Александр Тамоников - Черный город
Руденко, прищурив глаза, сказал:
– Ты как военный рассуждаешь. И откуда тебе известна обстановка у парка?
– Я и был военным. Прапорщиком, старшиной роты. Кстати, десантной роты, десантного полка. В Афгане последние перед увольнением годы дослуживал. В Баграме. Поэтому и усмехнулся, услышав про духов. А обстановку откуда знаю? Друг мой недалеко живет, а сына его дудаевцы к себе забрали. Ходили с другом к нему, теплые вещи, еду относили. А он, Алим, как раз у поворота на посту посменно службу несет. В парке русские укрепились основательно. В секторе частном и дудаевских войск много, но пройти через них можно! Если идти аккуратно и если повезет.
– А сколько тебе лет? – спросил чеченца Тарасюк.
– Пятьдесят шесть. А выгляжу на семьдесят? Знаю… Пережил много в свое время. Не дай всевышний вам такое же пережить. Хотя сейчас вам не легче, чем было мне в далеком Афгане, в плену у духов…
– В плену? Ты был в плену?
– Да. Потом бежал. Но это долгая история, вам пора идти, да и мне что-то нездоровится. Тоже, наверное, простудился. Печку топить нечем.
– А чего в подвал не спуститесь с женой?
– Ты думаешь, в подвале лучше, чем здесь?
– Все теплее!
– Только что это… Ну, ладно, солдаты. Ступайте! И возвращайтесь домой живыми! Ваши жизни нам, чеченцам, не нужны.
Руденко поднялся, передал вещмешок Тарасюку, взял в руки автомат.
– Спасибо тебе, Ахмад!
– Не за что. Идите с миром! В подъезд дверь открыта, она по коридору слева.
– Ага! Ну, давай, Ахмад! Пошли мы.
– Идите – и живите! Умирать вам рано.
Бойцы отделения благополучно вернулись в дом размещения группы. Выложили на деревянный ящик, заменивший стол, продукты. Сомов, сразу же изъяв папиросы, спросил:
– Где отоварились?
Руденко рассказал о встрече с чеченцем. Больше всего капитана заинтересовала информация по переулку. Убрав продукты, он расстелил на ящике карту:
– И где этот переулок?
– Должен быть где-то рядом, – ответил сержант, – он один такой в частном секторе, с поворотом.
– Угу! Так, вижу… До него ведет проулок, что недалеко отсюда, в глубине сектора. И до поворота по прямой… – Коробкой спичек, используя масштаб карты, капитан просчитал: – По прямой метров 700. Проулок выходит чуть слева к повороту. Интересно, с нашей стороны к нему втихую подобраться можно?
– Может, разведку проведем? – предложил Руденко. – А что? Сходили же незаметно для духов к пятиэтажке?
– Разведку, говоришь? Можно попробовать. Кто пойдет?
– Да мы с Тарасюком и сходим.
– Не устали?
– Лучше по улице ползать, чем в этом склепе сидеть. Перекусим и пойдем!
– Хорошо! – согласился замполит роты. – Пойдете правой стороной. Тихо, аккуратно, соблюдая особую осторожность по мере приближения к вражескому посту у перекрестка. Ясно?
– Само собой!
– Тогда, сержант, дели еду, ужинайте – и вперед!
Командир отделения протянул офицеру банку консервов и кусок лепешки:
– Возьмите, товарищ капитан.
– Обойдусь, – отказался замполит. – Отдай парням.
– Ну как же так? Все должно быть поровну.
– Все должно быть по уставу, Паша, а по уставу, если еще не забыл, приказы командира не обсуждаются. К тому же я не голоден. Ребят корми!
Пожав плечами и забрав продукты, Руденко объявил подчиненным сбор. Солдаты поужинали. Для крепких парней то, что принесли Руденко с Тарасюком, было, конечно, мало, но позволяло поддерживать физическое состояние на надлежащем уровне.
В 2.40 командир отделения и старший стрелок вновь ушли через окно в сад. Сомов приказал остальным подчиненным усилить наблюдение за подходами к дому. Ночью десантники не спали. Время тянулось медленно, медленнее, чем днем.
Вдруг где-то со стороны парка ударили автоматные очереди. Сомов выругался:
– Твою мать, не наши ли налетели на засаду духов? Не надо было посылать разведку! Или самому идти…
Но разведчики благополучно вернулись. В 4.10 они ввалились в дом, мокрые, грязные, уставшие.
– Свободно пройти можно метров пятьсот, дальше духи, – доложил Руденко. – До самого перекрестка. На перекрестке, правее от дороги, как и говорил чечен, пост. Развалины дома, накрытые маскировочной белой сетью, на посту рыл пять, два пулемета, пара РПГ-7. Но издали пост рассмотреть как следует не удалось, а сблизиться с ним не решились.
– Что, духи стоят плотным заслоном?
– Да нет, есть бреши; они в домах, в развалинах, мелкими группами. В общем, если пройти пятьсот метров, то дальше прорваться можно. Главное – не заслон, там как-нибудь пролезем; главное – пост. С него боевики пасут территорию по кругу. Вот если его накрыть, то тогда до наших останется всего ничего, метров пятьдесят. Все, наверное, не прорвемся, но кто-то выйдет в парк. Может, рискнем, товарищ капитан? А там уж кому как карта ляжет…
– Рискнем, Паша, придется рискнуть, иного выхода у нас просто нет. Но не сегодня, а завтра, в это же время. Может, к тому моменту и духи из дома напротив свалят. Дальше оставаться здесь нельзя – потеряем форму, силы, и не то что прорваться, доползти до поста не сможем. Завтра пойдем на прорыв. А пока вам отдых, остальным наблюдение.
– Товарищ капитан, – попросил Тарасюк, – ну хоть одну папироску на двоих выкурить разрешите?
– Потерпеть не можешь?
– Да я с радостью, но кашель начинает пробивать. А его далеко слышно.
Пришлось капитану разрешить.
– Черт с вами, всем перекур. По одному, в подвале, с промежутком не менее двадцати минут. Ветер сейчас в глубь сектора дует, соседи его не почувствуют. Кашель не нужен, он может погубить. Руденко, курение под контроль.
…Но и ночь с 4 на 5 января десантники вынужденно провели в холодном доме, и снова по той же причине: боевики ушли в сектор, оставив наблюдателя. Обстановка изменилась только к четвергу.
Утром 5 января к дому напротив вновь подкатила та же темно-синяя «Нива». Боевики выгнали со двора «УАЗ». В «Ниве» находились четверо человек с гранатометами. Колонна пошла в сторону вокзала, откуда всю ночь слышалась непрекращающаяся стрельба. Впрочем, в районе вокзала стреляли круглосуточно.
День прошел без приключений, но мучительно медленно. Ближе к вечеру десантники начали готовиться к прорыву. Замполит смотрел за приготовлениями подчиненных: кто-то набивал магазины патронами, кто насухо протирал автомат, кто-то чистил камуфляж. Все подшились чистыми подворотничками. Готовились молча, сосредоточенно. Понимали, что не все выйдут к своим, кто-то останется в этом секторе навсегда. Смотрел капитан на солдат, а в груди покалывало сердце. Вот они, молодые пацаны, еще осенью, в полку, беззаботные, веселые старослужащие. Бывало, водочку втихую где-нибудь в закутке пили, в самоволку к рязанским девушкам бегали, за что получали наряды вне очереди, сидели на гауптвахте. Писали домой письма, фотографировались для дембельского альбома. Служили. Случалось всякое: и в столовой подерутся при смене наряда, и в казарме чего-нибудь не поделят. Служили они в тяжелых, но мирных условиях, выполняли учебно-боевые задачи, занимались хозработами, но главное, все были уверены, что дембель неизбежен. И вот – оказались на войне. И сразу попали в переплет. Никто не дрогнул, не проявил слабость. Восемнадцать духов положили. Подготовленных боевиков. А Лукрин? Раненный в живот, скорее всего, смертельно, что уж душой кривить, нашел-таки силы выстрелить из гранатомета, обеспечив уничтожение группы боевиков. И сейчас никто не ноет, все спокойно готовятся к прорыву. Не к увольнению в город, не к девочкам, не в наряд, а к прорыву боевых порядков самого что ни на есть настоящего противника.
Капитан вздохнул. Эх, ребята, ребята, вам уже сейчас памятник ставить надо. Кто ночью выйдет к своим? Возможно, что и никто. Но драться будут до конца. Не бросят товарища, не оставят раненого или убитого. Умирать будут, но понесут на себе. Вот тебе и пацаны! Вот тебе и современная молодежь… О себе Сомов не думал. Мысль о том, что может погибнуть сам, отогнал, еще когда оказался с отделением в тылу врагов. Ему, офицеру, следует думать о подчиненных, как вывести их к своим, не дать погибнуть. Семью, конечно, жалко… Ее Сомов вспоминал часто. Трудно без него придется, но что поделаешь? Привыкнут. А там, может, и вернется… Несмотря на то, что для себя капитан определил самую сложную задачу в предстоящем прорыве. Он пойдет первым, атакует пост, а затем, пропустив солдат, займет место в тылу. И будет прикрывать ребят, пока те не дойдут до своих. И только после этого начнет собственный отход. Сомов мог принять любое другое решение, увеличивающее шансы на личное выживание, но тогда он перестал бы быть офицером. А Евгений – офицер. Он стал им добровольно, выбрав тяжелую профессию, и останется офицером до конца дней своих.
От невеселых мыслей замполита роты оторвал Руденко:
– Товарищ капитан, Алексеев с чердака передал, духи возвращаются. Двое, что оставались в хате, вышли во двор – наверное, встречать.
