Красный вервольф 3 - Саша Фишер
— Ой, да вот еще, глупости, — Марта махнула рукой. — Расскажи лучше, что снаружи происходит. Мне никто ничего не рассказывает, говорят, что волноваться мне нельзя, надо выздоравливать.
— Я принес тебе свежий номер газеты, — сказал я. — Пишут, что…
— Что сделали с этим… С этим… — лицо Марты стало злым, глаза прищурились. Кажется, она перебирала в голове весь список доступных ругательств, выбирая самое грязное.
— Было публичное разбирательство, — сказал я. — Меня туда не пустили, но потом рассказали, что там произошло. После допроса он признался, что первый ребенок тоже не Каролины. Что они с самого начала знали, что у нее не может быть детей, вот и придумали этот… Гм… Проект.
Про это заседание мне рассказал Юрген, который там был, разумеется. Мероприятие получилось шумным и очень скандальным. Туда пришлось даже вызывать охрану, чтобы Рашера прямо там не застрелили. Оказывается, он с этим своим обещанием фертильности женщинам за сорок очень много кого задел за живое. Любому эсэсовцу чтобы вступить в брак, требовалось персональное разрешение Гиммлера. А тот искренне был убежден, что брак нужен только и исключительно для того, чтобы истинные арийцы размножались. И крайне неохотно позволял жениться на женщинах старше тридцати. Кого-то перспектива женитьбы на юных белокурых феях радовала, а кто-то наоборот печалился, что не может узаконить отношения со своими «боевыми подругами». И вторые как раз рассчитывали на Рашера. И ждали этого его «дара». В общем, когда секретарь зачитал его показания, один из офицеров выхватил оружие и чуть не пристрелил его прямо в зале. Завязалась потасовка, но все быстро закончилось. Горячий штурмбаннфюрер пришел в себя, попросил прощения и начал требовать суда по всей строгости. Мол, был напуган, пристрелить его сейчас было бы милосердием, а это совсем не то, что требуется этому мошеннику.
— И что теперь? Его расстреляют? — жадно спросила Марта.
— Решение отложили, — сказал я. — О, милая, поговаривают, что там произошла целая драматическая история… — Я пересказал Марте слова Шалтая, в паре мест чуть приукрасив. Она слушала с блестящими глазами. — В общем, пока его посадили в кутузку обратно. Продолжат дознание, чтобы выяснить, где он еще Великому Рейху наврал. И подождут решения Гиммлера.
— О, рейхсфюрер приедет в Плескау? — Марта сделала попытку приподняться, но ее личико тут же скривилось от боли.
— Пока ему просто составили донесение, — сказал я. — А приедет или нет, мы узнаем позже.
— Граф отложил поездку в Царское Село? — спросила Марта.
— Нет, — я покачал головой. — Просил пожелать тебе скорейшего выздоровления, но завтра мы уезжаем. На поезде.
— Я буду скучать… — Марта взяла меня за руку и сжала пальцы.
— Выздоравливай быстрее, — с как можно большей теплотой сказал я. — А то граф твою работу на меня переложил.
— Ах ты!.. — Марта сделала большие глаза. — Так вот, значит, как ты по мне скучаешь?! — она тихонько рассмеялась, потом снова поморщилась. — Не надо, не смеши меня, мне больно пока смеяться.
Я посидел у нее еще полчасика, пересказал свежие сплетни из комендатуры. Ничего важного. Кто-то подхватил сифилис и пытался этот факт скрыть, но не удалось. Глава канцелярии застал свою жену с русским любовником. Молодежь устроила вечеринку и ночью затащила на крышу театра овцу. Обычное дело, в общем.
Я вышел из госпиталя и посмотрел на часы перед биржей труда. Почти четыре часа дня. Граф отпустил меня сегодня пораньше, чтобы я зашел поведать Марту. Зато завтра велел явиться к шести утра. С вещами. Потому что мы уезжаем в Царское Село на несколько дней. На три. Или четыре. Граф не определился.
Я вздохнул и покрутил головой. Наташа сказала, что придет на рыночную площадь в половину пятого и велела подождать ее у аптеки. Значит у меня есть еще полчасика, можно перекусить чего-нибудь. А то, что-то мне подсказывает, что Наташа меня вовсе не на свидание пригласила.
Ну что ж…
Я решительно зашагал к площади. Кто-то говорил, что там открыли недавно новую закусочную, надо бы проверить, чем там кормят.
Торговцы уже разошлись, их рабочий день принудительно завершался в три часа. Рубин скучал, подперев руку кулаком и глазел куда-то в сторону. Я остановился у него за спиной и тоже посмотрел, что привлекло его внимание. К площади приближалось три крытых грузовика. Не сказал бы, что это было что-то странное. Здесь то и дело привозили всяких переселенцев, новых солдат и прочий народ из самых разных мест.
Грузовики остановились, фрицы выскочили из кабин.
О, надо же, они помогают кому-то выбираться из кузова! Обычно они в лучшем случае словами подгоняли, в худшем — помогали прикладами. Чего это они такие добрые?
И тут я увидел Нюру. Она спустилась из грузовика самой первой, придерживая живот. Бледная, глаза испуганные, но осанка гордая. От помощи фрицев отказалась. Фух… После падения Рашера освободили-таки ее. Значит, все было совсем не зря. От таких мыслей настроение поднялось и захотелось напеть песню про день победы, который порохом пропах. Но, чую, не поймут меня здесь с такой самодеятельностью, да и до Победы, как до Чукотки на велике. Постараюсь ускорить это событие по мере возможности. Перенести этот радостный день с мая на пораньше. Чем черт не шутит? Авось выгорит? После того, как разберусь с янтарной комнатой, надо будет об этом крепко поразмышлять…
— Это они что ли беременные все? — удивленно пробормотал Рубин, прервав мои размышления, а потом оглянулся на меня. — О, дядя Саша! А я тебя не заметил. Смотри, откуда это фрицы столько беременных баб взяли? На развод что ли привезли?
— Их из концлагеря только что отпустили, дурья твоя башка! — я потрепал его по затылку. — Ты лучше за щетки берись, а то вон те патрульные уже начали на нас смотреть косо.
— Кузьма Михалыч приехал, — пробубнил себе под нос цыган, принявшись начищать мои сапоги. — Сегодня утром. За провиантом, говорит.
— О, это отличная оказия! — обрадовался я. — Видишь вон ту девку с косой с мою руку толщиной?
— Наособицу стоит которая? — спросил Рубин, незаметно бросив взгляд в сторону Нюры.
— Ага, она, — прошептал я. — Подойти, побалакай с ней. И попроси Михалыча ее домой доставить. Она из Заовражино.
— Понял, — кивнул Рубин. — Сделаю в лучшем виде.
Цыган сверкнул зубами в улыбке, ловко спрятал в кармане купюры, которые я ему незаметно передал, и развязной походкой направился в сторону Нюры. Что он ей там говорил, я не слышал. Но сначала ее лицо было замкнутым и даже сердитым, а через пять минут суровость сменилась улыбкой. Ну да, от обаяния грека Евдоксия еще никто не уворачивался. Бьет без промаха.
В забегаловке я отужинал