Александр Тамоников - Прерванный полет «Боинга-737»
В том, что лагерь атакуют именно русские, сомнений не было. Во-первых, теракт был направлен против них и переговоры велись с заместителем главы Администрации президента РФ. Во-вторых, никто, кроме россиян, не отважился бы на столь рискованный штурм превосходящих сил противника. Ну, и, в‑третьих, несколько раз до ушей Лонгмана донеслись обрывки фраз, выкрикиваемых нападающими. Среди них преобладали непечатные, что окончательно проясняло ситуацию. Это была не имитация. Бойню в ущелье устроили действительно русские.
От мысли, что он попадет к ним в руки, американцу захотелось выть волком. Он знал, как работают с захваченными агентами спецслужбы, и не строил иллюзий насчет того, что допросы будут проходить чинно-мирно, с соблюдением всех необходимых процедур и формальностей. Нет, все будет иначе. Карла Лонгмана поместят в одиночную камеру, где на него начнут помаленьку воздействовать ультразвуковыми волнами и распыляемыми газами. К тому же в пищу и питье ему станут подмешивать какие-нибудь психотропные вещества, лишающие человека воли. Когда его приведут наконец на допрос, он будет пускать слюни изо рта, заискивающе заглядывать следователю в глаза и выкладывать все известные ему секреты. Но в покое его не оставят. Будут и побои, освежающие память, и изощренные пытки, и не менее изощренные унижения. Через пару месяцев от Лонгмана останется лишь его тень, трясущаяся, запуганная, забитая. Он уже никогда не будет прежним, да его и не выпустят из фээсбэшных застенков. Когда он станет бесполезен, ему организуют сердечный приступ, или он сам не придумает ничего лучшего, чем сплести из обрывков простыни веревку и удавиться.
Уж лучше сразу пуля в лоб! Хотя и погибать на месте Карлу Лонгману тоже не хотелось.
Со всех сторон падали или уже лежали боевики, очереди секли землю и дробили камни, выстрелы обороняющихся становились все реже, а голоса атакующих — все громче. Кольцо сужалось. Но оно было не такое уж плотное, это кольцо. Оценив обстановку, американец решил, что прорываться следует на восток.
Пути на север и юг были отрезаны, так как там высились стены ущелья, а вскарабкаться наверх под прицелом вражеских стволов нечего было и мечтать. Прострелят ноги и подождут, пока добыча сама сползет вниз. Но и западное направление было бесперспективным, поскольку в том месте ущелье постепенно сужалось и завершалось нагромождением камней, которое был не способен преодолеть ни один автомобиль в мире. Правда, атакующих там было раза в два меньше, чем с противоположной стороны, но проскочить мимо них шагом, бегом или ползком у Лонгмана шансов не было. Все эти соображения и побудили его приказать водителю ехать на восток.
Он видел, как русские зажали в клещи последний отряд талибов и уничтожили его, но у него имелся козырь. В его автомобиль не станут палить из пулемета или гранатомета, как не делали этого до сих пор. Ну, а предупредительных выстрелов Лонгман не опасался. Как только «Хаммер» проскочит заслон, русские его уже не догонят. Даже если им поступит команда открыть огонь на поражение, будет поздно. Ведь автомобиль Лонгмана успеет не только удалиться на относительно безопасное расстояние, но и окажется прикрытым сзади вторым «Хаммером». А его пусть решетят сколько душе угодно.
Несколько томительных минут пара американских автомобилей сближалась с той точкой, где их могли подбить или расстрелять из автоматов. Дорога впереди была завалена трупами боевиков. С обеих сторон к ней спешили русские — двое слева, двое справа. Один нес на плече зеленую трубу гранатомета.
— А теперь гони! — скомандовал Лонгман, когда до них осталось метров пятьдесят, а сам распахнул дверцу со своей стороны и высунулся наружу. Пусть видят, с кем имеют дело. Он — тот самый американец, в которого приказано не стрелять. Не станут же русские нарушать инструкцию? Нет? Тогда гуд-бай!
Никитин помнил, что майор Андреев имел задачу непременно захватить американца в плен. С другой стороны, Никитин не был обязан выполнять его приказы.
Указательный палец командира группы «Набат» согнулся, обхватывая спусковой крючок «калашникова». Ствол поднялся выше, таким образом, чтобы выпущенные из него пули не разминулись с человеком, высунувшимся из «Хаммера». Осталось только послать импульс пальцу.
Однако мозг Никитина команду дальше не передал. Он отказался подчиняться хозяину. Ему не понравилась мысль о том, чтобы подвести командира подразделения «Оса».
— Первую тачку пропускаем, — крикнул Никитин, — вторую берем! По колесам не стрелять, в бензобак не целиться. Бьем по окнам. Огонь!
Карл Лонгман, естественно, не слышал этой команды. Он отчетливо видел русского, целящегося в него из автомата, и успел мысленно попрощаться с жизнью. Сил, чтобы нырнуть внутрь автомобильного салона и попытаться прикрыться водителем, не было. Американец чувствовал себя кроликом, которого гипнотизирует удав. Если бы раздалась автоматная очередь, он бы покорно принял все предназначавшиеся ему пули и рухнул наземь. Но его предположение оказалось верным. По нему не стреляли. Эти русские получили однозначный приказ и нарушать его не имели права.
Плюхнувшись на сиденье, Лонгман захлопнул дверцу и зашелся нервным смехом, похожим на мелкий кашель. Водитель покосился на него и поспешил перевести взгляд на дорогу, чтобы не налететь на камень, которых здесь валялось в изобилии. Пот стекал по его вискам, раздражая обгоревшую на солнце кожу. Натертая шея горела, как ошпаренная. И все же он тоже не удержался от улыбки. Пожалуй, еще никогда в жизни он не испытывал такого облегчения и счастья. Он был как птица, вырвавшаяся из тесной клетки… из клетки, к которой подбирался кот.
— Ушли, — сказал боевик, качая головой. — Надо же, ушли.
— Еще нет, — произнес Лонгман, оглянувшись. Голос его был замогильным.
Похолодев и внутренне сжавшись, как при спуске с американской горки, боевик посмотрел в зеркало заднего обзора. Сначала он не понял, что так обеспокоило мистера Лонгмана. Второй «Хаммер», полускрытый пыльной пеленой, катил за ними, как и прежде, только отстав почти на полмили. Потом в глаза сержанту бросилось, что лобовое стекло у джипа отсутствует, а только тогда он сообразил, что за рулем сидит вовсе не Халик, как прежде, а совершенно незнакомый человек.
Пущенная им пуля надколола пластиковую выпуклость приборной доски, как будто кто-то молотком по ней ударил.
— Прибавь ходу! — крикнул Лонгман. Он достал пистолет, сдвинул пальцем предохранитель и высунулся в окно.
Водитель втянул голову в плечи, мечтая сделаться маленьким и незаметным. За свою короткую жизнь он пересмотрел немало кинобоевиков и всегда мечтал походить на их героев, мужественных, отважных, циничных, презирающих смерть. Но сегодня желания подражать им не возникало.
Оскалившись, Лонгман несколько раз выстрелил в настигающий их «Хаммер». Мужчина, сидящий за рулем, произвел ответный выстрел из пистолета, но тоже не попал. Лонгман подумал, что противник специально стреляет мимо, чтобы действовать водителю на нервы. Неужели догонит? Из легких Лонгмана словно выкачали весь воздух, в груди стало пусто и холодно. Испытывая необычайную ясность мыслей, он подумал, что разумнее всего было бы застрелиться, хотя понимал, что для этого у него не хватит духу. Наведя ствол на переднее колесо преследователя, он выстрелил несколько раз подряд. Разумеется, промазал. Мешала не только тряска, рука дрожала сама по себе, без всяких кочек и колдобин.
— Влево или вправо? — звонко спросил водитель, глаза которого вытаращились от напряжения.
Повернувшись вперед, Лонгман увидел развилку, одно ответвление которой круто уходило в гору, а другое спускалось к военному аэродрому, заслоненному скалами, и крикнул:
— Вправо!
Накренившись и скрипя, «Хаммер» повернул и некоторое время ехал на двух колесах, прежде чем снова встал на все четыре. Водителя подбросило так, что он едва не выпустил из рук руль. Зубы Лонгмана клацнули, после чего на одном из них образовалась раздражающая зазубрина.
«Как только вернусь домой, — машинально подумал он, — немедленно отправлюсь к дантисту».
Но мысль не оставила заметного следа в мозгу американца. Он не верил, что когда-либо вернется, потому что второй «Хаммер» неумолимо приближался.
Карла Лонгмана преследовал майор Никитин, отстраненно прикидывая, сколько пузырей водки следует содрать с Андреева за свои старания. «Слабовольный я человек, — думал он, слегка бросая машину из стороны в сторону, когда видел, что американец собирается стрелять. — Хотел поступить по-своему, так нет же, поддался. И так всегда. Вечно я делаю то, чего ждут от меня другие».
Коря себя, Никитин не осознавал, что отнюдь не слабоволие, а как раз исключительная решимость погнала его в погоню за американцем. Он не мог поступить иначе. Подвести майора Андреева не позволяла совесть, а ее голос был куда громче, чем голос благоразумия. Во всяком случае, что касается Никитина.
