Александр Новиков - Охотник
– Вот именно – отец. А национальность у нас, евреев, определяют по материнской линии. Помнишь, была раньше такая похабная поговорочка: ты – еврей, а мне не повезло?.. Мне повезло, Жан. Я уезжаю… В Тель-Авив. В Израиль. На историческую, как принято говорить, Родину, мой милый.
– Но… почему?
– Я не хочу больше здесь жить… в этой стране я не хочу жить. И не могу! Хватит, наелась уже! Досыта! Макашовы, баркашевы… "Память" эта поганая! Ждать, пока начнутся погромы? Увольте, я уезжаю. Пока еще не поздно. Пока "народ-богоносец" не обезумел вконец.
Гурон сидел молча. Он ничего не понимал. Он еще ничего не понимал в этой новой реальности. Он вспомнил московского таксиста, который вез его в банк: "Товарищ, я вахту не в силах стоять, – сказал кочегар кочегару".
– Что ты молчишь?
– А что я должен сказать?
– Я не знаю… скажи хоть что-нибудь.
Он залпом выпил виски, бросил:
– Ну… я пойду.
– Куда? Куда ты пойдешь посреди ночи?
– Домой… желаю тебе счастья на исторической Родине. Прощай.
Он быстро оделся и ушел. Рыжеволосая женщина села на пол прихожей, похожей на вход в преисподнюю, и тихонько завыла.
В кухне стыли желтые хризантемы.
* * *Небо затянуло густой облачностью с залива, пошел дождь. Гурон вышел на набережную. Большеохтинский мост был разведен, волнишка лизала покрытый пятнами старческой пигментации гранит. Вверх по Неве медленно двигался сухогруз. С борта сухогруза доносилась музыка, ранняя битловская вещь – "Lucy in the skies with diamonds"[45].
Гурон вытащил из кармана бутылку, сделал глоток, поставил бутылку на парапет и побрел прочь.
Из темноты вылез бомж… осторожно понюхал бутылку, потом влил маленький глоток в беззубый рот – расцвел, прижал бутылку к сердцу.
Много ли надо человеку для счастья?
Как и Люси, бомж воспарил к небесам… с бриллиантами…
Гурон медленно шел по набережной, смотрел на воду… мимо него проехала черная "Волга". Он не обратил на автомобиль никакого внимания… "Волга" и "Волга" – много таких. На них – ухоженных, в исполнении "люкс" – в советскую эпоху возили номенклатуру.
В машине, которая проехала мимо Гурона по набережной, тоже ехал начальник. Он не принадлежал к номенклатуре, не имел привилегий, но он тоже решал вопросы. Довольно часто он решал их гораздо быстрей и эффективней, чем, например, мэр или городской прокурор. У него не было положенной высоким должностным лицам "вертушки" или права отдавать официальные приказы. Но и без "вертушки" он справлялся со своим делом весьма неплохо.
В совсекретных документах ОРБ "должность" пассажира "Волги" называлась "авторитет, лидер ОПГ", а вместо ФИО часто использовалось прозвище – Рафаэль.
Прошедший день у Рафаэля оказался довольно хлопотным. С утра пришлось выкупать в ментуре Гуся, который сдуру и по пьяни спалился со стволом на кармане. Менты запросили триста баксов за Гуся и двести за возврат ствола. Рафаэль подумал: это вы, ребятки, перепутали… должно быть как раз наоборот, – но ничего объяснять не стал, заплатил. Когда выбрались из ментуры, Рафаэль дал Гусю по морде и зарядил на семьсот бакинских. Вперед – наука!
Потом на рынок завалилась какая-то залетная команда. Внаглую поставили станок, стали крутить наперстки… к ним подошли, поговорили. Оказалось, команда из Карелии. Им объяснили: пацаны, хотите крутить – крутите. Нет вопросов. Но нужно отстегивать, потому что рынок под нами… Карельские повели себя неправильно и Буйвол – бывший омоновец, один из "замов" Рафаэля – забил им стрелу на вечер.
Потом пришлось разбираться с одним барыгой. Урод сам пришел два месяца назад, попросился под крышу… добро пожаловать, родной! Еще он попросил кредит на развитие бизнеса, красиво все обосновал: он купит в Эстонии мини-заводы по производству копченой колбасы, сыра, молочной продукции. Начнет гнать первоклассный продукт, быстро вернет кредит с хорошими процентами и, соответственно, будет отстегивать хорошие крышные… Барыга был эстонец, но жил в Питере, имел здесь хорошую трехкомнатную квартиру на Петроградской и, вообще, производил благоприятное впечатление. Он говорил убедительно, показывал проспекты этих самых мини-заводов и бумаги с экономическими обоснованиями. Кредит – пятнадцать тысяч баксов – ему дали.
Вместо того, чтобы заняться делом, этот эстонский желудок пошел по питерским кабакам и шлюхам… И ведь никто ни о чем не догадывался! Всех развел чухонец долбаный! Облажались, как дети малые… А он периодически появлялся, показывал какие-то бумаги на эстонском языке, с печатями, какие-то счета, рассказывал, как движется дело.
Первые подозрения появились, когда он попросил еще тысяч пять на непредвиденные расходы. Хорошо – не дали. А потом пацаны случайно встретили его в кабаке. Он был пьян, сорил бабками. Его взяли за шкварник, стали разбираться… оказалось, что никаких заводов он не покупал, денег у него уже почти не осталось и, вообще, он обыкновенный алиментщик в бегах. Бумаги, которые он демонстрировал, оказались исполнительными листами на взыскание алиментов… Рафаэль схватился за голову! Кинули. Как лоха последнего развели… Это взбесило Рафаэля сильнее, чем финансовые потери.
Но и финансовые потери были не малые. Рафаэль хотел было отобрать у эстонца квартиру. И вот тут выяснилось, что никакой квартиры у него нет… Тere![46]
Очень большой Теrе! Со злости Рафаэль избил горячего эстонского парня едва ли не до полусмерти, но денег-то от этого не добавилось! Решение вопроса отложили "на потом".
А вечером была стрелка с карельскими. Стрелу забили на пустыре за рынком, заранее приготовились. Карельские пацаны приехали на навороченной "девятке", были мгновенно блокированы двумя грузовиками, окружены людьми Рафаэля. Бойцы держали в руках дубинки и стальные прутья, двое – помповые ружья. Карельские такого оборота не ожидали – смешались.
Не спеша подошел Рафаэль с ракетницей в руке, выплюнул на капот "девятки" сигарету и сказал:
– Некрасиво, пацаны, получается.
Один из залетных попытался выйти из машины, но Буйвол врезал стальным прутом по боковому стеклу. Стекло осыпалось, северный варяг благоразумно остался сидеть в машине. Рафаэль сказал:
– Ай, не красиво. Мы ведь предлагали вам жить дружно… предлагали?
Тот, что хотел выйти из машины, кивнул. Рафаэль спросил:
– Значит, согласны жить дружно?
Варяг опять кивнул.
– Тогда предлагаю скрепить нашу дружбу салютом, – сказал Рафаэль, направил короткий ствол ракетницы в окно автомобиля и нажал на спуск. Бабахнуло, ствол фукнул языком пламени, швырнул в салон "девятки" ракету. Четверо сидящих внутри мужчин оторопели, а ракета пересекла салон, ударилась в стойку, вспыхнула и заметалась внутри, как огненная синица в клетке.
Она ударялась в стекла, в потолок, попадала в ошеломленных людей… отскакивала, кидалась снова, шипела и разбрасывала искры. Тесное пространство салона наполнилось нестерпимо ярким светом и человеческим криком. На одном из бойцов вспыхнула куртка.
Карельские братки начали выскакивать из машины. На них обрушились дубинки. Перепуганные водители грузовиков, которых принудили блокировать "девятку", со страхом смотрели на расправу из кабин КАМАЗов.
Вот такой выдался день у Рафаэля…
После стрелки поехали в "Бочонок" – отметить победу. Пацаны веселились, как дети. Рафаэль не веселился. Понимал, что за эту стрелу еще могут предъявить, потому что – беспредел. Даже вор законный Столб, под которым находилась группировка Рафаэля, вполне мог осудить… Вообще-то, Рафаэль относился к ворам скептически, считал их дармоедами. Но лично Столба уважал за умение делать дело, отсутствие консерватизма и серьезную биографию – вор и на свет-то появился за колючей проволокой, на "мамкиной" зоне. Треть жизни просидел, но не превратился в зэчару засиженного, а сумел хорошо вписаться в новые времена…
В отличие от вора, Рафаэль родился во вполне благополучной семье ленинградских интеллигентов. Была такая особая, ныне почти вымершая порода – ленинградская интеллигенция. Как и мамонты, они погибли в результате глобальных катаклизмов. Но не природных, а социальных… Да, Игорь родился в семье искусствоведов, и никто даже предположить не мог, что из мальчика, который почти все время проводит в кружке рисования и в музеях, еженедельно посещает театр и Капеллу, может вполне толково, увлеченно и со знанием рассуждать о творчестве Караваджо и Йорданса, Вермера и Тинторетто… никто не мог подумать, что из этого скромного мальчика получится нечто прямо противоположное тому, о чем мечтали его родители.
А вышло так, что в пятнадцать лет мальчик вдруг влюбился в девочку из соседнего дома. Влюбился так, как влюбляются только в пятнадцать, – безоглядно. Но девочке нравились совсем другие мальчики – решительные, дерзкие, способные постоять за себя в драке.
Он забросил мольберт и – к ужасу родителей! – стал заниматься в подпольной секции модного тогда карате. Ни уважения, ни любви девочки он этим не снискал – она уже успела закрутить любовь с восемнадцатилетним "королем двора" по кличке Кент…
