Михаил Нестеров - Умный выстрел
Я и представить себе не мог, насколько близко в мыслях я подошел к реальности. У меня даже не оказалось тряпки под рукой, чтобы вытереть руки, и я вытер их о штанины брюк. Я еще не сел за руль, но представил, что меня остановил гаишник и, прежде чем предложить мне подуть в алкотестер, он роняет его в грязь.
Я огляделся. Оказалось, что я напоролся на гвоздь в знакомом мне по одному делу районе. Я решился на отчаянный шаг. Поднявшись на третий этаж пятиэтажного дома, позвонил в квартиру номер 11. И тотчас услышал за дверью: «Дорогой, ты откроешь?» — «Да», — подтвердил мужской голос. Через пару секунд дверь открылась.
— Здравствуй, Василий Вячеславович! — поздоровался я с хозяином. — Извини, руки подать не могу. Только показать — видишь?
Чирков с трудом узнал в этом грязном человеке (мне не хватало разве что помойного ведра) меня, а когда узнал, спросил, понизив голос и оглянувшись:
— Ты?! Что случилось?
— Это я. Проезжал мимо. Правое заднее — навылет. А у меня, кроме тебя, знакомых здесь нет.
— Ты хочешь, чтобы я подбросил тебя?
— До ближайшего пруда. Ладно, ладно, я пошутил. Доберусь своим ходом: колесо я поменял. Мне бы вымыть руки, почистить куртку: я только-только поставил новые сиденья.
— Ты серьезно?
— Дорогой, кто там?
— С работы, — ответил Чирков, загораживая грузным телом проход. Но как он ни старался, не смог противостоять напору жены. Она ахнула, увидев, в каком плачевном состоянии их гость.
— Где вы так перемазались?
— Копал секретную ветку метро.
Она рассмеялась.
— Почему ты держишь сослуживца в дверях? Проходите. И — сразу в ванную.
— На это я и рассчитывал.
Я разулся и оставил грязные ботинки на площадке, однако хозяйка занесла их в квартиру. В ванной я, глянув на свое отражение в зеркале, вздрогнул. Меня не узнала бы и родная мать. Я вымылся, раздевшись до пояса, поролоновой губкой дважды протер куртку, повесил ее на батарею. Пока размышлял, что делать с мокрой рубашкой, кто-то постучал в дверь. Это был Чирков. Он протянул мне майку и полотенце. Я поблагодарил.
Через пару минут я вышел из ванной совсем другим человеком. Мокрые волосы я зачесал назад, и они сейчас блестели, как набриолиненные. Я собрался было уйти и поблагодарить хозяйку за гостеприимство и мои вычищенные ботинки, но она удержала меня, предложив кофе.
— Пока куртка сохнет, — согласился я.
Мы сидели за разложенным одной стороной столом-книжкой. Напротив меня — хозяин, по левую руку — хозяйка.
— Значит, ты здесь живешь, — сказал я, отрабатывая версию сослуживца. — Хороший район. Только гвоздей много. Кстати, — встрепенулся я, — а где ваша собака? Я помню, ты рассказывал про какого-то монстра.
Хозяин беспокойно завозился, как будто сидел на муравейнике.
— Южнорусская овчарка. Мы отправили ее к родственникам в деревню. Она подрала нам кресло, диван. — Он понизил голос: — Надо было давно от нее избавиться.
Я допил кофе. Куртка моя подсохла. Вот сейчас я, стесняя этих людей, сам испытал неловкость и начал жалеть о том, что обратился к ним за помощью. Чирков сделал правильный выбор — он скорее всего скрыл от жены факт своего обращения к частному детективу, но, отослав собаку в деревню, дал жене понять, что все знает… Это был его выбор.
Они вышли проводить меня. Я спохватился: «Куртка!» Хозяин вернулся за ней в квартиру. Мы с его женой остались одни.
— Мы раньше не встречались? — спросила она. — Лицо мне ваше знакомо.
Я мысленно вернулся в тот день, когда провожал Чиркова, отчитавшись перед ним. Тогда еще я подумал: его я забуду быстро, а вот ее забыть будет нелегко. Моя вездесущая фантазия заставила эту женщину посмотреть мне в глаза, придвинуть ее лицо чуть ближе к оконному стеклу, еще чуть шире приоткрыть рот — как для поцелуя, и увидеть во мне партнера. Тогда я подумал об этом только затем, чтобы больше не возвращаться к этой теме. Тогда она была бабочкой, сейчас же взирала на меня куколка. В этот миг произошло то, что называется метаморфозой: ее рот чуть приоткрылся, а томный взгляд пронзил меня насквозь. Из кокона на меня смотрели глаза взрослого насекомого. Она была готова вылезти из своей защитной оболочки и распрямить уставшие крылья.
И я вдруг приложил палец к губам: «Тсс!»
Она удивленно вскинула брови: «Что случилось?»
— Ты видела меня, — горячо шепнул я. — Ты видела.
Мой внутренний голос не мог перекричать моего шепота: «Не льсти себе!» Но я сейчас был лучше, чем на самом деле. Нет, я не соблазнял эту женщину, я помогал ей вновь обрести свободу. Я подкрепил свои слова действием. Мои губы оказались от ее губ на расстоянии поцелуя, но мы с ней обменялись только дыханием: черный кофе и кофе со сливками. Одно это вскружило нам голову.
Я сбежал по лестнице, думая о другой женщине. У этой же я нашел ответы на мучавшие меня вопросы.
Я завел двигатель и через полчаса был на Учебной улице, стоял напротив второго подъезда и вглядывался в окна на пятом этаже… Отчасти я чувствовал себя школьником — сердце у меня билось часто и громко, так что я мог разбудить эту дремлющую восьмиэтажку. Мобильник в моей руке подрагивал, голос был неровным, как будто я пытался остаться неузнанным. Но цифры — что делать с цифрами, которые отобразились на экране телефона Александры Сошиной, и, возможно, мое имя: Ничтожество…
— Здравствуй, — сказал я. — Вот я и позвонил тебе.
— Да, это очевидно. — Пауза. — Здравствуй.
— Ты поздоровалась со мной. Это добрый знак.
— Не обольщайся на этот счет.
Она замолчала. Но связь не оборвала. Еще один добрый знак.
— Выйдешь на улицу?
Сошина хохотнула на том конце провода, как мне показалось, сквозь слезы.
— Придется.
Я отчего-то начал считать короткие гудки, которые, наверное обладая каким-то энергетическим импульсом, были способны возобновить связь.
Судья вышла, кутаясь в стильную стеганую куртку.
— Я пришел извиниться.
— Извиняйся, — она пожала плечами, глядя мимо меня, но готовая выслушать меня до конца.
— Ты была права…
— Насчет чего?
— Насчет грязных приемов. Но в тот вечер ничего подобного не было.
Ну как объяснить ей, что мои чувства были подлинными, а лицемерие в тот вечер вышло погулять? Поймет ли она меня, если я расскажу ей, как любовался ею, уснувшей на моей груди, и думал об уюте, о семейном очаге, который подпустил меня на небезопасное расстояние? Я часто спотыкался о лицемерие, но только не в тот день. В тот день черта на моей шее не было.
Мне было непросто, а отчасти и жалко вылезать из шкуры сотрудника Контрольного управления, но я олицетворял собой всю «сволочную» команду. Открыться перед Сошиной — означало признаться в обмане. Я погряз во лжи, пусть даже во имя спасения…
— В тот вечер я действительно искал у тебя поддержки.
— И ты ее нашел, не так ли? — Она посмотрела мне прямо в глаза.
Самое время сказать ей то, чего она не знала, не могла знать.
— Да, я нашел ее. А еще я нашел большого, посапывающего у меня на груди ребенка. Спящая, ты окатила меня волной нежности. Я гладил твои волосы, любовался твоим мирным личиком. Если бы до знакомства с тобой у меня оказалось вот это фото, где ты олицетворяешь собой безмятежный покой, а на обратной стороне задание — определить профессию этой женщины, — слово «судья» не пришло бы мне на ум.
Она спрятала улыбку. И тактично не стала задавать вопроса — какой профессии она «заслуживает». Она сама вывела меня из затруднительного положения. Вынув из кармана куртки пятисотрублевую купюру, Сошина протянула мне ее со словами:
— Когда вернешься в свой «высокий» офис, стукни в соседнюю дверь и поставь за меня на какую-нибудь кобылу.
Губы мои растянулись в улыбке. Саша сняла с меня неподъемный груз. Да и ей стало заметно легче. Мне было все равно, когда и как она узнала правду обо мне — сама ли проявила инициативу или ей обо всем рассказал Михаил Гутман… Она сомневалась — вот в чем дело, и неуверенность, помноженная на подозрение, заставила ее получить ответ на пару вопросов: «Так кто вы, товарищ Баженов? Почему ваша наглость и моя принципиальность уместились на одной кровати?»
Я смотрел с улицы, как она поднимается по лестнице. И не мог просто так отпустить, поэтому снова набрал ее номер. Поравнявшись с высоким окном, она поднесла трубку к уху.
— Эй, — сказал я, словно окрикнул ее, — а если эта кобыла придет первой, что мне делать с выигрышем? Может, просадим его в ресторане?
Я придумал выход из положения: даже если я просажу пятисотку, все равно скажу Сошиной, что выиграл, и выигрыш составил миллион…
— Я подумаю, — ответила Сошина. — Мне нужно время, понимаешь?
— У тебя есть сорок восемь часов, — поставил я условие.
Она промолчала, а молчание — знак согласия.
