Привал с выдернутой чекой - Гончар Анатолий Михайлович
– Сдавайтесь! – по-русски орет установленный на крыше одной из машин мегафон. Ага, счас, сука, разбежался! Только ботиночки почищу и рот розовой водой прополощу. Твари! Нам бы только полянку перескочить, а там лесок, даже если не оторвемся, будет где укрыться, а оборону держать мы можем. Учили. Хрен вы нас возьмете, сволочи! Упасть бы на краю поляны, передохнуть, а потом рвануть со всей дури! Да кто же мне передохнуть позволит? А если упаду, подняться смогу ли? Легкие уже на хрип изошли. Ничего, еще немного, по-любому немного. Так и так. Либо… либо. А вот и полянка. Господи, помоги!
– Глеб, давай, Глеб… Не смотри на нас… в лес уходи. – И как некую заманушку: – Прикроешь нас оттуда… понял?
– Ага, ага… понял, понял… – хрипит Прокофьев и начинает меня понемножку обгонять. Дается ему это с трудом – два пулемета и стрессовость ситуации его изрядно вымотали. «Давай, Глеб, давай», – мысленно прошу я и всем корпусом вываливаюсь под взоры преследователей. Но прежде чем они успевают открыть по нам прицельный огонь, из лесных зарослей по игиловцам слаженно бьет автоматно-винтовочный залп.
«Козел, блин! Сказал же, уходи! – негодую я с нескрываемой радостью. Агрюши падают, кто-то – ища укрытие, кто-то – не ища больше ничего. Они мечтали о гуриях, но их тела теперь в крови, рвоте, моче, экскрементах. Кому что досталось. Кому-то только кровь, кому-то все скопом. Грязь и кровь, кровь и грязь – одно не бывает без другого. Посеешь ветер, пожнешь бурю. Буря сметает все.
Я достигаю первых деревьев и падаю. Легкие разрывает кашлем. Голень ноет болью. Блин, Чебуреков же! Он без сознания, и уже достаточно светло, чтобы осмотреть его раны. Рядом задыхается Глеб, но его пулемет бьет почти не останавливаясь. К нам бегут. Встаю на колени, достаю промедол, нахожу только одну рану – пулевая в голову. Черт! Убираю обезболивающее обратно в коробочку. Достаю ИПП (индивидуальный перевязочный пакет). Дрожащими руками рву упаковку. Начинаю бинтовать, чувствуя, как кто-то делает то же самое с моей голенью. Значит, все-таки достали. Фигня, жить буду!
– Товарищ старший лейтенант, – голос радиста звучит как из колодца, – надо уходить.
– Уходим… – Мои легкие сейчас лопнут, я захлебываюсь нестерпимым кашлем. Летящие в нас пули лежатся все точнее. – Глеб, вперед. Пошли… – кашляю. – Пошли!
Тороплю, жду, когда понесут раненого, и сам спешу следом. Тело дрожит от перенапряжения. Боже, мы в лесу! Знаю, что нас все равно станут преследовать, но радуюсь, будто все уже закончилось. Козлов отдает какие-то команды, я не вмешиваюсь, у меня нет сил, надо немного отдышаться. Слава богу, задачу мы выполнили! Но у нас два трехсотых, черт бы побрал! Что с того, что мы выполнили задачу? Выполнили, да, а зачем? Зачем нам эта задача? Сдалась она нам! Этот мир чужой. Чу-жооой. С большой буквы чужой, и все тут чужое. Распроклятуще чужое, и нечего из-за этого людей ложить! Но, с другой стороны, наши двойники сейчас, поди, тоже рискуют жизнями. Они уж точно себя не спрашивают: Зачем? Почему? Они лучше, чем мы, они правильнее. ИГИЛ несет зло, а зло нужно побеждать.
– Командир, – в микрофоне слышится голос Болотникова. – Мы идем навстречу.
– Что? – сегодня погода такая, что ли, никто не выполняет моих приказов, а я еще радовался: «Принял к исполнению, не задавал вопросов». Вот потому-то и не задал, что сразу выполнять не собирался. Навстречу он идет, вошь ядреная!
– Командир, мы близко!
И молчащему, но прекрасно слышащему нас Козлову:
– Козел, не перестреляй нас, – просит Болотников, явно нарочно путает ударение кликухи.
– Я тебя потом дома убью! – обещает командир головного разведывательного дозора.
– Заметано! – смеется в ответ Илья. И тут нас настигают очереди.
– Ложись, ложись! – Мухин падает за дерево. Грохот его автомата вклинивается между очередями противника.
– Отходи! – кричит начавший прикрывать его Нигматуллин.
С рук бьет из «ПКМ» Прокофьев.
– Отход! – приказываю я и прикрываю пулеметчика. Первые солнечные лучи освещают бегущих по лесу игиловцев. На них знакомая форма. Нет, это не ИГИЛ, это американцы. Сказал бы, что разница невелика, кого бить, если бы амеры не были лучше обучены. Их не так уж и много, несколько десятков. Но у меня от двух БК осталось семь магазинов. Немало, но для затяжного боя недостаточно. Сомневаюсь, что у ребят больше. Начинаю по полной экономить патроны.
– Жека, не останавливайся, – голос Болотникова звучит совсем рядом, – беги дальше. Командир, – это уже по рации, – не останавливайтесь. Давайте, давайте. Пусть прут!
– Принял. Отходим, отходим. – Мой зам неплохо замаскировал свою подгруппу. Конечно, я устал и острота зрения упала, но пройти буквально по головам и не увидеть?! Молодцы! И когда только успели? Четыреста метров вперед протянем и ждем. Ждем все, кроме тех, кто несет раненых, – они идут дальше. Значит, остаемся: я и Прокофьев. В голову приходит мысль, что я так и не доложил о выполнении задания. На первой же остановке Синюшникова за хобот, без доклада не будет авиации. Не будет авиации – не будет ничего. Я побежал вперед, догоняя радиста, помогавшего тащить раненого Чебурекова.
– Синяк, связаться с «Центром», доложить… – требую я.
– Я уже, – выдает пыхтящий от усталости Синюшников.
– Что – уже? – естественно, я понимаю, о чем речь, но требую подтверждения собственной догадке.
– Доложил: задание выполнено, запросил поддержку. – Отчет полный, не придерешься.
– Тебе кто команду давал? – попытался все же рявкнуть я, но получилось нечто жалостливо-хриплое.
– Вас не было, и я решил, все равно докладывать надо, и доложил. – Все-таки в его голосе слышится хоть какое-то извинение. И что с ним делать? Вот ведь. Какие-то бойцы у меня чересчур самостоятельные стали. Рога кому-нибудь одному пообломать…
За спиной застучали автоматы, подгруппа Болотникова, подпустив противника практически в упор, вступила в бой. Рвутся ручные гранаты. Сработала именно для такого случая взятая на задачу «МОН»[15]. А мы уже преодолели отмеренные мной четыреста метров. Я хотел остановить одного пулеметчика, но все остальные остановились сами.
– Сил нет… – Синюшников хватает ртом воздух. Рядом, шлепнувшись на задницу, пытается отдышаться насквозь пропитавшийся потом Мухин. Козлов и Нигматуллин все же находят в себе силы разойтись в стороны и там падают, изображая наблюдение за флангами. На поставленных на землю носилках лежат раненые – Федотов пытается улыбнуться, Чебуреков по-прежнему находится без сознания.
А перестрелка продолжается.
– Отходи! Илья, отходи! – хриплю я в микрофон рации. Болотников не отвечает. – Болото, отходи! – вновь требую я.
– Отходим! – доносится до меня голос младшего сержанта Каруселько, и по телу пробегает холод нехорошего предчувствия.
– Рустам, что с Болото?
– Ранен. – Ощущение такое, что отвечающий продолжает стрелять, а это значит, остановить американцев не удалось. Задержать – да, изрядно потрепать – несомненно, но остановить не получилось. Отдыхать моим парням некогда. Время ушло.
– Мужики, подъем! Глеб, занимай позицию. Пулемет Чебурека мне! – Отдав указания, я забираю «ПКМ», устанавливаю его за небольшим бугорком и, вернувшись метров на десять назад, достаю гранату, привязываю ее скотчем к дереву, отгибаю усики предохранительной чеки и самым тщательным образом их распрямляю. Пробую, достаточно ли легко вытягивается, и, удовлетворенный, перехожу к другому дереву. Там повторяю манипуляцию со следующей гранатой, затем с третьей и четвертой. Покончив с одним делом, принимаюсь за другое – достав из кармана давно припасенный провод от ПТУР (противотанковая управляемая ракета), начинаю готовить растяжки. Привязать к дереву, отмерить необходимую длину. Делаю все без суеты – ориентируясь на приближающиеся выстрелы. И вот готово, осталось только зацепить проволоку за кольца. Но это быстро, секундное дело, подходящие карабинчики я приобрел по случаю на распродаже. Теперь пропустить своих. Топот ног, шуршание листвы, треск ломающихся веток – тяжело пыхтящие бойцы проносят мимо меня стонущего Болотникова. Опанасенко, баюкая раненую руку, проходит следом. В замыкании пятится Каруселько.
