Андрей Воронин - Голос ангела
Лукин немного занервничал, когда к власти пришел Андропов. Нутро подсказывало ему, что в миниатюре могут повториться сталинские времена, когда человека сначала брали, а потом уж придумывали за что. Да и возраста он достиг такого, что поневоле начнешь задумываться: к чему богатство, если не можешь им воспользоваться в полной мере? Лукин оказался достаточно умным человеком, чтобы не повторять чужие ошибки. Он не стал легализовать деньги анекдотическим способом, к которому прибегали некоторые недалекие “теневики” и бандиты, хотя в эпоху застоя он был крайне популярен. Отыскивался владелец выигрышного лотерейного билета, по которому причитался автомобиль, и билет перекупался подпольным бизнесменом за двойную цену, а затем, погашенный в сберкассе, вставлялся в дубовую рамочку и вывешивался в гостиной нового владельца на всеобщее обозрение; вот, мол, откуда у меня деньги, выиграл! И вместо десяти засвеченных тысяч тратилась в пять раз большая сумма.
Изощренный в обмане государства Лукин изобрел куда более хитрый ход. Когда в очередной раз французский товарищ из “Юманите” наведался к нему в архив, Самсон Ильич, вопреки обыкновению, пригласил журналиста, ставшего уже настоящим другом, на небольшую прогулку. На этот раз предстояло отправить за границу десять икон, специально отобранных Лукиным. Иконы принадлежали старообрядческой церкви и когда-то составляли один ряд иконостаса. Произведение шестнадцатого века, даже если это мазня неумелого художника, ценно уже само по себе. А тут была редкая по изысканности работа мастера, хорошо знакомого с тонкостями византийской живописи.
– Рубли мне ни к чему, – прямо объявил Самсон Ильич французскому товарищу.
– Могу устроить счет за рубежом, – усмехнулся француз.
Лукин лишь крякнул:
– При этой власти мне за границу не выбраться.
– Да. Легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем богатому попасть в царствие небесное, – припомнил евангельскую аксиому журналист.
– Меня не выпустят даже в Болгарию или в Польшу по туристической путевке. Так что ваше предложение заманчиво, но пользы от него мне никакой. Вы должны организовать для меня получение наследства.
Француз от удивления даже присвистнул. Подобная мысль в голову ему не приходила.
– У вас, Самсон Ильич, есть родственники за границей?
– Слава Богу, никогда не было, иначе мне долго пришлось бы объяснять следователю НКВД, на разведку какой страны я работаю, – усмехнулся знаток антиквариата. – Но вы мне должны организовать такого родственника, только, пожалуйста, не из бывших белогвардейцев или власовцев.
– Родственник-еврей вас устроит? – напрямую спросил журналист “Юманите”. Лукин помялся, но согласился.
– За неимением лучшего.
– Еврей – гарантия того, что к власовцам и к русской аристократии ваш новый родственник не будет иметь никакого отношения.
– Тоже логично.
– Это обойдется вам в двадцать процентов от суммы наследства, – предупредил французский товарищ.
Лукин засмеялся:
– В деньгах огромная сила, за них можно купить даже последнюю волю уже умершего человека. Хотя.., объясните мне, на кой черт ему на том свете деньги?
– Всегда найдутся жадные родственники. Как другу я вам скажу, каким образом будут поделены эти двадцать процентов: десять – родственникам и десять – нотариусу, который задним числом составит завещание.
– Вы про себя забыли! – воскликнул Лукин.
– На вас, Самсон Ильич, я заработал неплохо. Готов оказать и дружескую услугу.
Лукин и француз чисто по-русски, как купцы в допетровские времена, ударили друг друга по рукам. Они и прежде никогда не составляли письменных договоров, все обязательства оговаривались только устно, и не было еще случая, чтобы они подвели друг друга.
К седьмому ноября Лукин получил открытку с видом Эйфелевой башни, буквы латинские, но текст русский: “Pozdravlau vas s velikim sverscheniem v zyzni vsego tschelovetschestva” (“Поздравляю Вас с великим свершением в жизни всего человечества”).
Лукин понял, несмотря на немецкий акцент в написании, смысл поздравления, разобрал, что французский товарищ устроил все наилучшим образом. Вместо того чтобы бегать по инстанциям, Лукин засунул открытку под стекло на книжной полке и терпеливо ждал, пока его отыщет представитель инюрколлегии.
Самсон Ильич абсолютно честно долго морщил лоб, будучи не в силах представить, кем же ему приходится скончавшийся полгода тому назад в Париже девяностолетний еврей, пожелавший оставить никогда не виденному им Лукину пятьсот тысяч французских франков в виде наследства. На навязчивое предложение советского юриста перечислить неожиданно свалившееся ему на голову наследство в фонд мира Лукин ответил твердым отказом.
В те годы валюту в живом виде у государства получить было невозможно, но зато с оформлением наследства Самсону Ильичу открывался свободный доступ к прелестям распределительной системы: машина без очереди, мебельный гарнитур, аппаратура и даже туристические путевки в закрытые здравницы СССР.
Скромная жизнь архивного работника кончилась, даже у соседей по дому богатство Лукина не вызывало подозрений, всем стало известно о его французском наследстве. Вопреки советской привычке ненавидеть людей за их счастье, соседи даже жалели Лукина, мол, не может человек получить наследство франками, “обувает” его родное государство, меняет свободно конвертируемую валюту на деревянные рублики.
Операцию с наследством Лукин провернул не совсем вовремя, потому как советская власть вскоре приказала долго жить, а вместе с ней накрылись и все рублевые сбережения вне зависимости от того, держал человек незаконно заработанные в сотенных или пятидесятирублевых купюрах, зарытых в подвале, складывал ли законно заработанные деньги на сберегательную книжку.
Лунин не стал унывать, хотя и потерял значительную часть своих сбережений; наоборот, он даже воспрял духом. По стране стали вполне свободно ходить заграничные дензнаки, стало возможным, особо не таясь, встречаться с иностранцами, даже если они не принадлежали к братской коммунистической партии. Прошло несколько лет, и наступила абсолютная свобода. Но она-то и развращает людей. Уже не знаешь, чего следует бояться, о чем желательно молчать и от кого прятаться.
Бывший сотрудник инюрколлегии СССР в новой России оказался всего лишь заурядным следователем районной прокуратуры. Но обычно от таких мелких сошек нужно ждать самых больших гадостей. Следователю запала в душу та настойчивость, с которой Лукин отказывался перечислить наследство в фонд мира. То, что наследство “липовое”, следователь понял с первой минуты, вот только доказать этого не сумел. И надо же было такому случиться, что в послеперестроечные годы судьба вновь столкнула следователя и Лукина.
К несчастью, дом, в котором проживал Самсон Ильич, принадлежал к районной следовательской епархии.
И дело-то оказалось пустяковым. Арестовали ханыгу, пытавшегося на Казанском вокзале сбыть за пару бутылок водки серебряный напрестольный крест. Ханыга недолго упирался, рассказал, как ограбил церковь в своей деревне, припомнил коллекционера, которому предложил одну из икон возле антикварного магазина, припомнил старика с редким именем – Самсон Ильич, случайно оказавшегося на квартире любителя церковной живописи. Лукин по просьбе знакомого коллекционера всего лишь оценил икону конца восемнадцатого века, недорогую, но.., к несчастью, украденную из деревенской церкви.
Лукин не имел никакого отношения к ее похищению, сам он не покупал и не продавал икону, лишь выступил в роли эксперта. Коллекционер, все-таки купивший ее, когда из уст следователя прозвучало: “Сами расскажете о Самсоне Ильиче Лукине или же мне вам о нем рассказать?”, дрогнул и вписал в протокол адрес своего друга, приходившего к нему на квартиру.
От обвинений в соучастии Лукин “отмазался”, даже не прибегая к обширным связям. Он дал следователю, сразу признав в нем бывшего чиновника из инюрколлегии, нужные показания и, как надеялся, распрощался с ним навсегда. Но не тут-то было.
Старые обиды и подозрения помнятся долго. Теперь любое преступление, связанное с предметами искусства и старыми книгами, следователь упорно пытался замкнуть на Лукина. Жить стало невозможно, и Самсон Ильич попросил влиятельных знакомых, чтобы те урезонили следователя.
Лукин сумел-таки доставить тому несколько крупных неприятностей и теперь, встречаясь со старым знакомым на улице, вежливо здоровался и интересовался:
– Как у вас идут дела, Иван Иванович?
– Ты мне еще попадешься! – неизменно слышалось в ответ.
– Помилуйте, о чем вы говорите? – разводил руками Лукин, в душе проклиная день, который свел их вместе.
Трижды следователь устраивал внезапные обыски в квартире Лукина, и все три раза ему приходилось потом извиняться сквозь зубы. –Изъятые ценности возвращались, так как у Лукина неизменно отыскивались бумаги на их приобретение или же свидетели, подтверждавшие, что изъятые следователем вещи находятся в квартире уже лет десять и никакого отношения к недавней краже не имеют.
