Дон Пендлтон - Кошмар в Нью-Йорке
Болан не признавал никакого шарлатанства в медицине, но не стал дискутировать, а просто предпочел сменить тему. В конце концов, ему спасли жизнь, и он не имел права осуждать или критиковать своих спасителей. Ясно одно — везде есть свои положительные и отрицательные стороны.
Паула и Эви занялись домом моделей, а больного оставили на попечение Рашель. Безуспешно пытался Болан смягчить красавицу сиделку, которую обидел во время их первой встречи. Больше он не видел ее обнаженной. Во всяком случае, то, что она носила, могло вполне сойти за одежду в обществе нудистов: мини-шорты из замши выгодно подчеркивали линию ее бедер, а нечто похожее на коротенькую майку, сшитую из разноцветных лоскутков, слегка прикрывало великолепную грудь. В качестве украшения у нее на лбу был изображен небольшой восточный символ.
— Это тоже произведение Паулы? — спросил Болан.
Она, грациозно поведя плечами, ответила:
— Нет, я нарисовала сама.
— Чтобы выглядеть скромнее? — с улыбкой проронил он.
Она коротко взглянула на Болана, потом отвела глаза:
— В человеческом теле нет ничего вульгарного. Усвойте это раз и навсегда. Вульгарность — порождение разума, и только.
— Это ваше Божество позволило совершить такое открытие?
— Не нужно шутить такими вещами, ведь Бог многолик.
«Ах ты, чертова нудистская ханжа», — подумал Болан, а вслух произнес:
— Извините, но я не думал, что вы к этому так серьезно относитесь.
— Да, к этому я отношусь очень серьезно.
— А почему вы не называете это существо просто Богом?
— С этим символом связано слишком много невежества и суеверия. Ведь слова несут огромную смысловую нагрузку, не так ли? Они символизируют и характеризуют наш образ мышления.
— Может быть, вы и правы. Только скажите, какой символ должен приходить в голову, когда начинаешь думать о сексе?
— Что касается вас, то я не знаю, — отозвалась она, немного помолчав. — Лично я думаю о чистоте.
— О чистоте? Сожалею, но тогда наши слова-символы не совпадают, — сказал он.
— Ничего удивительного! Ваши мысли очень вульгарны. Вы убиваете и терроризируете людей и при этом бьете себя в грудь, как самец гориллы в джунглях, утверждая, что боретесь за правое дело. Понятно, что даже сексом вы занимаетесь с такими же мыслями.
Она явно пыталась отомстить ему за нанесенное ранее оскорбление. Болану это не очень понравилось, однако он ответил:
— Убийства и занятия любовью для меня — вещи совершенно разные. Я бы не хотел, чтобы мы ссорились, Рашель, но я прошу вас, утолите мое любопытство. Скажите, что вы испытываете, когда занимаетесь любовью?
— Я не занимаюсь любовью, — холодно ответила она.
— Ну, тогда понятно.
Болан был сражен ее заявлением.
— Просто любовь целиком поглощает меня, — объяснила она.
— Вот как?
— Это и есть чистота. Встречаются мужчина и женщина, между ними пробегает искра, и любовь разом поглощает их, если они достаточно умны.
Он тихонько засмеялся:
— Вы хотите сказать, что они ложатся там, где встретились, и занимаются любовью, как только между ними пробежала искра? И неважно, где это происходит: в Таймс-сквере или в Бруклинском метро?
Рашель улыбнулась:
— Не надо все понимать буквально. Совсем ни к чему ложиться, где попало. Для тех, кто посвящен в это искусство, достаточно лишь дождаться, чтобы любовь охватила их. И в нужный момент она сама приведет их в подходящее место.
Подобные тонкости показались Болану недоступными.
— А как же поступить тем, кто не посвящен? — спросил он.
— Вот они-то и бывают вульгарны и грязны. Они вечно стараются кого-то соблазнить и почти не контролируют своих чувств, даже не вспоминая о самом первом, самом чистом порыве. У них все заменяют мысли о сексе, которые и провоцируют их на бесчестные поступки. Тут-то и начинается порнография. И кстати, Мак Болан, между мной и вами пробежала искра любви. Только вы швырнули ее мне в лицо.
По правде говоря, Болан адресовал эту искру к другой части ее тела, возможно, даже сам того не подозревая. Но теперь Мак понял свою ошибку.
Поэтому-то он отозвался с самым серьезным видом:
— Рашель, вчера я еще не очень хорошо себя чувствовал.
— Я знаю. Но даже в этом состоянии вам удалось втоптать меня в грязь.
Она грациозно отошла от него, и он остался один у окна. Болан смотрел на декабрьское небо. Такой разговор не скоро забудется, но обдумывать его придется позже. Сейчас его занимали другие мысли. Прежде всего, как долго он может позволить себе пробыть нахлебником у девушек, которые спасли ему жизнь? Какой опасности он их подвергает, оставаясь у них? Что сейчас предпринимает мафия, чтобы найти его? А фараоны? Неужто все сидят и спокойно ждут, пока он сам не объявится? Как раз в этом Мак сильно сомневался.
Внезапно Болан почувствовал, что спор с Рашель Силвер выбил его из колеи. Она говорила о чистоте в любви, а с ним сейчас нужно говорить о чистоте в войне... ибо война тоже может быть чистой. Пусть это и адская чистота, ну и что с того?! Мысли Болана неожиданно переключились на другую тему: вдали от фронта любая армия расслабляется и становится недисциплинированной. Каждая минута, которую он проводил в безопасности и удобстве уютной квартиры, делала его все более и более уязвимым.
Нужно как можно скорее возвращаться на фронт. Болан поднялся, прошел в ванную и осторожно разбинтовал плечо. В зеркале он увидел свежую рану. Швы, наложенные Паулой, были неровными, но ткани вокруг них не воспалились. Похоже, она и впрямь знала толк в медицине. Мак пристально рассматривал себя в зеркале — двухдневная щетина сильно изменила его. Итак, он начнет отпускать бороду и проведет у девушек еще два дня, чтобы окончательно встать на ноги. Ну а потом можно переходить к делу.
Во вторник утром, встав с дивана, он обнаружил, что уже способен свободно двигаться. Его походка обрела прежнюю упругость, и он мог безболезненно поднимать левую руку. Мак проглотил огромный бифштекс с кровью, который ему поджарила Паула, после чего заявил своей спасительнице, что теперь способен в одиночку завалить и медведя.
В итоге Паула решила, что теперь Болан вполне может остаться в квартире один, и девушки втроем стали собираться в дом моделей. Эви вбежала в комнату, чмокнула Мака в губы и шепнула:
— Не переживай!
Болан улыбнулся и закрыл за ними дверь. Впервые за много дней, оставшись один, он долго простоял под душем, а потом немного размялся...
Утром Паула отправилась в аэропорт и получила багаж Болана. Когда она привезла чемодан домой, то увидела, что Мак, стиснув от боли зубы, накачивает ослабевшие мышцы.
— Я думаю, вам лучше знать, что делать, — коротко бросила она и, поджав губы, вышла из квартиры.
Болан действительно знал, что делать, — необходимо как можно скорее восстановить работоспособность плеча. С самого утра он инстинктивно чувствовал, что настал тот день, когда они должны расстаться.
Мак перенес чемодан в комнату, открыл его и осмотрел потайную застежку, запирающую второе дно. Все было в порядке. Содержимое тайника тоже осталось нетронутым: небольшой 9-миллиметровый пистолет «беретта», который он купил во Франции, кобура для него и несколько обойм. Мак тщательно проверил работу пистолета, вставил обойму и, передернув затвор, дослал патрон в ствол. Поколебавшись минуту, он навинтил глушитель и вложил пистолет в кобуру, оделся и попробовал приладить кобуру под мышкой, но, поморщившись от боли, укоротил ремень, чтобы тот не касался раны на плече.
Чемодан он бросил на кровать и, взяв куртку, прошел в гостиную. Теперь оставалось лишь найти лист бумаги, чтобы написать девушкам записку.
В прихожей стоял небольшой секретер. Болан направился было к нему, как вдруг дверь открылась и в квартиру вошел человек в коричневом костюме. Руки его сжимали небольшой, ломик, а на физиономии застыла идиотская ухмылка. Встреча с Боланом несказанно поразила его: ухмылка мгновенно сошла с лица, а глаза округлились, едва он увидел кобуру на рубашке Болана. Ломик выскользнул из разжавшихся пальцев, и человек неловким движением попытался распахнуть куртку.
«Беретта» мгновенно очутилась в руке Болана.
— Стоять спокойно!
Мужчина застыл и удивленно пробормотал:
— Но... в чем дело?
— Вот это вы мне сейчас и объясните, — сказал Болан.
— Полиция, — ответил мужчина. — Я из полиции.
— Докажите.
Вошедший криво усмехнулся, по-прежнему не решаясь двинуться с места.
— Ладно, я не фараон, — признался он.
Болан молчал, холодно глядя на него, и по его губам скользнула кривая усмешка.
— Я не думал, Болан, что застану тебя здесь, а тем более на ногах.
— Вот в этом-то я не сомневаюсь, — холодно сказал Болан.
Несколько мгновений они смотрели друг другу в глаза, а потом Болан произнес:
— Если ты намерен и дальше молчать, то умрешь.
