Михаил Рогожин - Новые русские
Предаваясь этим размышлениям, Артемий прохаживается между мраморными бюстами. Элитная Москва его больше не интересует. Подобно цепной реакции, множится его популярность и авторитет среди интеллигенции. Впереди новый этап. Завоевать душу и мозг каждого из живущих в России. Создавать филиалы центра во всех городах и районах. Ставить во главе их своих лучших пациентов, отдавших навсегда свою волю в его надежные руки. Реализация этого грандиозного плана требует огромных денег. Заниматься их накоплением некогда.
Из глубокой задумчивости его выводит бесшумное появление Фрины. Зная реакцию понтифика на просьбу о внеочередном приеме, она медлит с сообщением.
— Говори, — догадываясь, о чем пойдет речь, требует Артемий.
— Извините, я не имею права вас отвлекать… вы запретили… но на телефоне господин Глотов. Он не принимает никаких доводов. Требует срочно его принять… — в ожидании кары Фрина косит своим правым глазом в сторону.
— Пусть приезжает. Где он? — спокойно, без малейшего раздражения, соглашается Артемий.
Несколько озадаченная таким поворотом, девушка признается:
— Внизу. Его господин генерал не пропускает.
— Передай, я жду, — понтифик дает понять, что инцидент исчерпан.
Фрина выходит. Лучше бы он наорал на нее и запретил бы принимать Глотова. Теперь ей придется лезть из кожи, чтобы развести приезжающих по установленному графику пациентов. Но Фрина никогда не спрашивает понтифика, как поступать в возникающих ситуациях. Поэтому он и держит ее при себе.
Глотов врывается в приемную, словно ему преграждал путь не отставной генерал, а воздушно-десантный полк. В расхристанном виде и со страданием в глазах. Свою вечную безразлично-снисходительную улыбочку, видимо, потерял по дороге. Не здороваясь, он бросает Фрине пальто и шапку. Коротко интересуется:
— Где сам?
— У фонтана, — столь же лаконично отвечает девушка.
Глотов переводит дыхание. Несколько раз расстегивает и застегивает свой двубортный пиджак, поправляет галстук и зачем-то сообщает ей:
— Ну, я пошел.
Фрина пожимает плечами. Лично ей его визит ни к чему. Широким шагом Глотов пересекает коридор с безликими окладами и скрывается за высокими белыми дверями.
Артемий, с разведенными для объятий руками, идет ему навстречу.
— Агнец мой, к чему так нервничать? Твое возмущенное биополе я почувствовал на расстоянии. И, разумеется, не мог отказать дорогому другу, — обнимает Глотова за плечи, ведет к белому кожаному дивану.
Оба садятся. Понтифик смотрит в глаза Борису Ананьевичу.
— Ну, ну, все будет хорошо. Спокойно. Неужели тебя застукали за любимым занятием?
— Другое, — мрачно отвечает Глотов. — На меня наехали!
Артемий в недоумении встает, осматривает приятеля со всех сторон.
— Попал под машину?
Наступает черед недоумевать Борису Ананьевичу. Ах, да! — смекает он. Откуда Артемию знать, что значит наехали. И Глотов тихим голосом, с вынужденными паузами из-за неверных перехватов дыхания рассказывает о событиях, происшедших с ним в Иванове. Не утаивает про домогательства Веры, тем более что абсолютно уверен в ее тайном пособничестве Жаке Темирову.
Понтифик стоит перед Глотовым, слушает его без единой оценки, восклицания, кивка головы или хотя бы жеста. Не перебивает вопросами, не интересуется ускользающими подробностями. Просто слушает. Бурный поток рассказа постепенно теряет напор, разбивается на ручейки, сливается в одну истощенную струйку. Глотов выговорился полностью. Он ждет реакции Артемия. Тот пребывает в том же неподвижном состоянии. Может, он вообще его не слушает? Нет, такое невозможно. Скорее всего, он плохо рассказал. Сбивчиво. Нужно попытаться еще раз, уже без волнения объяснить, что же с ним произошло в Иванове.
Глотов несколько раз повторяет одно и то же и измученный напряжением памяти обессиленно умолкает. Ему становится непонятно, для чего битый час он рассказывал о свалившемся на него несчастье. Причем тут Артемий? Какой помощи он ждал от него, когда несся на перекладных на 2-й Обыденский? Ему захотелось извиниться и поскорее покинуть эту бездушную комнату с каменными головами античных философов.
Понтифик в задумчивости подходит к фонтану, подставляет руки под звенящую в тишине струю воды. Он явно не торопится высказывать мнение об услышанном. Стряхивает воду с рук. Прохаживается. Наконец, не столько спрашивает Глотова, сколько размышляет вслух:
— Мне пока непонятно, чего, собственно говоря, ты негодуешь?
— Чего?! — взрывается Глотов. Припухлые мешки под его глазами вытягиваются чуть ли не до скул.
Артемий не обращает внимания, продолжает тем же рассудительным тоном:
— Данную ситуацию ты подготовил собственными руками. Уже в тот момент, когда деньги с партийных счетов перегонялись на счет твоего фонда, нужно было предвидеть их дальнейшее движение. Согласись, ведь только обладая детским благодушием, можно было считать эти средства твоей собственностью. Не ты их владелец. Они временно задержались у тебя. Такие деньги в старые времена назывались «бешеными». Их следовало проигрывать в карты, прокучивать, прогуливать с женщинами. А после либо садиться в тюрьму, либо стреляться. Почти вся русская литература вертится вокруг трагедий, рождаемых именно этими деньгами. Капитал капиталу рознь. Неужели ты всерьез поверил, что тебе скинули огромные суммы для личного обогащения?
— Это — деньги фонда. Они должны работать для народа, — недоуменно возражает Глотов.
— Но, агнец мой, партийные деньги не могут работать. Они к этому не приучены. Все равно что столичную проститутку отправить поднимать фермерское хозяйство. МАЛИ ПРИНЦИПИИ — МАЛЮС ФИНИС, как любил выражаться Теренций. «Дурное начало — дурной конец». Деньги, купюры — всего лишь ничего не значащие бумажки. А капитал — живой организм, обладающий своей идеей. Идея твоего капитала не позитивна. Скорее разрушительна. Эти деньги никому не удастся обратить на созидание. Они будут постоянно менять своих хозяев, играть их судьбами… впрочем, перечитай «Пиковую даму» Пушкина.
— Я пришел за советом, а ты ударился в софистику! Мне необходимо решить — заявлять в милицию или нет!
Глотов резко встает, оскорбленно отворачивается от Артемия. На губах появляется улыбочка, за которую его прозвали «японцем».
— Лично мне, — продолжает он уже в пустоту, — много не надо. Но отдавать фонд в грязные руки Жаке Темирова, значит, пасовать перед мафией. Они только и ждут, как бы побыстрее перекачать все до последнего доллара на Запад…
Понтифик подходит, кладет руку на плечо Бориса Ананьевича. Тот вздрагивает. Артемий разворачивает его к дивану и с усилием усаживает.
— Агнец мой, вдумайся в свои обвинения. Причем тут мафия? Деньги продолжают движение. Невозможно остановить это движение. Не надейся. Послушайся меня, коли пришел. Не мешай им исчезнуть в швейцарских банках. Они для этого предназначены. Твой фонд — временное прибежище. Тебе обижаться не стоит. Ведь из партийного кресла благодаря этим деньгами пересаживаешься в парламентское. Это и есть твои дивиденды. Отступись, Борис… И успокойся, твоему казаху они тоже не достанутся.
— Откуда известно? — настораживается Глотов.
Артемий многозначительно улыбается. Садится рядом.
Глядит ему в глаза.
— Предчувствие имею. Чем быстрее отступишься, тем здоровее будешь.
— Тоже предчувствие? — наступает Борис Ананьевич. Ему кажется, еще немного, и выяснится, что Артемий знает об этом деле больше, чем услышал от него. Странное ощущение, хотя и глупое. Скорее всего, у него начинается психоз. Необходимо взять себя в руки. Решительно смотрит в глаза Артемию.
— А если я откажусь? Неужели они объявят мне войну?
— Не объявят. Просто убьют.
— Ты знаком с Темировым? Или с Асланом?
Понтифик выдерживает напряженный взгляд Глотова.
Он понимает психологическое состояние своего пациента. Перед любыми неприятностями, трагедиями, катастрофами у человека есть выбор. Всегда дается возможность не вступить на палубу «Титаника». Но люди, очарованные обреченностью, обычно сами обрекают себя.
— Агнец мой, не испытывай судьбу. Многие из тех, кто хапнул больше тебя, уже пропали из виду, зачем же торопиться вслед за ними?
— Думаешь, убьют? — серьезно и мужественно спрашивает Борис Ананьевич.
— Непременно. Не морочь себе голову, не напрягай нервную систему. Иди в парламент, пока предлагают. Там освоишься и не заметишь, как твои азиатские друзья сообразят и найдут способ оплатить твои новые возможности.
Глотов тяжело встает. Застегивает пиджак, поправляет галстук, делает несколько шагов от дивана, давая понять, что уходит. Но неожиданно резко поворачивается.
— Неужели убьют?
