Чужое знамя - Максим Михайлов
– Упал на кулак? Понятно… Ты, длинный, видимо тоже упал?
– Ну.
– Не понял, курсант! Я задал тебе вопрос и не услышал ответа!
– Так точно…
– Что так точно, курсант?!
– Так точно, товарищ сержант. Поскользнулся и упал.
– И так неудачно, что ударился глазом? Я правильно понимаю?
– Так точно, товарищ сержант. Правильно.
– Ну раз так, то и ладно, – притворно благодушно произнес Бес пристально оглядывая четверку. – Раз все просто упали, значит и претензий ни у кого, ни к кому нет? Не слышу ответа!
– Так точно, – нестройно загудели первокурсники.
– А раз так, то претензия есть у меня к вам. А именно – мне от души плевать на вас, по мне можете друг друга хоть перерезать. Есть вы на свете или нет, мне абсолютно все равно! – голос сержанта начинал набирать обороты, зазвенев острой опасной сталью. – Но! До тех пор, пока я за вас соплежуев отвечаю, не сметь и пальцем друг друга касаться, иначе будете иметь дело со мной лично! Я доступно объясняю?! Не слышу!
– Так точно, – промямлили все ниже опуская головы, стараясь не встречаться с злым взглядом сержанта.
– Отлично! А теперь, каждому по два очка и через час они должны сверкать! Как вы это сделаете, не знаю, можете хоть как в кино зубными щетками чистить. А теперь время пошло!
Так закончился этот, в общем то довольно рядовой и типичный инцидент, но в дальнейшем он имел свои последствия. А началось все с того, что Бес начал выделять среди остальных курсантов щуплого, но гордого и независимого детдомовца по имени Пашка, правда, для самого Пашки это предпочтение в основном сводилось к дополнительным физическим упражнениям и углубленному изучению приемов рукопашного боя в котором, несмотря на молодость, сержант был настоящим мастером. Вскоре под действием нормального питания и постоянных физических нагрузок, бывший заморыш изрядно прибавил в весе и росте, и даже был зачислен в сборную команду училища по рукопашному бою.
Сигарета, вторая, или уже третья, в холостую дотлевала между чуть вздрагивающими пальцами. За окном неспешно плыла ночь, злая, опасная – чужая. Заговорщицки шептался с корявыми изломанными ветвями деревьев и по разбойничьи посвистывал в водосточных трубах гнилостный, пропитанный запахами близкой свалки ветер. Холодные равнодушные клинки тускло мерцающего света звезд тянулись с неба. Что-то черное аморфное и равнодушно-прожорливое таилось в темноте, широко раскинув по кривым переулкам и мрачным подворотням в ожидании добычи слизкие сторожевые щупальца. Все как тогда, той далекой ночью, которую невозможно вспоминать и невозможно забыть…Чужая ночь, та, где ты, несмотря на всю лихость и обученность, не самый опасный хищник, не бесплотный дух бесшумно скользящий сквозь вражеские дозоры, а однозначная и неизбежная жертва, слишком беспомощная, слишком неловкая, чтобы дожить до рассвета. И ведь ничего не изменилось в тебе самом, и этот рейд далеко не первый и не самый сложный… Изменилась ночь, эта, сегодняшняя, тебе не друг и не союзник, ее темнота скроет врага, а не тебя. Чужая ночь. И раз у тебя не хватило ума переждать ее в крепком и надежном блиндаже, под охраной непрерывно пускающих ракеты и простреливающих нейтралку часовых, то не обессудь. Шансов дожить до утра у тебя немного, в любую другую ночь да, а в эту нет… Чужая ночь…
Ледяная текущая с гор вода обожгла холодом, гоня по спине волну противных знобких мурашек, круглые ненадежно перекатывающиеся под ногой камни и глушащее плеск шагов журчание. Пашка никогда не назвал бы этот ручей рекой, то ли дело неспешные и величавые реки родной Средне-Русской возвышенности. А это? Не поймешь что! И если бы не молчаливо подтверждающий кивок Беса ни в жизнь бы не поверил он россказням Гурама о том, что весной эта узкая полоска воды превращается в мощный ревущий поток, оттого и так широко нынче сухое каменистое русло. Впереди расплывчатая в тумане маячит широкая спина Абрека, вот он остановился и, сложив ладони рупором, поднес их к лицу, дважды ухнув филином. Секунды растягиваются, тревожными молоточками пульса стуча в виски, ответа с того берега нет. Сзади и слева сухо щелкает предохранитель, это Гурам. Если ушедшие вперед напоролись на грузинский секрет и погибли, то не уйти и им замершим по колено в воде в двух десятках метров от спасительных зарослей левого берега. Большой палец нежно и плавно, почти беззвучно, переводит флажок предохранителя на автоматический огонь. Если что, то на такой дистанции целиться будет некогда, только пластать длинными очередями от бедра, крутясь волчком под чужими пулями, надеясь лишь на то, что ты удачливей, и кусочки металла, вылетевшие из твоего ствола, раньше найдут живую плоть, чем те, что полетят им навстречу. Только это уже будет не важно. Если их ждут, то не уйти никому, а как дорого разведчики продадут свои жизни, не имеет большого значения. Из береговых зарослей дважды ухает филин, а потом легко качнувшиеся ветви кустарника пропускают к кромке воды гибкую темную фигуру. Короткий взмах руки – все в порядке, путь свободен. Внезапное облегчение передергивает поясничные мышцы сладкой посторгазменной судорогой. Нормально все – еще поживем!
И снова напряженное бесшумное скольжение почти на ощупь, все органы чувств предельно обострены в поисках малейшего следа разлитой в воздухе угрозы. Сердце неистово бухает где-то в районе гортани, взмокшие от напряжения пальцы судорожно тискают цевье, в голове неумолимо бьется, рикошетя от стенок черепа и звуча на разные лады, обрывок фразы из инструктажа накануне выхода: "Прибрежная полоса местами минирована… Прибрежная полоса местами минирована… Прибрежная полоса местами минирована…" И так до бесконечности, до утробного ужаса узлами вяжущего кишки. Мина не человек, с ней не договоришься, а заметить в густых зарослях безлунной ночью нить растяжки, или неправильно лежащий выгоревший кусок дерна – нереально. Лишь при очень большой удаче, но в эту ночь удачи не будет, эта ночь чужая, Пашка чувствовал это всем существом, всеми потрохами, знал, не умея объяснить свое знание. Какая уж тут удача, ноги бы унести… Охренительный отпуск получился! Просто на загляденье! Телевизор надо было чаще смотреть, может тогда они с Бесом выбрали бы для летнего отдыха какой-нибудь другой участок этого ласкового теплого моря, не поддавшись на уговоры однокашника по имени Гурам. Впрочем в эту ловушку в августе 92-го угодили не только три бестолковых, не интересовавшихся политикой курсанта, в "одной лодке" с ними оказалось еще несколько тысяч россиян, приехавших на отдых, а оказавшихся в эпицентре самой настоящей войны и вынужденные кто как мог бежать к границе спасая свои жизни. Гураму бежать
