Людвиг Гибельгаус - В небе великой империи

Сергей Иванович понятия не имел, как далеко успела уйти информация об инциденте и был не уверен, что включив СиЭнЭн не обнаружит там кадры, показывающие летящий „Боинг“ и в хвосте его смертоносный перехватчик. Американцам только дай волю…

— Товарищ полковник, я уверен, что террористы на уступки не пойдут. Сидящий здесь… Борис Матвеев говорит, что сигнал, отзывающий истребитель должен исходить не от него и только после того, как картины достигнут заранее оговоренного пункта…

— Вы знаете, где он находится?

— Нет. Но то, что говорит шантажист разумно и похоже на правду. Разделив весь план на несколько независимых друг от друга процессов, они максимально его обезопасили. Я хочу сказать, что у нас нет действенного средства давления на Матвеева…

— Всех Матвеевых в России мы проверили. Это не может быть его настоящим именем — находясь у вершины власти полковник хорошо научился перебивать собеседников и это действовало крайне раздражающе.

„Идиот. Кто бы назвал тебе своё настоящее имя? Тут передо мной сидит совсем не псих…“

— Понятно. Я хочу лишь подчеркнуть, что не уступив в крайнем случае требованиям террористов, мы не сможем обезопасить самолет.

— Я только довожу до вас решение высшего руководства страны — ничего более презрительного и равнодушного, чем голос полковника, Казанцеву уже давно не приходилось слышать — уступки исключены. Попробуйте иные меры воздействия. Исполняйте.

Связь прервалась.

Огорошенный 2 секретарь ещё несколько секунд бессмысленным взглядом созерцал телефонную трубку, которая только что отдала ему приказ содействовать убийству трехсот людей. Отдала приказ, но здесь, на месте, в этой безмятежном весеннем городе, сообщником убийц должен стать он! „Иные меры воздействия!“ Какие?! Достать служебный „ПМ“ и приставить к голове шантажиста? Тот только посмеется над ним. Того, кто решился на такое преступление дешевым трюком не возьмешь. Матвеев знает, что три сотни невинных жизней на его одну никто не обменяет. Только не знает, что десять картин могут оказаться кое для кого дороже…

„Иные меры воздействия!“ Влепить 9-миллиметровую пулю в его хитроумную голову, чтобы другим неповадно было!

Казанцев в ярости сжал кулаки. Телефонная трубка в его руке жалобно хрустнула. Если бы всё было так просто! Этот жлоб, конечно, вооружен, малоформатный автоматический пистолет, судя по оттопыренности пиджака, но тут уж Сергей Иванович его за противника не считал.

В бытность военным советником 2 секретарю приходилось убивать людей, всякие переделки случались в Анголе начала 80-х. Когда лежишь в кустах, слушая посвистывание пуль над головой, стреляешь по наступающему на тебя противнику, смерть врага вообще похожа на эпизод детской игры. Передвигалась вдалеке крошечная фигурка и внезапно упала. Всё. Во что превращает человека попадающая в него пуля от „АК-47“, с такого расстояния было не видно. Если бы не собственный страх быть задетым, аналогия с игрой была бы полной. Случалось убивать людей и в ближнем бою, ночью, в джунглях, когда меньше видишь противника, нежели направленные прямо в тебя вспышки его выстрелов. Но в этом случае страх велик настолько, что затмевает все иные чувства. И даже потом, при воспоминании, страх главенствует, подавляя тошноту от вида человеческого тела, рассыпающегося под автоматной очередью. Однажды, при отступлении в джунглях, более напоминавшем бегство, он добил своего коллегу, молодого кубинского офицера, иссеченного осколками разорвавшейся гранаты. Но это был жест милосердия, искаженные болью темные глаза кубинца умоляли об нём и Казанцев знал, что не сделай он этого, тот проклинал бы его все немногие оставшиеся ему минуты жизни. Пленных иностранцев, сражавшихся на стороне правительства, партизаны Савимби рубили на куски и выворачивали живьем наизнанку…

Так что, разнести этому подонку череп? Проще простого, но триста человеческих судеб подвешены на тоненьком волоске на высоте десять тысяч метров, в окружении барражирующей смерти. И этот волосок, единственная для них надежда, есть жаждущий незаработанного богатства тип в его собственном, Казанцева, кабинете. Он должен беречь его как зеницу ока, исполнять все желания и потакать ему во всем как покорная жена. Это было мерзко, но Сергей Иванович являлся служакой для которого интересы дела стояли превыше всего. И именно сейчас люди, которые руководствовались чем угодно, только не милосердием, мешали ему сделать своё дело, мешали исполнить свой долг. За долгие годы службы Казанцев множество раз сталкивался с произволом и глупостью начальства, но ещё никогда столь цинично и бесцеремонно она не выглядела. Несколько квадратных метров обрамленного фальшивой позолотой холста с размазанной по нему краской, по прихоти судьбы и моды составляющие „национальное достояние“, вдруг стали ценнее сотен живых, дышуших, мечтающих и надеющихся на счастье людей…

Знатоком и ценителем живописи Казанцев себя не считал, иногда даже этого стеснялся, но сейчас… Да, он должен и будет исполнять приказы, он так обучен. Исполняя, и отдавая приказы прожил всю свою жизнь, должен последовать приказу и сейчас, но… Сергей Иванович чувствовал, что нечто ломается в нем.

Все спецслужбы мира, на черный день, как крайнюю меру, держат в арсенале своих средств политическое убийство. 2 секретарь знал об этом, был согласен с этой мерой и признавал её рациональность, когда иных путей достижения цели не было. Ему самому доводилось участвовать в подготовке некоторых таких „акций“, хоть и косвенно. Но во всех случаях речь шла о врагах системы, государства, вне зависимости от того, хорошей или плохой являлась сама система. Во всяком случае именно она сделала Казанцева тем, кем он стал и он был благодарен системе. Но люди, находящиеся сейчас в самолете просто заложники. И он, С.И.Казанцев должен принести их в жертву. Выполняя приказ.

Дверь, ведущая из приемной в кабинет, внезапно скрипнула. 2 секретарь быстро обернулся. На пороге стоял Моргунов и внешне он вновь казался невозмутимым. На его твердо очерченных губах играло даже некое подобие улыбки.

— Ну что Москва? Распорядилась?

Чувства, охватившие Казанцева, ощущавшего себя полностью загнанным в угол, описанию не поддавались. Да и что теперь жеманничать, с таким-то приказом! Сергей Иванович, внутренне наслаждаясь, отвел корпус немного назад, перенося центр тяжести на правую, толчковую ногу, и вдруг резко, совершенно неожиданно для своего противника, выбросил вперед сжатую в кулак руку, вкладывая в неё полную тяжесть тела. Удар был хорош. Он пришелся Моргунову в нос и его рубашка окрасилась кровью ещё прежде чем тот упал на пол, влетев обратно в кабинет. Казанцев нарочито бил не в челюсть, ибо выводить противника из игры даже на несколько драгоценных минут не входило в его планы. Но пусть почувствует силу! Пусть поймет, что диктовать условия может не только он и что следуя полученному приказу Казанцев может сделать ему очень-очень больно.

Впрочем, нужно было врезать посильнее. Эта мысль промелькнула у Казанцева сразу, как только он сделал шаг в кабинет и наклонился, чтобы вытащить из кобуры шантажиста пистолет. 2 секретарь протянул руку и замер в неудобной полусогнутой позе. Крохотное отверстие ствола с удаления сантиметров тридцать смотрело ему точно в лоб.

„Недооценил“ — мелькнула мысль — „крепок оказался.“

Лукин, едва вскочивший со своего места, тоже замер. Бешеные, потемневшие до того, что зрачки расширились едва не во всё яблоко, глаза Моргунова пронзали противника полные ненависти и желания убить.

— Сука — сидя на полу и обливаясь хлещущей из носа кровью, хрипло проговорил Василий Петрович — ты думал, что можешь меня безнаказанно хоть пальцем коснуться? А я думал, мы здесь все интеллигентные люди — Моргунов фыркнул, разбрызгивая вокруг себя крошечные красные капли, его вздувшиеся губы перекосило некое подобие улыбки, отчего, правда, бешенство в глазах не уменьшилось ни на йоту.

— Только спокойно, Борис, только спокойно — обращению с вооруженными психами Казанцева обучали на специальных курсах, но сейчас все эти знания куда-то провалились, и с трудом шевелящиеся губы произносили отъявленные банальности.

— Встать к стене, руки в стороны!

2 секретарь без слов повиновался. Не отводя от него ни взгляда, ни пистолета, Моргунов поднялся. Его немного качало. Несколько невыносимо долгих секунд Казанцев ощущал себя курицей, которую собираются надеть на вертел. Его противник явно боролся с неодолимым желанием нажать на курок и исход этой борьбы далеко ещё не был ясен. „Браунинг“ в его руке чуть поигрывал.

„Дилетант“ — презрительно подумал Казанцев, проклиная себя за то, что собственный „ПМ“ остался в нише стола. Но слишком уж ждал он этого звонка…

Пытаясь совладать с охватившим его бешенством, Моргунов размышлял. Человек стоящий перед ним представляет здесь высшую власть. Посол не в счет, да он похоже и не в курсе. В вопросах безопасности именно за высшим представителем ФСБ остается последнее слово. Как раз этот человек должен выдать ему картины, распоряжениям иных должностных лиц руководители и охрана выставки может не подчиниться. Итак, он ему нужен, а значит, достоин жить. Шлепнуть гэбиста очень хотелось, хоть Моргунов никого в своей жизни не убивал да и не стремился испробовать ещё и это. Но уж очень большую ненависть снискали в нем подобные люди в последнее время. ФСБ… Воплотители воли тех, кто отправил его в изгнание, из-за кого он стоит сейчас в этом кабинете… И безнаказанно задеть себя он не позволял никому. Ну ладно, сволочь, живи!