Дева в голубом - Шевалье Трейси
Ферма расположилась на склоне холма в виде буквы L, вход был с юга, у самого перекрестья длинной и короткой граней. Этьен открыл ей дверь. Родители и двое наемных работников были в поле, сестра Сюзанна возилась в дальнем конце огорода.
Внутри было тихо, до Изабель доносилось лишь приглушенное похрюкивание свиней. Свинарник Изабель понравился, да и амбар вдвое больше, чем у отца. Она стояла посреди гостиной, слегка опираясь о длинный деревянный стол кончиками пальцев, словно боялась упасть. Комната была чистенькой, ее только что прибрали, кружки висели на стене на равном расстоянии друг от друга. Кровать занимала всю стену и была так велика, что места хватило бы не только всем Турнье, но и ее семье — до тех пор, пока не начались убытки. Сестра умерла. Умерла мать. Братья в солдатах. Остались только они с отцом.
— La Rousse.
Она обернулась, увидела глаза Этьена, приближавшегося к ней своей обычной развязной походкой, и попятилась назад, пока не уперлась спиной в каменную стену. Он живо оказался рядом и положил ей ладони на бедра.
— Нет, только не здесь, — сказала она. — Не в доме твоих родителей, на их кровати. Если твоя мать…
Этьен убрал руки. Упоминание о матери отрезвило его.
— Ты говорил с ними?
Он не ответил. Его широкие плечи поникли, он двинулся в угол.
— Стало быть, не поговорил.
— Скоро мне исполнится двадцать пять, и тогда я волен делать все, что заблагорассудится. Тогда мне не нужно их разрешение.
«Конечно, они не хотят, чтобы мы поженились, — подумала Изабель. — Мы бедны, у нас ничего нет, а они богаты, у них есть Библия, лошадь, они умеют писать. Они женятся на кузинах, они дружат с месье Марселем. Жан Турнье — синдик герцога де Эгля, он собирает с нас налоги. Никогда они не согласятся, чтобы дочерью их стала девушка, которую они зовут la Rousse».
— Мы могли бы жить с моим отцом. Ему трудно приходится без сыновей. Он нуждается в…
— Ни за что!
— Стало быть, мы должны жить здесь.
— Да.
— Без их согласия.
Этьен переступил с ноги на ногу, прислонился к краю стола, скрестил на груди руки и пристально посмотрел на нее.
— Если ты им не нравишься, — вкрадчиво сказал он, — то сама в этом виновата.
Изабель застыла, кисти ее сжались в кулаки.
— Но я не сделала ничего дурного! — воскликнула она. — Я верю в истину.
Этьен улыбнулся:
— Но ведь ты любишь Святую Деву, разве не так?
Изабель, не разжимая кулаков, наклонила голову.
— А мать твоя была ведьмой.
— Что? Что ты сказал? — выдохнула она.
— Тот волк, что укусил ее, его дьявол наслал. А потом начали умирать дети.
Изабель посмотрела на него.
— Ты что же, думаешь, что мать нарочно умертвила свою дочь? И внучку?
— Когда ты станешь моей женой, — сказал Этьен, — акушерством заниматься не будешь. — Он взял ее за руку и повел в амбар, подальше от родительского очага.
— Зачем я тебе? — лгрошептала она так тихо, что он не услышал. И сама себе ответила: «Затем, что твоя мать ненавидит меня больше всех на свете».
Пустельга летела прямо над головой, бешено хлопая крыльями на сильном ветру. Серая — самец. Изабель прищурилась. Нет. Рыжеватая, под цвет ее волос, — самка.
Она сама научилась лежать на воде, перевернувшись на спину, слегка шевеля руками, — груди почти не видно, волосы распластались на поверхности, как листья, проплывающие мимо ее лица. Изабель снова посмотрела вверх. Пустельга стремительно приближалась справа. Миг соприкосновения был заглушён шелестом ракитника. Когда птица показалась, в когтях у нее трепыхалось какое-то существо: то ли мышь, то ли воробей. Она быстро набрала высоту и исчезла из виду.
Нащупав большой гладкий камень на дне, Изабель резко поднялась на ноги. Грудь вернула свою привычную округлость. Звуки возникли из ниоткуда, отовсюду доносился звон колокольчиков, внезапно слившийся в общий гул колокола. Estiver — местные пастухи, отец Изабель говорил, что они появятся через два дня. Нынче летом у них должны быть очень хорошие собаки. Если не поторопиться, она окажется в самом центре стада в сотни голов. Изабель быстро направилась к берегу, вытерлась досуха, очистила от водорослей волосы. Волосы — знак ее позора. Затем натянула юбку, рубаху и набросила на голову белую косынку.
Затягивая концы, она внезапно замерла: показалось, что кто-то смотрит. Изабель попыталась оглядеться, не поднимая головы, но ничего не увидела. Колокольчики все еще были далеко. Нащупав пальцами растрепавшиеся пряди, она живо спрятала их под косынку и помчалась по тропинке вдоль реки. Вскоре она свернула в сторону и побежала через поле, поросшее низким кустарником и вереском.
Добравшись до гребня холма, она посмотрела вниз. Повсюду виднелись овцы, медленно поднимающиеся по склону горы. Разбежаться по сторонам им не давали двое мужчин, один спереди, другой сзади, каждый с собакой. Время от времени несколько овец отбивались от стада, но их тут же возвращали на место. Дней пять, должно быть, идут, от самого Эля, но даже сейчас, в конце дороги, не выглядят ослабленными. К тому же у них впереди целое лето выгула.
Звон колокольчиков заглушался посвистом и выкриками пастухов, громким лаем собак. Тот, что был впереди, поднял голову, глядя, как показалось Изабель, прямо на нее, и пронзительно свистнул. Из-за ближнего валуна быстро вышел юноша. Он был невысок, жилист, черен от солнца. Со лба стекали струи пота, в руках посох и кожаный мешок, какие носят пастухи, на голове круглая плотная шапка, из-под которой выбивались темные пряди волос. Почувствовав на себе его взгляд, Изабель поняла, что это он смотрел на нее там, внизу, у реки. Юноша улыбнулся, по-доброму, понимающе, и на мгновение Изабель почувствовала ласковое прикосновение воды. Она посмотрела вниз, прижала локти к груди — и не сумела вернуть улыбки.
Резко сорвавшись с места, юноша зашагал вниз. Изабель смотрела ему вслед, пока он не достиг стада. Тогда она побежала.
— У меня будет ребенок. — Изабель положила руку на живот и с вызовом посмотрела на Этьена.
Его светлые глаза мгновенно потемнели, словно на поле упала тень от набежавшего облака. Он задумчиво посмотрел на нее.
— Я скажу отцу, потом поговорим с твоими родителями. — Изабель откашлялась. — Как думаешь, что они скажут?
— Теперь им придется разрешить нам пожениться. Иначе, когда родится ребенок, будет еще хуже.
— Они решат, что я это нарочно подстроила.
— А ты это подстроила? — Этьен посмотрел ей прямо в глаза.
Взгляд Изабель похолодел.
— Это ведь ты пожелал греха, Этьен.
— Ты тоже, la Rousse.
— О, если бы могла вернуться maman. И Мари.
* * *Отец вел себя так, словно не услышал ее. Он уселся на скамью рядом с дверью и принялся обстругивать сук — мастерил новую мотыгу взамен сломавшейся нынче утром. Изабель неподвижно стояла перед ним. Голос ее звучал совсем тихо, она подумала было, может, стоит повторить, и даже рот уже открыла, но отец не дал ей заговорить:
— Стало быть, все меня оставляют, — сказал он.
— Извини, папа, но Этьен говорит, что здесь жить не будет.
— Да и я не потерплю никого из Турнье у себя дома. И после моей смерти ферма тебе не достанется. Приданое ты получишь, но ферму я завещаю племяннику, тому, из Опиталя. Турнье моя земля не достанется.
— Но ведь близнецы вернутся с войны, — возразила Изабель, глотая слезы.
— Не вернутся. Они погибнут. Они не солдаты, а крестьяне. Ты и сама это знаешь. Два года прошло, а от них ни слова. А ведь сколько народа за это время вернулось с севера, весточку было с кем прислать.
Изабель оставила отца сидеть на скамье и пошла через поля, вдоль реки, к ферме Турнье. Было уже поздно, быстро темнело, на холмы и спускающиеся с них террасами поля с наполовину вызревшей рожью ложились длинные тени. На деревьях о чем-то оживленно переговаривались скворцы. Дорога между фермами казалась длинной, в конце ее была мать Этьена. Изабель замедлила шаг.
