Без сахара? С сахаром?

— Черный, с сахаром. Сахару немного.

— А коньяку сто пятьдесят, — добавил мгновенно охамевший генерал Голубков. — А еще говорят, что эстонцы плохо относятся к русским, — заметил он, когда поднос с нашим заказом был заботливо размещен на придвинутом к нам кресле, а стюард удалился с чувством глубокого и полного удовлетворения чаевыми. — А они, оказывается, очень отзывчивые.

— Да, — кивнул я. — Только к ним нужно найти подход. Значит, куратор. Тогда я не понимаю совсем ничего. Янсену нужно, чтобы похороны состоялись, потому что об этом уже широко объявлено. Консулу нужно, чтобы они не состоялись, потому что это фашистский реванш и наглый вызов России. Но он как бы от вашего имени передает нам приказ молчать о содержимом гроба. Выходит, и Консулу нужно, чтобы похороны состоялись?

— Логично рассуждаешь, логично, — одобрил Голубков, делая глоток и оценивая вкусовые ощущения. — Хороший коньяк. Нормальный.

— Зачем?

— Мы снова воткнулись в тот же вопрос, — констатировал он. — «Зачем?» Притормозим. И зайдем с другого конца. Но при этом отметим, что Консул — фигура функциональная. За ним стоит ФСБ.

— И куратор?

— Да, и куратор.

— А кто стоит за куратором?

— Угадай мелодию. Теперь моя очередь задавать вопросы. Как я понял, вы не собираетесь немедленно возвращаться в Москву?

— А как вы это себе представляете? — возмутился я. — У нас контракт. На очень хорошие бабки. Мы их получили. А теперь возвращать? Плохая примета, Константин Дмитриевич. А мы верим в приметы.

— Про контракт расскажешь кому-нибудь другому. Он поверит. В чем дело?

Я бросил ему на колени черный конверт с фотографиями эстонских спецназовцев — заместителя командира второго взвода третьей роты отдельного батальона спецподразделения «Эст» Валдиса Тармисто и рядового Петера Раудсеппа. А потом рассказал в чем дело.

— Вон оно что, — проговорил Голубков. — Я ожидал чего-нибудь в этом роде. Но не такого. От эстонцев я этого не ожидал.

— Консул знал об этом?

— Не думаю. Он бы мне сказал. С намеком: вот с какими бандитами работает Управление. И немедленно доложил бы в Москву. Нет, не знал. Янсен сказал ему только одно: есть доказательства, что вы причастны к взрыву на съемочной площадке. И если Россия не хочет громкого международного скандала, вам следует делать то, что прикажет господин Янсен.

Он еще раз внимательно просмотрел фотографии, повторил:

— Не ждал я от эстонцев такого. Не ждал. Ты уверен, что это те солдаты, которых вы с Мухой обезоружили?

— Сто процентов. На Валдисе мой плащ от Хуго Босса. Видите? С погончиками. Не хотите спросить, зачем я приказал Боцману убрать этих солдат?

— Не хочу, — ответил Голубков. — Боцман не стал бы стрелять им в грудь и в живот. И тратить на это пять патронов.

— Он вообще не стал бы стрелять. Он предпочитает работать без шума.

— Черт. Чего-то я не понимаю. Когда Янсен показал тебе эти снимки?

— В ночь с пятого на шестое. В Аугсбурге.

— А когда обнаружили трупы?

— На снимках есть дата и время.

— Вижу. Пятое марта. Четыре тридцать. Утра. Когда их убили?

— Если верить Янсену, около полуночи.

— А щетина у Боцмана не меньше, чем трехдневная.

— Муха в таких случаях говорит: сечете фишку, — сделал я комплимент генералу Голубкову, одному из самых опытных контрразведчиков России. — Боцмана забрали, как только мы улетели в Германию. Потом взяли мой пистолет из сейфа в гостинице и устроили все это дело, а пистолет подложили в багажник его «тойоты».

— Ничего не понимаю, — с растущим раздражением повторил Голубков. — И чем больше смотрю, тем понимаю меньше. Боцмана фотографировали не в тюрьме. Это не тюрьма. Это какая-то изба.

— Сечете фишку, Константин Дмитриевич, сечете. Его держат на базе отдыха Национально-патриотического союза. На побережье, в Пирита. Скорее всего, в котельной.

— Как узнали?

— Подсказал Томас. Он там был. Жилая рига и несколько коттеджей из калиброванной сосны. Нужно еще проверить, но похоже, что так оно и есть.

— Ты сказал, что плащ от Хуго Босса. Что это такое?

— Торговая марка. Вроде Ле Монти.

— Дорогой?

— Не из дешевых. Баксов триста, не меньше. Точно не знаю, его покупала Ольга. Сам бы я никогда…

— Помолчи, — прервал Голубков. — Пей кофе. А то остынет. И немного помолчи.

Он засунул снимки в конверт, вернул его мне, а сам поерзал в кресле, устраиваясь поудобней, и погрузился в созерцание панорамы ночного порта.

— Красиво, — через некоторое время сообщил он. — Аэродромов я насмотрелся до зубной боли, а на море бывал редко. Море. Что-то в нем есть. Балтика.

Стекло не отражало ничего подозрительного позади нас, и я вынужден был признать, что говорит все это Голубков для меня, а не для кого-то другого.

— Что ж, все ясно, — наконец заключил он. — По этому поводу можно выпить. Будь здоров, Серега. Я рад, что все так получилось.

И он опрокинул в себя оставшийся в стакане коньяк. Я подождал, пока он закурит, и попросил:

— А теперь расскажите, чему вы рады. Я тоже порадуюсь.

— Молодой ты еще, Серега, молодой. И можно подумать, что трупы видел только в кино.

— Видел и не в кино.

— Посмотри еще раз на снимки.

— Я смотрел на них сто раз, — сказал я, но снимки все же достал.

— Смотрел, но не видел, — поправил Голубков. — Смотреть и видеть — не одно и то же. Ну-ну, не расстраивайся. Я тоже не сразу въехал. Смотри внимательно. Плащ. Видишь?

— Ну, плащ. И что?

— А то, что он целехонек.

— Ничего удивительного. Стреляли в живот.

— В упор, — напомнил Голубков. — Три раза. И ни одного сквозняка. Можно, конечно, предположить, что все три пули застряли в позвоночнике. А можно и другое. Плащ от Хуго Босса. За три сотни баксов. Жалко такую вещь портить. Эстонцы — народ бережливый. Я думаю, это у них от немцев.

— Вы хотите сказать…

— Сейчас ты сам это скажешь, — пообещал он. — Смотри дальше. Поворот головы. Много ты видел трупов с тремя пулями в животе с таким поворотом шеи? А у этого голова повернута так, чтобы можно было видеть лицо. Чтобы не было никаких сомнений в том, кто убит. И главное. А вот это ты мог бы понять и сам. Сколько времени прошло с момента убийства до момента съемки?

— Четыре с половиной часа.

— Какого цвета становится за это время кровь?

— Черной.

— То-то и оно, что черной. А не остается красной, как думают те, кто настоящей крови не видел. А эти патриоты настоящей крови не видели никогда. Поэтому они рвутся ее увидеть. И увидят. Теперь ты понял, что это такое?

— Да. Инсценировка.

— Вот мы и приехали.

— Даже жалко, что я не пью, — сказал я. — По этому случаю можно и выпить.

— Не спеши расслабляться, — предостерег Голубков. — Рано. Где сейчас Док?

— В Аугсбурге. Пытается выяснить, при каких обстоятельствах погиб Альфонс Ребане. Вернее, почему его гроб оказался пустым. Выступает как доверенное лицо Томаса. Мэр обещал содействовать расследованию.

— Вызови. Срочно. Он нужен здесь. Этих солдат нужно как можно быстрей найти. Вряд ли после этой инсценировки их оставили в части. Скорей всего отправили по домам и велели сидеть и не высовываться. Адреса помогу узнать. Их нужно спрятать, а еще лучше — на время увезти в Россию. Пусть Док и займется этим.

— В одиночку не справится.

— Разве я сказал, что их нужно увезти силой? Они сами уедут. Док будет их сопровождать. И только. Им нужно доходчиво объяснить, что это в их интересах, если они не хотят стать трупами. А они этого наверняка не хотят.

— А могут?

— Еще и как могут. Если уже не стали. Но надеюсь, что нет. Для следствия они трупы. И если они исчезнут, никто не станет искать их настоящие трупы.

— Думаете, Янсен на это пойдет?

— Сейчас пойдет. Сейчас он пойдет на все. Игра пошла по самой высокой ставке. А теперь напрягись и ответь мне на такой вопрос. Ситуацию ты знаешь во всех подробностях. И там знают, — неопределенно кивнул генерал Голубков вверх. — И вот представь, что тебе приносят разработанный эстонскими национал-патриотами под руководством Янсена план крупномасштабной политической провокации против России. Проработанный с немецкой дотошностью. Фильм об Альфонсе Ребане, торжественное перезахоронение его останков на мемориальном кладбище Таллина, возвращение внуку фашиста земли, на которой построены микрорайоны с русскими. Взрыв недовольства, акции гражданского неповиновения, усиленные провокациями. Как бы ты оценил такой план?