Андрей Воронин - Ордер на возмездие
– Увидеть его можно?
– Конечно, нельзя. Он в реанимации, в специальном боксе.
– Спасибо за относительно хорошие вести.
– Звоните, Леонид Васильевич, – сказала женщина, опуская трубку.
Бахрушин облизнул пересохшие губы.
– Хоть что-то относительно хорошее случилось за сегодняшний день.
Наконец, полковник Бахрушин подумал о кандидатуре на важное задание. Он подумал о Рублеве, как о человеке, который сможет его выполнить. Но согласится ли Борис Иванович, в этом Бахрушин не был уверен.
«Если бы не беда с Подберезским, – подумал он, – Комбат по-прежнему доверял бы мне. А теперь… Нет, нет, – подумал Леонид Васильевич, – я бы почувствовал это при разговоре с ним на пепелище тира. Рублев долго без дела не может, он согласится».
Рука уже лежала на телефонной трубке, но Бахрушин все еще медлил. Он чувствовал себя виноватым перед Комбатом за Андрея Подберезского. Но выбора у него не оставалось.
– Борис Иванович? – поприветствовал Комбата Бахрушин.
– Так точно, товарищ полковник, – услышал он в ответ.
Голос Рублева звучал немного казенно/словно он держал в душе обиду на полковника ГРУ.
– Ты свободен?
– Мы свободны, – уточнил Комбат.
«Ах да, – вспомнил Бахрушин, – он же не один, с ним Мишаня, Порубов, кажется?»
Но ход мыслей Комбата, оказывается, был иным, чем у Бахрушина.
– Мы в свободной стране, полковник, живем, так что не свободны у нас только зеки да военные. А я не то в отставке, не то в запасе. Так что свободен, как десантник, выпрыгнувший из самолета без парашюта.
– Шуточки у тебя, Борис Иванович!
– Какая жизнь, такие и шуточки.
О Подберезском Комбат специально не напоминал Бахрушину, знал, тот и так каждую минуту думает о нем, укоряет себя, прикидывает, где и в чем прокололся.
– Ближайших пару часов дома будете?
– Если попросите, то подожду. Я в госпиталь хотел подскочить…
– К Андрюхе все равно не пускают, – напомнил Бахрушин, – я только что звонил.
– Знаю. Подъезжайте, – наконец-то смилостивился Комбат, словно сделал одолжение, и, не попрощавшись, повесил трубку.
Подобная холодность Бахрушина озадачила. Ему уже не хотелось ехать.
Комбат же совсем не хотел обидеть полковника ГРУ. Он думал, что тот приедет извиниться за Подберезского, и не хотел этого разговора. Если бы он знал, что Бахрушин хочет приехать к нему с предложением заняться настоящим делом, то вел бы себя совсем иначе.
– Машину к подъезду! – резко бросил Бахрушин, нажав клавишу селектора.
– Меня не будет до вечера, телефон у меня с собой, звони, в случае чего, – сказал он своему помощнику.
Полковник, спустившись во двор, сел на заднее сиденье черной «волги» с антенной спецсвязи и назвал адрес. Через полчаса он уже поднимался в лифте, мысленно прокручивая предстоящий разговор.
Комбат встретил полковника Бахрушина настороженно. Руку подал, рукопожатие было крепким.
– Проходите, Леонид Васильевич, садитесь. Может, выпьете с нами, пообедаете?
– Не откажусь, – сказал Бахрушин.
– Миша, ну-ка, постарайся, все-таки Леонид Васильевич гость.
– Будет сделано! – четко, по-военному отрапортовал Порубов, торопливо направляясь на кухню.
– Борис Иванович, есть у меня к тебе дело, очень важное и очень нужное.
Комбат молчал, поглядывая на Бахрушина.
– И думаю, кроме тебя больше никто с ним не справится.
– Что за дело? – небрежно спросил Рублев.
– Давай поговорим, пока Миша Порубов на стол соберет?
– Давай.
Мишаня Порубов сквозь приоткрытую дверь слышал лишь тон разговора.
Иногда звучал бас Рублева, иногда голос полковника Бахрушина. О чем они говорили, Порубов понять не мог. Мясо на большой сковородке шипело, брызгало жиром, и Мишане оставалось лишь переворачивать его и следить, чтобы оно хорошо прожарилось и не сгорело.
Минут через десять на кухню вошел Комбат, его лицо было серьезным.
– Ты тут, Миша… – тронув за плечо своего бывшего подчиненного, произнес Рублев, – пошустри тут еще минут двадцать-тридцать. Серьезный разговор у нас с Леонидом Васильевичем.
– Ясное дело. Может, я мешаю, может, мне вообще уйти?
– Ты это брось! Ты – мой гость и ерунду всякую не городи.
Через полчаса Мишаня Порубов собрал на стол, но не спешил приглашать Рублева Бахрушиным. Те вошли на кухню сами.
– Миша, мы тут подумали… – обращаясь к Порубову, сказал Бахрушин, – мужик ты надежный, как говорит Борис Иванович, свой в доску.
– Конечно, свой, – буркнул Мишаня и улыбнулся.
– Твоя помощь нам нужна, – Если надо, естественно, помогу, что за вопрос? – Порубов посмотрел на Комбата, пытаясь угадать, от кого исходит инициатива.
– Мы, Миша, вдвоем решили, – Бахрушин говорил вежливо, снизу вверх поглядывая на верзилу Порубова.
– Я готов. Только вот мясо горячее, жаль будет, если остынет.
– Мясо мы съедим, время у нас есть.
– Тогда садитесь, что стоять? – весело скомандовал Порубов, и мужчины уселись вокруг стола.
В центре стояла огромная сковородка с огромными кусками мяса.
– Давай-ка, Миша, доставай, – Комбат подмигнул Порубову. Тот быстро открыл холодильник и поставил в центр стола литровую бутылку водки.
– Открывать, командир?
На этот раз Порубов обратился к Комбату, ведь тот был его командиром.
Комбат же взглянул на Бахрушина.
– Открывать, открывать, – подыграл двум бывшим десантникам полковник ГРУ.
Мишаня кончиками пальцев легко и без напряжения свинтил пробку, та лишь щелкнула в его сильных пальцах. Погладил бутылку, словно та была живая, наполнил рюмки.
– За Андрюху давайте выпьем, за его здоровье.
Тост Комбата поддержали. Да и не могли не поддержать, Подберезский был дорог каждому из троих, все трое знали его хорошо.
– Если бы Андрюха был в порядке, сидел бы сейчас с нами, – перекидывая огромный ломоть мяса на тарелку Бахрушина, произнес Порубов.
– Сидел бы вот на этом месте, Все трое улыбнулись. Каждый вспомнил компанейского Андрея Подберезского.
– А что-то про вашего Гришу Бурлакова ничего не слышно?
– Жив-здоров Бурлак, если свистнуть, приедет, – сказал Комбат. – Я недели две назад с ним по телефону говорил, он меня, как всегда, на охоту тянул, а я решил к Мишане съездить.
– Ты не жалеешь, Борис Иванович? – спросил Порубов.
– Чего жалеть, тебя хоть на путь истинный наставил.
– О чем это вы? – улыбнулся Бахрушин, старательно отрезая от большого куска мяса маленький кусочек.
– Он знает, о чем, – Комбат строго взглянул на Мишаню.
– Ясное дело, знаю.
– Значит, давайте договоримся так: завтра утром я к вам подъеду, все обсудим подробно и начнем действовать. Я привезу кое-какие фотографии, дам вам ориентировку.
Хоть все трое и могли выпить, но бутылка осталась недопитой. Мишаня пока еще ничего не понимал.
Когда Бахрушин уходил, он крепко пожал руки своим друзьям:
– В девять я буду у вас. Если что случится, позвоню.
Когда дверь за полковником ГРУ закрылась, Порубов взглянул на Комбата.
– Что делать надо, Иваныч? Серьезное что-нибудь?
– По пустякам Бахрушин меня никогда не беспокоил. Ты можешь на кого-нибудь свои смоленские дела оставить?
– Я их уже оставил.
– На кого? – спросил Рублев.
– На Костю Метелкина.
– На того вертлявого, маленького, с зонтиком?
– Вертлявый, маленький, а в работе сечет. Так что я спокоен.
* * *За Ибрагимом Аль Хасаном неотступно следили. Окна квартиры, принадлежавшей его русской жене, московской татарке, постоянно находились под прицелом видео-и фотокамер. А иорданец тем временем, казалось, не собирался прятать что-нибудь из своей жизни от посторонних глаз.
По вечерам, когда темнело, он сидел с женой в гостиной, задернув лишь полупрозрачные занавески, которые слегка размывали очертания лиц, но спутать бородатого Ибрагима с женой блондинкой было невозможно. Если он уезжал из дому, то обставлял это с помпой. Машина подкатывала к подъезду, и иорданец, не спеша, с папкой выходил на крыльцо. Запрокидывал голову, подставляя лицо солнцу, и лишь затем садился в машину.
По дороге его шофер не нервничал, хотя слежку обнаружить было несложно.
Пару раз он даже, вроде бы специально, притормаживал, чтобы дать возможность преследователям проскочить вместе с ним на зеленый свет светофора.
Отчет о жизни иорданца наблюдавшие за ним люди регулярно передавали генералу Гаркунову. Тот жадно в них вчитывался:
– Вот, стервец! Вот, нахал! – негодовал генерал. – Разве что мигалку на крыше джипа еще не поставил! Думает, русские дураки, поверят в то, что он собрался мечеть строить!
Особенно забавляли генерала записанные разговоры иорданца с женой. В первые два дня он требовал, чтобы ему на стол клали расшифровки разговоров, но уже через сутки это распоряжение пришлось отменить, генералу доставили кассеты с записью голосов. Иорданец отличался любвеобильностью, и поэтому записывать буквами охи, вздохи и прочую дребедень не представлялось возможным.
