Дмитрий Красько - За флажками
— Слушай на сюда, легавый. Это Пистон говорит. Я знаю, что вы меня на кичу упрятать хотите, не лечи. Короче, ты, бизон! Ты меня на понта не бери! Пистон таких, как ты, пачками гахал, понял? Я тебе в натуре дело говорю, а не туфту втираю. Я у твоего корешка дома. Да мне, бля, похеру, кто и чей корешок, хаваешь тему? Я у него дома, и он мой заложник. Я сейчас втыкаю условия, и если они не выполняются, Мешковский — покойник. Ну вот, другой базар. Короче, так. Мне нужна тачка. Нормальная, иномарка. Два «Калаша» и четыре… Нет, восемь, магазинов к ним. И сто штук баксов. Ты бананы из своих мусорских ушей вытащи — разве я сказал, что это должны быть ваши ментовские баксы? Да я ими даже подтираться не стану. У меня в Сбербанке есть счет. Белый. На мое имя. Там ровно сто тонн, специально на черный день положил. Да мне насрать, как ты их снимать будешь. Ты власть, ты и думай. И чтобы через три часа вся эта картина под окном нарисовалась. Нет, через три! Тут у Мешковского только полпалки колбасы и булка хлеба. На три часа хватит, дальше голод наступит. А я голодать не хочу. Все, легавый, суетись.
И Пистон с треском опустил телефонную трубку на рычаги.
Я, вытаращив глаза, пялился в никуда. Нет, со мной всякое, конечно случалось, но чтобы в заложники меня брать — это впервые. Как ни странно, самолюбию новый статус нисколько не льстил.
— Ты это серьезно? — решил, наконец, уточнить я.
— Насчет чего?
— Насчет заложника.
— Серьезнее не бывает, — заверил он.
— Так это ж чушь полная, — запротестовал я.
— Ничего не чушь, — усмехнулся Пистон и доел бутерброд. — Когда заложник, они шевелятся быстрее. — И допил кофе.
Мне взгрустнулось. Не активно, а где-то глубоко в подсознании. Потому что сознанию сейчас было пофигу — оно хотело спать.
Пистон окликнул Бляшку и, велев стеречь меня, сменил его в кухне. Шестерка встал передо мной, как боец Кремлевского полка перед Мавзолеем — почти навытяжку. Правда, вместо ружья у него опять была вилка с ветчиной, ни разу даже не надкусанной, что немножко портило картину. Но в целом он выглядел довольно впечатляюще.
Впрочем, меня его вид интересовал в последнюю очередь. Я глазел на ветчину, покачивающуюся перед моими глазами. Сознание, помимо желания принять по четыре-пять часов сна на каждый глаз, родило что-то еще. Я долго пытался понять, что это, наконец сообразил — я хотел кушать. Вполне, между прочим, естественное желание. Все живое иногда хочет кушать. Я не исключение.
Поэтому просто снял с бляшкиной вилки ветчину и съел ее.
Какое-то время тот переваривал случившееся, потом выкинул руку вперед. Так, что острие вилки остановилось в каком-то сантиметре от моего левого глаза. Стало немножко не по себе. Ветчина попыталась застрять в пищеводе, но не успела, провалившись-таки в желудок.
— Завалю, гнида! — завизжал Бляшка.
— Пистон, меня завалить хочут! — завизжал я.
Цокая каблуками, Пистон выскочил из кухни и уставился на нас. Допускаю, что картина была презабавная, но смеяться он не стал, просто спросил строгим голосом няньки-наставницы, у которой в детском саду дети друг у дружки сигареты тырят:
— Чего это вы тут за терки устроили?
— А он смерти моей желает! — наябедничал я.
— А чего этот урод мою ветчину сожрал? — наябедничал в свою очередь Бляшка. От обиды голос у него сделался на редкость писклявым и противным.
— Это не твоя ветчина, — возразил я. — Это моя ветчина. Могу я в своем доме своей ветчины пожрать?
— Ну-ка, заткнитесь оба! — рявкнул Пистон. — Разборки тут устроили из-за какой-то херни. Ну, сожрал и сожрал. Оголодал фраер, чего ты на него наезжаешь? И вообще, завязывай с ветчиной. Полпалки уже схавал, куда только лезет? Глистов кормишь?
— У меня нет глистов! — возразил Бляшка.
— Так заведи! — Пистон явно начал сердиться. — А этого кантика трогать не вздумай! Он — наше прикрытие.
— А когда мусора машину подгонят — можно будет валить?
— Нет, бля, идиот! Мы его с собой возьмем! Ты что, совсем поляну не сечешь? Если мы в машине без заложника останемся, они просто расхерачат ее в говно, и нас вместе с ней.
— И чего? Мы его так и будем с собой таскать?
— Не, ну ты точно дебил. Тебя зачем из дурки выпустили?
— Его не выпустили, а выгнали, — не удержался я. — Потому что он у них весь галоперидол сожрал.
— Заткнись! — хором посоветовали они мне. Бляшка, правда, к этому еще добавил «Крыса!». Но я не обиделся. Потому что Пистон продолжил развивать свою мысль, следить за которой было гораздо интересней:
— Машина — это первый этап. Мы на машине далеко не уедем. А если уедем, то они нас в легкую выпасут. Поэтому мы, Бляшка, поедем на аэродром и закажем там вертолет с экипажем. А вот когда у нас в заложниках будет целый экипаж, можешь с этим фраером делать все, что хочешь. Даже полезно будет — пусть врубятся, что мы не шутки шутим.
— Я подожду, — пообещал Бляшка.
— А вертолет они не выпасут? — уточнил зачем-то я.
— Не твое свинячье дело, — сказал Пистон и был, в общем-то, прав. — У нас будут автоматы и парашюты. Да с вертолета и по лестнице спуститься можно. И просто спрыгнуть. А Россия большая, и диких мест в ней — море.
— Тогда вам лучше было сразу в эти места линять, а не заруливать ко мне на ветчину, — заметил я.
— Заткнись, — сказал Пистон. — А то я скажу Бляшке, и он тебе глаз выколет.
— Не надо, — сказал я.
— Вот и я так думаю, — Пистон самодовольно усмехнулся и скрылся в кухне.
Впрочем, ненадолго. Через пяток минут он нарисовался снова. Все с тем же джентльменским набором — в правой руке бутерброд с ветчиной, в левой — чашка с дымящимся кофе. Вот так и зарождаются традиции, понял я.
Бляшка посмотрел на него, облизнулся и жалобно проблеял:
— Слышь, Пистон, а можно я тоже еще ветчины похаваю? Че те, жалко, что ли? Все равно халявная.
— Не халявная, а моя, — возразил я, но меня проигнорировали. Пистон, устроивший себе наблюдательный пункт у окна, сделал разрешающий жест рукой, и осчастливленный Бляшка умчался в кухню, унося с собой свою страшную вилку.
Минут через пять блаженной тишины, в течение которых я чуть не заснул, во дворе раздался звук сирены.
— Началось, — довольно сказал Пистон и прилип к окну.
Я стряхнул с себя сон и зажмурился, потому что понял, что мне стыдно. Перед соседями. Они и так смотрели на меня не очень уважительно, считая раздолбаем, психом и полукриминальным элементом. Но если раньше я мог им хоть как-то возразить, то с настоящего момента крыть будет уже нечем. Потому что строгий мент сейчас наверняка начнет орать в матюгальник на весь двор что-нибудь об освобождении заложников, рядом с ним соберется человек двадцать его сослуживцев, возможно, припрутся журналисты. И наверняка он прихватил с собой компанию омоновцев или собровцев — на предмет взять мою квартиру штурмом, если такая возможность представится. Короче, скандальная слава и мне, и дому, в котором я пока имею честь проживать, гарантирована. И вряд ли жильцы этого дома скоро забудут такой хипеш.
Снизу действительно начал что-то вещать Николай Васильевич. Как я и предполагал, в матюгальник. Несмотря на это, слышно его было хреново — по причине закрытого окна.
Пистон довольно хихикал, пока снизу доносилось это «Бу-бу-бу-заложник-тра-та-та», потом открыл окно и заорал, окончательно позоря меня перед соседями:
— Слышь, мусорок! Ты завязывай баланду травить! Ты давай тачку, бабки и стволы! И убери своих быков! Ты что, думаешь, я их не видел? Если попробуют сюда вломиться, я клиента завалю, — он взял бутерброд в зубы и освободившейся рукой продемонстрировал собравшимся внизу «Беретту». Потом ствол вернулся за пояс, бутерброд — в ладошку. — Кстати, если ты снайперов захватил, тоже скажи, чтоб не дергались. Я тут не один, так что терпилу в любом случае привалить успеем.
— А что с Мешковским? — пролаял в мегафон Николай Васильевич. При открытом окне его было слышно вполне сносно.
— Пока живой твой Мешковский. И даже цел и невредим.
— Чем докажешь?
— А ну, поди сюда, — махнул мне Пистон. Я послушно подковылял к нему. Положив бутерброд на подоконник, он взял меня за загривок и, полувысунув в окно, прокричал: — Вот он, легавый!
Внизу было не так много ментовского народа, как я ожидал. Николай Васильевич с матюгальником и еще четыре человека, сгрудившиеся вокруг него. Кроме двух легковушек с мигалками, имелся еще микроавтобус системы УАЗ. Подозреваю, что он доставил сюда группу омоновцев-спецназовцев, которым Пистон запретил всяческие телодвижения, и которые, пользуясь этим, теперь просиживали штаны внутри автомобиля.
— Мешковский, ты целый? — спросил Николай Васильевич.
— Два раза пополам, — сказал я.
— Значит, целый, — резюмировал он.
— Если через полчаса здесь не будет тачки со стволами и бабками, он будет уже не такой целый, — заверил Пистон. — Я отрежу ему ухо и сброшу тебе на сувенир.
