Данил Корецкий - Ментовская работа
Интерес Ивана Алексеевича снова был неподдельным, хотя только он и Сергеев были осведомлены о настоящей цели этого пикника.
Гальский и Тимохин думали, что они тоже в курсе дела: Сергеев хочет посмотреть нового сотрудника. Как ведет себя в неформальной обстановке, умеет ли пить, как держится после выпивки… Алкоголь снимает тормоза: враль, хвастун, болтун, задира обязательно проявит себя. Такая проверка многократно верней бумажных фильтров кадровых аппаратов. Потому к ней и прибегают, когда от надежности коллеги зависит собственная жизнь. Когда‑нибудь ему расскажут об этом, и он беззлобно выругается. Но все подобное делается до зачисления новичка! А Попов уже полноправный сотрудник отдела особо тяжких… Очевидно, Сергеев решил составить о нем собственное мнение на всякий случай…
И только сам Валера Попов полагал, что выезд на рыбалку посвящен его недавнему поощрению, потому вопрос Наполеона его смутил, хотелось ответить что‑то остроумное и отводящее внимание, но ничего подходящего в голову не приходило.
За него ответил Сергеев.
— Повод, товарищ полковник, серьезный. Валера работает у нас недавно, а уже получил поощрение в приказе. Потому предлагаю выпить за нашего молодого друга и пожелать ему такой же успешной службы в дальнейшем.
Тон майора был торжественным. Гальский и Тимохин решили, что они не ошиблись в своих предположениях. К такому же выводу пришел и Попов.
Все выпили и принялись хлебать обжигающую, неожиданно ароматную уху.
— Ну молодец, аксакал, — с набитым ртом похвалил Гальский. — На скорую руку да не из свежака… А если сазанчик попадется или там стерлядка…
Молчаливый Тимохин открыл вторую бутылку водки и снова налил по полстакана.
— За старейшего сотрудника МВД, нашего аксакала Ивана Алексеевича, — провозгласил Сергеев. — Дай Бог нам всем так пить водку в его возрасте!
— Спасибо, Сашенька, — польщенно, но с некоторым смущением сказал Ромов и, приветливо улыбаясь, чокнулся с каждым, после чего выпил содержимое своего стакана, как воду. Он действительно мог огреть литр белой и заметно не пьянел: только краснел нос да лысина покрывалась потом.
А лихо опрокидывающий стаканы Сергеев был трезвенником и, чтобы избежать упреков и неизбежных приставаний, добился больших успехов в подмене жидкостей.
— А скажи‑ка мне, Валерочка, — ласково пропел Иван Алексеевич. — За что ты получил поощрение?
— Да так, — отмахнулся Попов. — Залез в бронежилете на шестой этаж.
«Торопится старикан, — подумал Сергеев. — С этим вопросом надо бы подождать…»
У костра наступила тишина. В приближавшейся вплотную темноте что‑то шелестело и похрустывало.
— Сейчас хоть эти штуковины есть, какая‑никакая, а защита. А у нас что? Только каска на голове, — печально заговорил Ромов. — Я сейчас знаете что вспоминаю? Костер вот этот, лес… Точно так мы тогда сидели у костерка, покушали, курим, греемся, мороз‑то под сорок. Вдруг — трах! трах!
Ромов дважды взмахнул рукой.
— Мы за автоматы, автоматы у нас почти сразу были, это да, как дали из восьми стволов! И снова тишина, он один был…
— Фашист? — не утерпев, перебил Гальский.
— Дезертир, сволочь…
Багровые блики высвечивали лоб, нос и щеки Наполеона, вместо глаз обозначились темные провалы.
— Меньше минуты вся эта кутерьма, а у нас один — фамилию не помню, хороший мальчонка, в очках, студент, что ли… Лежит готовый! Э‑э‑эх!
Иван Алексеевич покрутил головой.
— Две пули в шинелку на груди вошли — маленькие такие дырочки… У того‑то и было всего два патрона — вот они оба… Шинелка разве защитит. А костерок — как сейчас, может, чуть побольше… Давайте‑ка, ребяточки, выпьем, чтоб войны не было…
Глухо ударились стаканы. Сергеев незаметно сжал руку Наполеона: мол, не тебя же вывезли на смотрины… Тот обиженно высвободился.
— Сейчас, ребяточки, вспоминаю все отчетливо так — все мысли, и волнение, и тревоги. А вот интересно, тебе, Валерочка, что запомнилось на шестом этаже этом?
«Ну старикан, — восхищенно подумал Сергеев. — Вот это подвел издалека… Артист!»
— Когда лез, боялся сорваться — железяка эта проклятая вниз тянула, — отстраненно произнес Попов. — Боялся, что он выглянет да влупит сверху: каски‑то не было… Боялся, что до балкона не дотянусь, что дверь в квартиру заперта… Зашел — поспокойней стало: левой рукой лицо закрыл и крадусь на выстрелы. Заглянул в кухню, он обернулся, видно, почувствовал, глаза бешеные, оскалился, ствол свой поволок в мою сторону, да я‑то уже наизготовке, как дал — и все!
— Неужто насмерть? — изумился Ромов.
Попов молча кивнул.
— Прокурор, наверно, тебя помучил! — посочувствовал Иван Алексеевич.
— Они дотошные, бумажные души! Небось спрашивал: почему в ногу не стрелял да в руку не ранил?
— Спрашивал, — подтвердил Попов. — Только там расчет другой шел, не тот, что в кабинете.
— Ну если б ты ему в плечо замочил, то тоже вывел из строя, — вмешался Сергеев. — Наверно, боялся промазать?
Попов помешкал с ответом.
— Если честно, то я когда коридор проходил, заглянул в ванную, а там его жена в петле… И у меня как омертвело все… Не увидел бы — брал бы живьем…
— Да‑а‑а, — неопределенно протянул Иван Алексеевич. — Прокурору об этом не говорил?
Попов отрицательно покачал головой.
— И правильно. Не надо им, крючкотворам, душу открывать…
Иван Алексеевич внезапно засуетился.
— А давайте‑ка мы, государи мои, выпьем за людей, которые не боятся жестких решений. Пускать слюни в светлом кабинете — охотников много, а сломать бандита в темном переулке — некому. Сейчас уже и наши бояться стали — кто преступника, а кто прокурора. Разве такое видано?!
Ромов «завелся».
— Если только щитом обороняться, а мечом не рубить, разве порядок будет? Сейчас пишут разные умники, чтоб расстрел отменить, и что получится? Давайте Лесухина отпустим, пусть он еще пару трупов сделает! Только для кого такая гуманность? Для людей или для зверей?
— Это перегибают палку, — впервые за вечер высказался Тимохин, до сих пор только выпивавший и закусывавший. — У нас еще условий для такой отмены нету.
— Я удивляюсь, — запальчиво говорил Ромов, и голова его заметно тряслась. — Ведь пишут умные люди, ученые. Они там, в облаках, но неужели не знают, что на земле делается? Вот ты, Валерик, отпустил бы Лесухина?
Попов скрипнул зубами.
— Я бы эту сволочь своей рукой раздавил!
— Вот и я о том же. — Ромов успокоился так же быстро, как и вспыхнул.
— Слышь, Валера, — с грубоватой фамильярностью сказал Сергеев. — А тебя после этого дела кошмары не мучили?
Вопрос прозвучал бестактно, и Сергеев попытался сгладить неловкость.
— Мне б, наверное, месяц ужасы снились, — довольно фальшиво добавил он.
— Это потому, Саша, — в тон ему ответил Попов, — что ты человек тонкий, впечатлительный и легкоранимый.
Все захохотали. Иван Алексеевич, раскачиваясь, держался за живот, Гальский и Тимохин покатились по песку.
— Ну и уел он тебя, Сашок, — с трудом выговорил Ромов. — У меня чуть челюсть не выскочила! Молодец парень! Впечатлительный, с такой‑то рожей!
Сергеев тоже улыбнулся, и боевая маска превратилась в добродушное лицо.
— Один — ноль, Валера! Но за мной не заржавеет…
Костер прогорал. Гальский предложил искупаться, но желающих не нашлось. Тимохин стал вызывать любого, кроме Сергеева и Ивана Алексеевича, на рукопашный поединок, хвастая, что когда‑то выполнял кандидатский балл по дзюдо. Гальский вспомнил, что отменно стреляет, и жалел, что никто не догадался захватить с собой пистолет. Словом была выполнена обычная программа, но Попов ничем не хвастал, лихости и агрессивности не проявлял, идиотских предложений опьяневших товарищей не поддерживал. Они удивились, что Сергеев и Ромов не подыгрывают в испытаниях новичка, и решили в конце концов, что целью старших является рыбалка ради рыбалки. Так тоже нередко бывало.
— Пойдем сетку посмотрим, — предложил Тимохин. И они с Сергеевым ушли в темноту. Попов подбросил в костер несколько сучьев.
— Пора спать ложиться. — Иван Алексеевич долго и протяжно зевал, закрывая рот рукой. — Саша обещал матрац надувной захватить, забыл, наверное…
В голосе проскользнули нотки озабоченности.
— Алексеич, а чего он в вас стрелял? — неожиданно спросил Гальский. — Дезертир‑то этот?
— Кто его знает. — Ромов опять зевнул. — Может, немецкий шпион‑диверсант…
— С двумя‑то патронами? — допытывался Гальский.
Иван Алексеевич обиженно сморщился.
— Ну его к шуту, Женечка, про это вспоминать. У меня враз настроение портится. Сыграй лучше для души лирическую песенку, веселую, а можно грустную…
