Александр Звягинцев - Молчание посвященных
– В каком случае?
– В случае неожиданного наступления последнего земного дня, отпущенного Творцом старому Осире.
– Я буду молиться богу, чтобы этот день наступил не скоро, – Метлоу поднялся с камня. – Надеюсь, что информацией о происхождении Джона Карпентера никто и никогда не воспользуется в дурных целях.
– Бродячий самурай Осира никогда не предавал своих учеников, – бесстрастно произнес старик. – Предаст ли он последнего, вы это хотите знать, сэр?
– Простите мою бестактность, уважаемый Осира-сан, – смутился Метлоу и с облегчением подумал: на слово этого старика можно положиться.
С моря донесся протяжный призывный крик. Осира вгляделся в волны и, найдя в них голову Сарматова, бесстрастно продолжил:
– Англичанин он или русский, не имеет значения. Он неимоверно быстро добился поразительных успехов в овладении искусством дзен. Тем, на что даже у японцев и китайцев уходят многие годы, он овладел всего за полгода. Ямасита, его непосредственный наставник, может подтвердить это. Поистине: рождают не тело, а характер, мистер Метлоу.
Звук монастырского колокола, принесенный порывом ветра, заставил Сарматова оставить дельфинов и вернуться на берег. Растерев тело жестким полотенцем, он оделся и, легко преодолев крутизну прибрежных скал, бегом направился к воротам монастыря, у которых его ожидали Осира и Метлоу.
– Доброе утро, сенсей! – почтительно приветствовал он сначала Осиру.
Тот кивнул на Метлоу:
– Мистер Метлоу хочет побеседовать с тобой. Я разрешаю пропустить утреннюю медитацию.
– Спасибо, сенсей, – склонил голову Сарматов и крепко пожал руку Метлоу. – Рад тебя видеть, Джордж!
– Как тебе тут живется, Джон? Скукотища, наверное, смертная?
– Нет, Джордж, нет! Постижение искусства школы дзен, которое сенсей положил в основу моего лечения, не оставляет времени для скуки. Кроме того, я много занимаюсь философией, поэзией и литературой.
– Вот как!.. Чья литература тебе ближе всего?
– Проза – французская и русская, поэзия – русская и японская… Но самый любимый писатель мой и сенсея, – Сарматов кивнул на согбенный силуэт Осиры, уходящего в монастырские ворота, – русский писатель Федор Достоевский. Сенсей говорит, что японцы относятся к Достоевскому с почтением, потому что он объясняет природу страстей, бушующих в самых потаенных глубинах человеческих душ.
Боковым зрением разведчика Метлоу уловил, что один из монахов и служка, занимающиеся хозяйственной работой во дворе монастыря, прислушиваются к их разговору.
– У моря можно говорить без посторонних глаз и ушей, – сказал он, взяв Сарматова под локоть.
– Разве нам что-то угрожает? – удивился тот.
– Нет, но я бы хотел обсудить с тобой эту проблему подробнее и без помех…
Штормовые волны, докатившись до прибрежного мелководья, с шипением подползали к ногам. Шум моря прорезали крики чаек, с остервенением рвущих друг у друга добычу. Метлоу, кивнув на них, передернулся:
– Глупые и жадные создания… В море хватит рыбы для всех, а тем не менее сильные птицы подло отбирают ее у слабых… Впрочем, люди живут по тем же правилам. Ты этого не находишь?
– Сенсей говорил мне о таком поведении людей, – ответил тот.
– Старик интересный человек, не так ли?
– Сенсей очень добр ко мне. – Сарматов улыбнулся. – Очень благодарен тебе, что имею возможность лечиться у него. Но, Джордж, я не представляю, как смогу вернуть ему долг.
– Что ты имеешь в виду?
– Монахи упрекают меня, что сенсей тратится на мое содержание.
– Ты ничего не путаешь? – предчувствуя новую проблему, переспросил Метлоу.
– Не-ет, – покачал головой Сарматов, – я слышал, что финансовые дела у монастыря сейчас не самые блестящие…
– Ладно, эту проблему мы обсудим после, – прервал его Метлоу. – А сейчас скажи-ка мне, как поживает док Юсуф?
По лицу Сарматова пробежала тень.
– Юсуф очень изменился…
– С каких пор?
– С тех пор, как появились арабы…
– Что за арабы?
– Мне трудно о них судить… Они курят гашиш и называют друг друга братьями, а когда приходят в чем-то к согласию, то хором произносят: «Да свершится то, что должно свершиться!» Мне кажется, они, несмотря на свои традиционные одежды, совершенно равнодушны к вере. А однажды вместе с ними меня навестил Али-хан.
– Какой Али-хан? – опешил Метлоу.
– Тот самый, из Пешавара.
– Ты не спутал его с кем-то?
– Не спутал, – мотнул головой Сарматов. – Он интересовался моим здоровьем. Ямасита доложил о его появлении сенсею. Тот распорядился закрыть двери монастыря для Юсуфа, Али-хана и арабов.
– А что ты еще можешь рассказать о Юсуфе?
– Поначалу Юсуф жил при монастыре, но теперь, говорят монахи, у него своя врачебная практика в городе. Один наш монах слышал от китайцев, что Юсуф купил в Гонконге дом и женился на китаянке, – ответил Сарматов и, подумав, добавил: – Знаешь, Джордж, мне показалось, что он у арабов начальник. Даже надутый петух Али-хан, которому в Пешаваре Юсуф кланялся до земли, тут перечить ему не смел. Но я не показал им своего удивления. Кроме того, Юсуф…
– Что еще?
– Юсуф сказал, что мне не надо лечиться у сенсея. А его арабы предложили мне работу. Они уверяли, что эта работа не требует памяти и может сделать меня богатым. Тогда, мол, я смог бы расплатиться с сенсеем.
– Что за работа?
– Они сказали лишь, что потребуется владение секретами кюдо, тейквондо и особенно холодным оружием – кендо. Вероятно, обучать кого-то тому, чему я научился у сенсея…
– А что хотели от тебя русские?
– Какие русские? – удивился Сарматов.
– Те, которые фотографировали тебя и интересовались Сарматовым…
– А-а!.. Но это были австрийцы.
– Нет, Игорь, то были русские! Почему ты сказал им, что не знаешь Сарматова, и не стал разговаривать с ними на русском языке?
– Ты же сказал мне в Пешаваре, что фамилию Сарматов я должен забыть.
– О'кей! – удовлетворился ответом Метлоу. – Однако я хотел бы предостеречь тебя от общения не только с подозрительными арабами, но и с русскими.
– Почему, Джордж? Разве не ты говорил мне, что я тоже русский? – В голосе Сарматова Метлоу уловил волнение.
– Говорил, и это истинная правда, – подтвердил он.
– Я нашел Россию на карте, но память пока не возвращает меня в нее. Я даже не знаю, есть ли там у меня близкие. При медитации ко мне приходят фрагменты каких-то событий. А чаще всего лицо белокурой женщины, которая почему-то просит меня помнить, что мы с ней одной крови. Я никак не могу вспомнить, кто она мне, не могу!.. Иногда в моих воспоминаниях присутствуешь ты, Джордж, но почему-то это всегда связано с войной, с кровью и чьими-то смертями…
– Немудрено, – вздохнул Метлоу, – война много лет была моей профессией. И ты, и я, мы с тобой оба – люди войны, Сармат.
– Кто-то мне уже говорил эти слова, – наморщил тот лоб. – Но кто, когда?.. Не могу восстановить ни одного события своей жизни. Ни одного, понимаешь!..
– Ты очень страдаешь от этого?
– Я помню твой рассказ, Джордж, про то, каким страшным криком кричат глаза умирающих бенгальских тигров. Я никому не показываю крика моих глаз, даже сенсею. Не можешь ли ты рассказать мне о том человеке, которого звали Сарматовым?
Метлоу перевел взгляд на чаек, вырывающих друг у друга добычу, и вздохнул:
– К сожалению, лишь немногое… Я не уверен даже, что зовут тебя Игорем Сарматовым…
– Почему?
– Потому что таким, как мы с тобой, обычно дают чужие имена и они прилипают к нам иногда на всю жизнь. Осира просил меня не рассказывать ничего, что может помешать твоему выздоровлению. Ты сам должен вспомнить все. Он верит, что однажды это произойдет, поэтому ты ни под каким видом не должен прекращать лечения и соглашаться на работу у арабов.
– Спасибо! – кивнул Сарматов. – Я во всем подчиняюсь сенсею и тебе, Джордж. Но если память никогда ко мне не вернется?
– Тогда тебе лучше навсегда остаться Джоном Карпентером.
– В любом случае я возвращусь в Россию. И мне тогда пригодилась бы хоть самая малая исходная информация о моей прошлой жизни.
– Успокойся, Игорь! – положил руку на его плечо Метлоу. – Вся информация, которой я владею, передана профессору Осире, и он сообщит тебе ее, когда сочтет необходимым.
– Хорошо… Но объясни: почему я не могу общаться с русскими, с теми, которые приходили под видом австрийцев?
– Потому что у России была и пока остается дурная привычка отказываться от самых верных ее сыновей, – с горечью ответил Метлоу. – Когда-то она отказалась от моего деда, а значит, отказалась от отца и от меня…
– И от меня она отказалась? – пристально посмотрел на него Сарматов.
– Поверь, мне больно говорить это, но в России тебя посадят в тюрьму, выбраться из которой очень мало шансов.
– В тюрьму? – недоверчиво переспросил Сарматов. – Значит, я совершил какое-то преступление?
