Стальное крыло ангела - Сергей Иванович Зверев
– Минуточку, – сказал я. – Не уходите, представьтесь, пожалуйста.
– Ноздревой я, – простодушно отозвался красавчик. – В смысле, капитан Ноздревой Константин Алексеевич, – он невольно вытянулся, – заместитель товарища майора по складской работе, так сказать. А вы кто такие?
– Чего хотел-то, Константин? – мрачно вымолвил Захарычев.
– Люди в черном нас окружили, товарищ майор, – решился Ноздревой. – Они с оружием, при всей амуниции. На входах стоят и на причале, говорят. Всех впускают, а за территорию никого не выпускают. Представляются спецназом ФСБ, хорошо хоть не СБУ… – это, видимо, была шутка, от которой майора Захарычева перекосило. – Это что-то должно означать, Даниил Егорович?
– Безусловно, товарищ Ноздревой, это что-то означает, – я показал свои корочки, чтобы посетитель вел себя приличнее. Тот сразу утихомирился, как-то даже укоротился.
– Ну ладно, я, пожалуй, пойду, – забубнил капитан. – А то забыл вам доложить: у нас там опять любители свастики объявились.
Сразу вспомнился закрашенный забор перед воротами базы.
– Детишки, что ли, балуют? – спросил я.
– Да какие там детишки, – вспыхнул Ноздревой. – Я бы этим детишкам руки оторвал по самую голову! Малолетние хулиганы из поселка. Водки паленой нажрутся, вот и тянет на приключения. Думаете, понимают, что означает эта свастика? Им лишь бы напакостить, чтобы народ забегал, а они из кустов глазеют и ржут.
– Ты Ревенко сегодня видел? – перебил Захарычев.
– Не помню, – озадачился Ноздревой. – А должен был?
– Работник на причале сказал, что по выходным он ездит в родную станицу Атамань, – вспомнил я. – Он мог поехать и не вернуться?
– Да вроде не собирался он ни в какую Атамань, – сделал задумчивое лицо Ноздревой. – Я знал бы, мы же с ним болтали в воскресенье…
– Далеко поселок?
– Да не, метров четыреста на север, – махнул рукой Ноздревой. Он забавно растягивал гласные буквы в словах.
– Я так понимаю, в этом конструкторе «Лего» все друг друга знают, – предположил я. – Не проводите нас, Константин Алексеевич?
Ноздревой пожал плечами, вопросительно глянул на шефа. А у того начинался беспокойный зуд. Я сделал знак Борьке Галкину: беги, подгоняй машину с пристани.
По крайней мере издали поселок смотрелся нарядно. Два десятка светло-серых блочно-модульных строений с приличными по габаритам окнами, даже с крохотными верандами. Чем не жилье?
По мере приближения все становилось проще. Но для временного жилья это было неплохо. Домики разбросаны по территории, с главными улицами соединены пешеходными дорожками. Участки окружали светлые оградки со штакетинами. В палисадниках распускались цветы, зеленели саженцы. Территория обживалась – сохло белье, по крайнему участку носились забавные щенки.
Поселок состоял из двух с лишним десятков сборных конструкций, и проживали в нем, видимо, не только работники базы. На северной околице строительная техника расчищала участки, кое-где из фундаментов вырастали свежие стены. Территория расстраивалась, осваивались новые степные земли – не удивительно, если через год на этом клочке безжизненной земли вырастет одноэтажный город.
Утверждение о круглосуточной охране поселка выглядело явно преувеличенным. С южной стороны действительно имелся пост. Полосатый шлагбаум, люди в защитной форме с эмблемами Росгвардии на рукавах. Они взглянули на документы и без комментариев подняли шлагбаум.
С косогора поселок предстал полностью, даже дальнее строительство. Окольных подъездов там, похоже, хватало. Постов в других частях территории я не заметил, ограды, окружающей поселение, – тоже. Значит, поселок был не таким уж режимным.
Названия улиц заменяли линии – Первая и Вторая.
Ноздревой, прилипший к окну на заднем сиденье, лаконично комментировал: сейчас направо, теперь налево.
– У Пашки 16-й дом, – просветил он и заткнулся.
Я украдкой разглядывал его в зеркало. В непривычной для себя компании капитан вел себя зажато, его терзали смутные беспокойства. Он безотрывно смотрел в окно, кусал губы.
Замелькали белые оградки, запестрели цветники. Не доезжая пары строений до конца улицы, Борис подал машину в сторону, прижался к забору.
Домик ничем не отличался от остальных. Задернутые занавески в окнах, во дворе хилая клумба, пара бочек, врытых в землю. Посреди газона, который отчаянно нуждался в стрижке, стоял дешевый шезлонг из алюминиевых трубок и брезентовой материи. Мангал на четырех ножках, из которого торчали горлышки пустых пивных бутылок. Если учитывать, что в доме проживал одинокий мужчина, то ничего сверхъестественного.
– Пойду шумну, что-то долго он спит, – проворчал Ноздревой.
Он открыл невысокую калитку, прошагал по дорожке, посыпанной гравием, взбежал на крыльцо и постучал. Ответа не было.
Я вошел на территорию следом за ним, огляделся. Подтянулись остальные.
Ноздревой продолжал барабанить, выходил из себя:
– Ревенко, мать твою, открывай! Товарищ майор, – обернулся он ко мне, – Пашка вроде бы дома, туфли на крыльце бросил, видите? Может, конечно, и в других ушел…
Он спустился с крыльца, подошел к окну, стал всматриваться, прикрывшись ладонями. Пожал плечами, снова взбежал на крыльцо.
Серега Викулов обошел вокруг здания (периметр был, мягко говоря, недлинный), негромко бросил:
– Там еще два окна, везде шторы задернуты. Засада, в общем, командир…
Я поднялся на крыльцо, отстранил Ноздревого. Он попятился, прижался к перилам. Дверь была закрыта на замок. Судя по замочной скважине, самый примитивный английский замок со скошенной собачкой – сейчас такие уже редко встретишь. Дверь в пазу держалась плотно и все же не до конца упиралась в порожек, имелась щель.
Я опустился на колено, поднес нос к нижней части двери, втянул воздух.
Сладковатый дух уже витал. Еще не густой, но уже устоявшийся. Я поморщился – ну, без этого никак! Ноздревой, похоже, все понял, физиономия его сделалась какой-то пресной. Остальные переглядывались.
Я ударил в дверь плечом. Скоба, держащая собачку, вылетела из косяка вместе с шурупами. Прихожих в этих сборных домиках не было. Сразу комната – она же прихожая, «горница» и кухня, а в задней части еще одна дверь – видимо, спальня, значительно уступающая первой комнате по объему.
Тело молодого человека – босого, в майке и клетчатых домашних штанах – лежало в скрюченной позе под кухонной тумбой. Лицо распухло, отекло. Кулаки были сжаты. Последние минуты жизни, видимо, выдались нелегкими, его выгибало, пена шла изо рта. Он пытался продохнуть, втягивал в себя воздух – оттого лицо и осталось таким, словно его надули.
Я на цыпочках, словно боялся разбудить спящего, вошел в домик, опустился на корточки, прижав к носу платок. За спиной сдавленно охнул Ноздревой, шепотом выругался. Глаза покойного затянула муть. Лепить посмертную маску с такой страшноватой физиономии я бы не стал – неблагодарное занятие. Разве что для театра ужасов. Открытые участки кожи покрывала трупная сыпь. Я не эксперт, но больше
