Кровь героев - Александр Зиновьевич Колин
Ответа на вопрос не существовало, спросить было не у кого. Амалафрида и так смеется по поводу и без повода, как безумная. Попробуй, спроси у нее. Безумная? Да разве кто-нибудь тут в своем уме? Ульрика вспомнила, что приходили посланные старейшинами крестьяне. Они и правда какое-то время назад толпились возле костра и спрашивали ее о чем-то. Да, так было. И что же они услышали? Кровь, кровь, кровь, кровь. Вот и все.
Кажется они ушли довольные, по их мнению, это означало, что прольется кровь. И конечно же, кровь врагов! Значит, она, Ульрика, отработала старую римскую серебряную монету с почти стершимся изображением какого-то неведомого ей властителя, которая лежит здесь, рядом с кинжалом. Значит, когда они проходили, костер еще горел, потому что, иначе они не смогли бы положить свою плату туда, где колдунья быстрее всего могла обнаружить их подношение…
Они ничего не поняли. Если безумная слепая старуха права — а как можно сомневаться в этом? — то… Эйрик сын забытого христианами Вотана… Не он ли придет к ней? «Ты дозрела, и ты красива». Почему старуха так хохотала? Что хотела сказать своей праправнучке, убитая крестьянами Амалафрида? Впрочем, она никогда не высказывалась прямо, об этом еще и бабка Лудгарда говорила внучке, обучая колдовскому ремеслу. Учиться разбирать туманные высказывания духов — это настоящая наука. Смысл пророчеств Амалафриды девушка почти всегда (по крайней мере, так ей казалось) понимала. Но сейчас… Нет, вой не почудился колдунье. Он раздался снова, протяжный вопль зверей, разорвавший тишину и разбудивший ее. Вот он слышится опять.
— Волки! Волки! Волки! — истошно вопил кто-то, пробегая мимо хижины колдуньи. — Спасайтесь, люди! Смерть близко. Бегите! Лю… — Крик оборвался, точно человек захлебнулся, но другой неузнаваемый, искаженный ужасом голос, вторя первому, прокричал: — Волки! Спасай… — И тоже оборвался.
От удара слетела, провалилась внутрь, прикрывавшая вход в хижину, сплетенная из ивовых прутьев и промазанная глиной дверь. Холодный ветер ворвался в помещение, всколыхнув пламя разгоравшегося костра. Девушка в ужасе отпрянула в темноту, надеясь, что страшный матерый волчище, замерший на пороге, принюхиваясь к запахам ее жилища, не заметит человека и уйдет.
В тишине заблеяла вдруг глупая коза. Даже кролики с испугу перестали жевать. Волк, однако, не обратил на животных никакого внимания. Ульрика поняла, что он видит ее. Зверь встрепенулся. Глаза хищника сверкнули огнем, и в следующую секунду он прыгнул прямо на Ульрику. Ожидая страшной, но быстрой смерти, юная колдунья зажмурила глаза и сжалась, точно мышка, попавшая в пасть кота. Волк между тем не спешил перегрызать горло своей беззащитной жертве. От него исходил странный, не звериный запах. Он, сотрясаясь от возбуждения, трепал и мял тело Ульрики, обжигая лицо жарким, источавшим запах крови дыханием. Царапая когтями кожу на бедрах девушки, зверь рывком задрал подол ее полотняного платья. Она закричала, когда волк наполнил собой ее чрево, но жалобный стон этот потонул в рычании волка и криках соседей, находивших страшную смерть в своих домах.
Норманны в ту ночь превзошли самих себя в жестокости. Никто из тех, кто попадался им на пути, не мог рассчитывать на пощаду: ни старик, ни женщина, ни ребенок. Так жестоко карали короли морей осмелившихся напасть на них саксов. Такой вот дорогой ценой обошелся крестьянам, рыбакам и охотникам соблазн Герберта. Не находя полного упоения в пролитой ими крови, норманны голыми руками вытаскивали горящие поленья из очагов и зажигали хижины саксов. Те из жителей, которым посчастливилось, выбегая из домов, уцелеть в огне, напарывались на клинки викингов. Взывая к Одину, богу своему, даровавшему им победу, воины во славу его нещадно жгли и резали утративших всякую способность сопротивляться врагов.
Эйрик поднялся и, равнодушно окинув взглядом распростертое на полу недвижимое тело девушки, тяжело ступая, направился к выходу, чтобы присоединиться к своей ликующей дружине. Внезапно что-то ударило конунга в спину. Он даже оступился и, повернувшись, с удивлением уставился на успевшую вскочить на ноги девушку, которая, казалось, только что лежала без признаков жизни. Оскалив белые зубы, содрогаясь от ярости, колдунья вновь ударила врага кинжалом. Эйрик с удивлением уставился на обезумевшую от злобы юную колдунью. Она вновь взмахнула рукой, и острие клинка ткнулось в кольчугу. Викинг не чувствовал боли; он лишь улыбнулся и, выхватив оружие из рук колдуньи, внимательно осмотрел его. Из темноты на молодого конунга уставилась серебряная волчья морда. Эйрик захохотал, а потом, швырнув кинжал в угол лачуги, шагнул к выходу.
— Будь проклят ты и потомство твое в веках! — страстно воскликнула Ульрика. — Будьте вы прокляты!
Викинг остановился на секунду на пороге хижины. Он посмотрел на девушку — глаза его хищно сверкнули в темноте — и вновь захохотал.
Внезапно почувствовав подкатившую к горлу тошноту, Ульрика не удержалась на ослабевших, дрожащих ногах и рухнула подле догоравшего костра. Последнее, что она увидела, теряя сознание, было покрытое язвами лицо Амалафриды.
— У-мная де-вочка, — едва справляясь с приступом истерического хохота, проклокотала старуха. — Знаешь кого проклинать. Ну что ж, так и быть, проклятье наложено!
Not to touch the earth
Not to see the sun
Nothing left to do
But run, run, run,
Let’s run…
Come on, baby, run with me.
J. Morrison «Not to touch the earth»[6]
Наконец-то позади остались душные городские перекрестки, залатанный асфальт, плавившийся под колесами. Промелькнул погруженный в летаргию пост ГАИ, и старый, потрепанный, но с виду еще очень приличный белый «скакун из семейства вазовых», облегченно вздохнув двигателем, вынес своего хозяина на черную гладь Загородного шоссе. Ветер, приятными прохладными струями врываясь в открытые окна «шестерки», ласкал щеки, покрытые трехдневной щетиной, и ерошил темные волосы водителя. Миновав стражей автомагистрали, он включил четвертую передачу и, откинувшись на спинку сиденья, легко и даже небрежно повел свой автомобиль, касаясь руля одними только большими и указательными пальцами.
Владелец «шестерки» нажал на педаль акселератора, и стрелка спидометра, вздрагивая, сначала несмело, а потом все увереннее,
