Крымский оборотень - Александр Александрович Тамоников
– Ты что же, картежник? – прищурился мужчина.
– Можешь считать, что картежник, – согласился капитан. – И собираюсь сыграть с тобой на интерес. А интерес у меня очень даже конкретный. Да и тебе от того интереса кое-что перепадет, если поведешь себя по-умному.
– Ну-ну, – равнодушно произнес мужчина.
– Итак, следи за картами, – сказал Ольхин. – Нам в руки попал один очень интересный документик. Из разгромленной гестаповской конторы. Вот тебе первая карта.
– А я-то тут при чем? – пожал плечами Пахомыч. – Я человек мирный. Как видишь, инвалид, – он поднял левую руку. – При чем тут твои намеки? Тухлая твоя карта, начальник. Шваль.
– Допустим, – согласился Ольхин. – А тогда вот тебе вторая карта. На том документике значились твои координаты. А именно – адрес твоего места жительства. И прозвище – Биток. Как тебе такая карта?
– Мало ли что где написано! – возразил мужчина. – Я-то тут при чем?
– Но, может, ты все-таки пояснишь, отчего это вдруг твой адрес значится на гестаповской бумажке?
– А ты спроси у гестапо, может, там тебе ответят, – усмехнулся мужчина. В его голосе ощущалась почти открытая издевка, а еще – уверенность в том, что у Ольхина никаких конкретных доказательств нет, а есть лишь слабая карта, с помощью которой он надеется сорвать куш. Выражаясь карточным термином – Ольхин блефовал. Ну, так блеф имеет смысл против слабых и неуверенных в себе игроков. Сильного игрока взять на блеф – дело сложное.
– У гестаповцев, конечно, я ничего не спрошу, – сказал Ольхин. – Где они, те гестаповцы? Добивают их под Севастополем. Да этого и не нужно. Потому что мы и без них разобрались в том документике. Знаешь, что в нем написано? О фашистской диверсионной группе «Вольф». Слыхал о такой? Ну да, ты не слыхал… Кто бы в том сомневался! И вот на той же самой бумажке значатся и твои координаты. Ну, и еще заодно нескольких личностей… Из чего просто-таки сам собою напрашивается вывод, что все эти личности, включая тебя, имеют отношение к группе «Вольф». Диверсанты должны были взрывать, поджигать и убивать, а вы – поставлять им информацию – где и чего ловчее взорвать и поджечь. Вот, значит, какой вывод напрашивается из той фашистской бумажки. Конечно, по здравому размышлению этот документик фашисты должны были уничтожить, но почему-то не уничтожили. Наверно, потому, что уж слишком быстро они сбежали из города. Забыли о документике или, может, потеряли его… Ну, как тебе карта?
– Не надо мне клеить того, в чем я не замешан! – нервно ответил мужчина, и эту нервность, конечно же, Ольхин уловил очень отчетливо. – Ни с каким гестапо я никогда не знался! Я инвалид! Выживал, как мог. Ожидал вашего прихода. Вот, дождался… – в голосе Пахомыча прозвучала надрывная ирония. – Явились, повязали…
– Ай-ай-ай! – сокрушенно покачал головой Ольхин. – В самом деле, что же это творится! Схватили безвинного человека – и в кутузку! Хороша советская власть, нечего сказать! Однако наша игра еще не закончена. На руках у меня есть еще картишки. Очень интересные картишки, надо тебе сказать. Неожиданные. Знаешь ли ты, что минувшей ночью мы раздолбали твою разлюбезную группу «Вольф» в пух и прах?.. Вот видишь, ты не знаешь. Ликвидировали! Вот тебе еще одна обещанная карта!
– И что? – пожал плечами Пахомыч. – Коль так, то молодцы. А только я-то тут при чем? Вот чего я не понимаю!
– А за день до этого мы взяли живьем двух молодцов из этой группы. Связных. Одного зовут Белый, а другого – Коваль. Слыхал такие имена? Вернее, конечно же, не имена, а прозвища. Знаешь их?
– Не слыхал и не знаю! – резко ответил Пахомыч.
– Зато они тебя знают распрекрасно, – победно улыбнулся Ольхин. – Так вот, они-то нам и поведали кое-что о твоей персоне. В обмен на наше обещание сохранить им жизнь. Может, мне сказать подробнее, что именно они о тебе рассказали?
Конечно же, в этом случае Ольхин, что называется, блефовал вчистую. Во-первых, Коваля взять живым не удалось. Во-вторых, ничего о Пахомыче Белый не говорил. Но, с другой-то стороны, отчего и не рискнуть? А вдруг такой простенький блеф и сработает?
И он сработал. Впервые Пахомыч ничего не возразил Ольхину и не стал отнекиваться от предъявляемых доказательств. Он задумался и после долгого молчания сказал:
– Раскололся, стало быть, герр Белый? Ну-ну… А ведь какие песни пел, сучья душа! Я, говорит, идейный борец против советского режима! Хорош борец… Только нажали – он уже и запищал. Хотя оно и понятно: собственная шкура – самый драгоценный товар. Для всех. А значит, и для Белого.
– Не для всех, – сказал Ольхин. Он вспомнил о Гиви. – Есть и другие.
– Что? – глянул на Ольхина Пахомыч.
– Ничего, – ответил Ольхин. – Кто тебя завербовал?
– Он и завербовал, родимая душа, – скривился Пахомыч. – Белый.
– И на чем же он тебя подловил? Неужто ты по доброй воле?
– Какое там – по доброй воле? – вяло махнул рукой Пахомыч. – Катала я…
– Кто? – не понял Ольхин.
– Ну, бильярдист, – пояснил Пахомыч. – Бывший, – поправился он и помахал изувеченной рукой. – Но это без разницы. Был катала – стал жучок. Организатор подпольных турниров. За малую долю. Так было и при советах, и при немцах.
– Оттого-то ты и Биток? – спросил Ольхин.
– Ну да… А как же мне было еще называться? Биток – хорошее слово. Это шар, которым разбивают другие шары в начале игры.
– Я знаю.
– Ну и вот…
– Что же, вы и при немцах соревновались? – спросил Ольхин. – Надо же… Война, оккупация, а они играют!
– Так ведь выживать нужно было и при немцах, – сказал Пахомыч. – Вот и выживали – всяк по-своему. Конечно, такого размаха, как при советах, не наблюдалось, потому что вымела война настоящих профессионалов. Кто – на войне, кто – неизвестно где… Да и обеднел народец. Но все же… Что интересно, ни советам, ни немцам это дело почему-то не нравилось. Преследовали… При советах-то я как-то выкручивался, а вот господа фашисты меня подловили и пригрозили отправить в лагерь. Ну, я и присел. Для чего мне лагерь? Ведь это же погибель! Тут-то и объявился Белый…
– Он что же, немец? – спросил Ольхин.
– Какой там немец? – поморщился Пахомыч. – Вроде откуда-то из Сибири… А уж как
