Андрей Кивинов - Выбор оружия
Особого греха он в этом не видел. Коли государство, в лице как властных структур, так и простого электората, не возражает, чтобы те, у кого есть зубы и руки, подняли кусок – отчего ж не поднять? Главное, знай меру, не переусердствуй со слабыми и не лезь на делянку более сильного, не лапай то, чего по должности и видеть не положено. Старший экипажа, мужик тертый и немолодой, как-то по пьяному делу сравнил государство с продажной женщиной, которая ломается лишь для того, чтобы набить себе цену, в душе давно готовая позволить любые прихоти и извращения клиента… Там были еще какие-то слова про наши законы и наших правителей, но Казначей их не запомнил, в памяти, замутненной хорошей дозой «Смирнова», отложилось лишь самое главное, на что он ссылался, иной раз приводя философское обоснование своим бесчинствам.
Самый легкий доход приносили пьяные. Обирали лишь тех, кто гарантированно не станет жаловаться; среди них встречались люди с деньгами, но в основном доставались крохи. Кавказец, не имеющей регистрации в городе, давал полтинник, а то и «стошку» только за то, чтобы его не тащили в отдел. Платил – и не чувствовал себя обиженным, за исключением случаев, когда не в меру бойкий первогодок пытался задрать таксу. Тем, кто знал места, в прежние времена за смену удавалось насшибать по двести-триста рублей на каждого члена экипажа – естественно, «грязными», поскольку приходилось делиться с теми, кто непосредственного участия в поборах не принимал, но по своему служебному положению имел право на долю от прибыли. Со временем такая халява иссякла, сыны гор привыкли к дисциплине и обзавелись справками, подтверждающими их законное нахождение в городе, благоразумно рассудив, что выгоднее один раз рассчитаться с начальником, чем постоянно отстегивать его подчиненным. Доводилось тормозить тачки, пассажиры которых очень не хотели показывать содержимое багажников или свои документы, – очевидно, спешили по важным делам, а в свободной стране один хороший человек всегда может договориться с другим, когда никто не видит. Под патронаж Артема перешли несколько торговых точек, владельцы которых платили дань деньгами и товаром. «Время крыш» заканчивалось, «коммерсы» старались увильнуть от «налога», но кое-что перепадало до сих пор, да и Артем, вспомнив свое агентское прошлое, сумел воспользоваться новыми связями и провернуть пару выгодных сделок.
Летом девяносто седьмого, в кратчайшие сроки вытеснив традиционное «черное» [8], на рынок наркоты обрушился героин.
Число торговцев и потребителей стало множиться в геометрической прогрессии – и младший сержант Казначеев не растерялся, смекнул, как поиметь свой грошик с такого прибыльного дела. На тротуарах выстроились проститутки-"трассовички", состоящие из «пробитых» наркоманок, к которым в теплое время года присоединялись «любительницы», вышедшие подзаработать на колготки и дискотеку, и с каждой, стоявшей под фонарем на маршруте его патрулирования, получивший третью лычку и почетную грамоту Казначей имел маленький, но регулярный доход – не говоря об удовольствиях плотского плана…
– Ты чо, уснул? – Начальник УРа отвесил еще одну плюху, и Казначей, всем боком приложившись о сейф, машинально вскрикнул:
– Чего руки-то распускать?
Бешеный Бык, свою молодость проведший в спецназе внутренних войск, весело удивился:
– Ты хочешь, чтобы я распустил ноги? Смотри, не пожалей! И встань, как положено…
– Что у нас с Юриком? – спросил Волгин.
– С каким Йориком?
– Ты что, прямо здесь обдолбаться успел? Оставь Шекспира, мы о прозе говорим.
Прекрасно понявший вопрос Казначеев тянул время, надеясь придумать достойный ответ, но в голове вертелась сплошная лабуда вроде предоставленного 51-й статьей Конституции права не давать показания. Получив от Катышева еще один подзатыльник, он раскололся…
С Юриком случилась беда. Большая беда. Можно сказать, больше просто некуда. Юрик – двоюродный брат Димыча из соседнего взвода, пять дней тому назад отбросил копыта. Черт знает, почему. Скорее всего, «передознулся» [9].
Пытались откачать – хлестали по щекам, укладывали в ванну с холодной водой, делали искусственное дыхание. Все тщетно! Под молодецким напором грудная клетка Юрика трещала, но душа его, уже достигшая врат ада, обратно не возвращалась. Обиднее всего было Артему: Димон «ширнулся», в то время как он, хотевший лишь понюхать «герыча», не успел. Окочурился Юрик в квартире, что осложняло ситуацию. Случись это где-нибудь на лестнице – и можно было бы уйти. Мертвому – все до балды, а вот живым, особенно «обдолбанным», проблемы не нужны. Труп – не шприц, быстро не выкинешь, да и стремно как-то близкого, человека в лес волочить или в помойке закапывать, тем более что в соседней комнате маман «Поле чудес» смотрит и, какой бы глухой ни была, в любой момент может нос из своей конуры высунуть. Договорились, что Казначей тихо линяет, а Димыч остается и принимает удар на себя.
Два дня Казначей шхерился по знакомым, потом Димыч отзвонился, успокоил: опера, конечно, наседали, но он стоял на своем и друга не сдал. Рапорт об увольнении пришлось написать – так из всех возможных неприятностей эта еще наиболее либеральна, могло быть хуже, если б взялись и закрутили гайки как следует.
Оказывается, взялись, и Димыч, стало быть, компаньона «вломил». Что ж, этого следовало ждать. Когда у человека такой «дозняк», то он, из одного страха перед «ломками» расскажет все, достаточно лишь слегка пугануть камерой.
– Если б не занимались самодеятельностью, а сразу «скорую» вызвали, парень жив бы остался, – сказал Волгин.
– А вам что, его жаль? Сами ж говорили про наркоманов. Знаете, какая у него, да и у Димки тоже, доза?
– Знаю. – Опер закончил писать показания Казначея, придвинул к нему бланки.
– Прочитай и распишись… Готово? Теперь бери чистый лист.
– Рапорт на увольнение?
– Нет, на материальную помощь. Не спрашивая, Казначей поставил дату двухнедельной давности, чтобы его могли включить в ближайший приказ.
– Молодец! – Катышев похлопал Казначея по плечу.
– Теперь ксиву на стол – и свободен. Открываю знакомую дверь – человек я гражданский теперь… Пшел вон, ублюдок!
Артем вылетел в коридор.
Волгин сидел, облокотившись на стол обеими руками и массируя лоб. Потом посмотрел на начальника:
– Сколько таких, как он, еще осталось.
– Есть и нормальные…
– Давно такую тварь не встречал.
– А что ты еще сделаешь? Прокуратура, может, и «возбудится» [10], так ты сам видишь, что материал-то дохлый, хрен какую статью этим ублюдкам повесишь. По жизни, конечно, обидно, да…
– Чувствую, мы с ним еще увидимся, – вздохнул Волгин.
3
Галина Степановна вернулась из СИЗО [11] в четвертом часу вечера.
Славку арестовали три недели назад, один из его подельников находился в бегах, но следователь разрешил свидание – хотя обычно, говорили знающие люди, такое не практикуется.
– Как он? – Семен встретил пожилую усталую женщину в коридоре.
Армейский друг был в порядке. Попал в нормальную камеру, где авторитетом, конечно, не стал, но и не шестерил сверх меры; чморил слабых и уживался с сильными без особого ущерба для самолюбия.
– Славик нигде не пропадет, – улыбнулся Семен, выслушав скупой ответ женщины.
Отмечая дембель в компании школьных приятелей, Славка подрядился вместе со всеми «поставить» богатую хату. Пили они пятый день, деньги кончились, но продолжения банкета хотелось, и кто-то из собутыльников поклялся, что наводка верная, а дело – яйца не стоит. Выеденного. Собутыльники превратились в подельников. В квартире действительно было чем поживиться. Не тратя время на поиски тайников, набили два рюкзака подвернувшимися под руку шмотками и хотели слинять, но получился облом: прямо в подъезде нарвались на милицейский патруль. Что обидно – оказавшийся там не по вызову бдительных соседей или сработавшей сигнализации, а совершенно случайно. Славик сдался без боя. Другие – нет. Поэтому, наверное, всех и «закрыли», кроме одного, в суматохе сумевшего убежать. По мнению родственников и родителей, надобности в аресте не было. Фактически причиненный ущерб невелик, а то, что из четверых двое прежде судимы за подобные шалости, – роли не играет. Тяжелое наследие тоталитарного режима, и все такое прочее. Тем не менее прокурор прислушался к доводам следствия и арест санкционировал. Почему-то во всем мире полицейские органы не любят «квартирников», не хотят вникать в их трудности, душевные терзания и детские комплексы…
– Мне он ничего не просил передать?
– Сегодня освобождается мальчик из его камеры, он занесет письмо. Что у вас за дела, о которых мне ничего нельзя знать?
Промолчав, Семен скрылся в комнате. Врать не хотелось, но и правду не скажешь.
