Валерий Рощин - Марш обреченных
Вот тогда-то и дошло: дело серьезное. Если уж Куцый – истинный боец и предельно терпеливый мужик – корчится от боли, значит, как минимум нужен врач.
После осмотра становится ясно: перелом.
– Мужики, кажется, и с рукой какая-то фигня. Не поднимается… – сконфуженно признается морпех.
Мы снимаем с него куртку и принимаемся ощупывать суставы и кости.
– Здесь больно? А здесь?..
Тот мотает лобастой башкой, а когда дело доходит до плеча, дергается и стонет.
– Понятно. Еще и ключица, – подвожу невеселый итог.
Палыч поднимается, вытирает рукавом мокрое лицо и тянет Илью в сторону ближайших зарослей:
– Хорош стоять, рот проветривать! Идем, нарубим подходящих палок…
* * *Вероятно, каждый из тащивших самопальные носилки вспоминал погибшего Юрку Белого. Как же его сейчас не хватало! Пока двое корячатся и еле продвигаются по размокшему грунту, третий идет впереди с «Винторезом» – осматривается, ищет в фиолетовых сумерках дорогу, а заодно отдыхает. Но менял-то он минут через пятнадцать только одного! А второму опять приходится хрипеть от изнеможения и материться сквозь зубы.
И все же Капан обошли. Выбрав момент, аккуратно перетащили носилки по лужам на асфальтовой дороге. И для верности углубились метров на семьсот в лесистое ущелье.
– Ну, и кабан же ты, Борька! – устроив носилки на траву, падает рядом Матвеев. – Лучше бы я слетел с того обрыва, ей-богу! Во мне всего-то шестьдесят килограммов с хвостиком.
– Закон подлости в действии, – жадно хватает ртом холодный воздух Супрун.
– Дальше не пойдем – ночуем здесь. – Сажусь у изголовья носилок. – Ты как, акробат?
Тот приподнимается на локте здоровой руки. На искалеченную ногу наложена шина – две прямые палки, накрепко примотанные брезентовыми лентами от разрезанного рюкзака. Пострадавшая при падении рука прижата к корпусу в согнутом положении и лишена свободы ремнями от той же «приговоренной к смерти» заплечной торбы.
– Нормально, – смущенно шмыгает носом Куцый. – Мне-то что – лежу себе и лежу. А вот вам туго приходится.
– Не тушуйся – со всяким бывает. Радуйся, что легко отделался.
– Да, блин, высота там приличная. Я, пока кувыркался по кочкам склона, всю службу в морской пехоте успел вспомнить два раза…
Дождь закончился, холодный ветер стих; в облачности появились разрывы, сквозь которые поглядывали звезды. Местечко не слишком подходило для ночлега – в другое время мы поискали бы получше. Но сейчас не до жиру. Главное, что вокруг шумит листва дубового леса, а вездесущий Палыч, расстаравшись, приволок несколько бревнышек относительно сухой древесины…
За ужином воцаряется гнетущая тишина: и без того непонятная ситуация усугубилась потерей мобильности группы; теперь только и оставалось уповать на счастливое стечение обстоятельств. Если раньше, дабы избегать нежелательных встреч, мы могли выбирать любой, даже самый невероятный по сложности путь, то отныне придется искать дорогу попроще.
– Решать, конечно, тебе, Аркадий, – нарушает молчание Супрун, – но я бы предложил один вариант.
– Давайте думать вместе. Предлагай, Илья.
– Нужно осесть в каком-нибудь глухом селении, высоко в горах. Тут есть такие: ни дорог, ни связи с внешним миром. Отсидеться до выздоровления Борьки и тогда двигать дальше.
– Всем?
– Желательно всем. В крайнем случае, двоим: Борису и еще кому-то. На всякий случай.
– Что другие на это скажут? – спрашиваю мнения Палыча и Борьки.
Куцый пожимает здоровым плечом: решайте – я на все согласный.
Палыч шумно тянет из кружки горячий чай.
– Разумно. Потому как другого выхода не вижу. Сколько нужно протопать до нашей границы?
– Четыреста километров.
Реакция предсказуема: один присвистывает, двое тихо ругаются.
– Не дотащим, – мотает головой снайпер.
– А если каким-то чудом и допрем, проходя в день по десять верст, Куцый успеет к тому времени выздороветь, – добавляет подрывник.
– А дорог поблизости нет? – подает голос виновник «торжества». – Может, снова повезет и кто-нибудь подбросит?
– Чукотская наивность, – машет рукой прапорщик.
Дабы все было по-честному, достаю карту и разворачиваю ее к свету от пламени костра.
– Есть в пятидесяти километрах единственная трасса, связывающая юг Армении с ее центральной частью. И поэтому вариант крайне опасный – представляете, сколько ее патрулирует полицейских?
Да, Борька, как всегда, ляпнул глупость. Попасть в руки армянским властям – все равно что, добравшись до родины, сдаться первому же офицеру ФСБ. Слишком безоблачные отношения сложились между Россией и Арменией, чтобы рассчитывать на теплый прием и убежище – сообщив, выдадут за милую душу. И не поморщатся.
– Чего ж тогда кумекать? – вздыхает снайпер. – Справный вариант предложил Илюха: остается найти в здешних горах пастуха иль какого отшельника. Тока на это вся надёжа.
* * *Ночью я долго ворочаюсь и не могу уснуть, задаваясь одним и тем же вопросом: правильное ли нашли решение оставить в горах Армении двоих друзей? Утром же все сомнения разом исчезают – Борькина нога начинает опухать. Если мы потащим его к границе, то дело может закончиться гангреной.
Пока греется чай, я опять колдую над картой. Меня заинтересовала одна деталь: крохотный значок, затесавшийся в ряби тесно нанесенных на бумагу кривых линий. Линии обозначают рельеф глубокого каньона, лежащего между городками Капан и Сисиан. Первый вчера успешно обошли слева, до второго с носилками предстояло топать не менее трех суток. А махонький крестик, как правило, обозначавший церковь или храм, находился в аккурат посередине – всего в шестнадцати километрах от разбитого лагеря. За ночь худо-бедно отдохнули – почему бы не попробовать добраться к следующей ночи?
«Так и сделаем, – сворачиваю и прячу карту в рюкзак. – Проверим, что за культовое сооружение стоит в каньоне. Даже если на его месте столетние развалины – не беда, все одно идти в том направлении. Авось набредем на глухую деревеньку по дороге».
Борька помалкивает. Это уже говорит о многом: обычно он сыпет дурацкими шутками и не закрывает рта; теперь смиренно лежит, пялится в небо и при каждом неудачном движении носилок морщится от боли.
До промежуточной цели добрались к вечеру. Уставшие, измотанные, голодные, но добрались. Вначале, подойдя к краю обрыва, невольно залюбовались видом каньона. Потом увидали вместо церковных развалин величественный монастырь из белого камня.
И обомлели.
Обнесенный высокой стеной, он притулился на самом краю каменного «мыса», выступающего над ущельем. Внутри – несколько построек средневековой архитектуры с возвышающейся в центре башней под круглой конусообразной крышей.
– Ба, целый монастырь! От красота!.. – оценивает прапорщик. И, почесав затылок, добавляет: – Сомнительно, что там кто-то проживает.
Илья улыбается:
– Да, умели раньше строить. Скорее всего, это памятник архитектуры или музей.
– Музеи нам ни к чему. Вы лучше туда посмотрите, – показываю в сторону и вниз.
Приятели дружно поворачивают головы.
Метрах в пятистах от монастыря под сенью раскидистых деревьев виднеются крыши небольших построек. Дальше вьется пустынная грунтовая дорога.
– Подойдем поближе и понаблюдаем, – берусь за ручки носилок. – Серега, иди вперед и гляди в оба.
Супрун хватается за концы палок с другой стороны. И радостно предполагает:
– Сдается, это то, что мы ищем. Народу – никого; на дороге – ни одной машины. А в домишке живет либо сторож, либо смотритель.
– А в чем разница?
– Почти одно и то же. Только у смотрителя обязанностей побольше, да и должность поинтеллигентней называется.
Глава третья
Армения
11–13 августа
Наблюдения за скромными постройками, состоящими из жилого дома и нескольких сараев, не прекращаем ни вечером, ни ночью. Каждый из дозорных должен не столько глазеть по сторонам (хотя эту обязанность никто не отменял), сколько следить за тем, что происходит во дворе и вокруг обнесенной невысоким каменным дувалом территории.
– И каковы впечатления? – проснувшись ранним утром, спрашиваю у дежурившего на краю лесочка Ильи.
– В поле зрения один и тот же дедок. Встал ни свет, ни заря; вывел и привязал трех коз на лужайке; принес вязанку дров из сарая. И поплелся с палочкой в монастырь.
– Ага! Он ведь и вечером туда наведывался. Выходит, действительно служит здесь этим… как его?..
– Смотрителем.
– Вот-вот.
– Видимо, так.
– Слушай, но это означает, что сюда приезжают туристы и всякое там начальство по культуре. Не так ли?
Илья подает «Винторез» с оптикой:
– Я уже размышлял над этим. Уверен, что бытие смотрителя их мало интересует. Обрати внимание на грунтовку. Она идет к воротам монастыря, а к жилищу деда от нее даже не набита колея.
